Покаяние «Иуды»

– Я не в том смысле.

– Понимаю, конечно не в том, я так, для связки слов, – небрежно обронил Бизенко, глянув в глаза Эди, – но, как говорил мой отец, цитируя одного немецкого поэта, истина всегда полезнее обмана.

– Мне тоже нравится это изречение, – произнес Эди, удивив своим признанием собеседника.

– Вы знакомы с немецкой литературой? – спросил он, несколько оживившись.

– На уровне внеклассного чтения, но фразу Гёте: «если истина верна, она полезнее обмана, и если ранит вас она, поверь, целебна эта рана» хорошо запомнил, потому что у меня был прекрасный учитель. Его звали Максом Эвальдовичем. Он смог пробудить во мне интерес не только к литературе, но в целом к жизни в те тяжелые годы.

– Он немец? – заинтригованно спросил Бизенко.

– Да, из поволжских. Отбывал трудовую повинность на какой-то северной стройке, а когда дошел до физического изнеможения, его отбраковали и отправили умирать в казахстанскую степь. А он, вопреки всему, выжил, набрался сил и начал работать.

– Мой отец прекрасно знал немецкий, мать – мировую литературу, а я увлекся английским и немецким языками, на остальное хронически не хватало времени, и потому нахватался лишь вершков, – дрогнувшим голосом произнес Бизенко.

– Но вы рассказывали, что много ездили по миру… – начал было Эди.

– Да, это было, но сейчас все изменилось и, главное, ничего нельзя исправить, вот в чем проблема, – прервал его Бизенко.

– Если вы о своем знакомом, то зря расстраиваетесь, ведь он же не умер, а рана заживет, и вы снова будете на коне. Главное, чтобы он простил вас.

– Я очень надеюсь, что он поймет меня, ведь я не хотел. Все от горячности, будь она неладна.

– Вот и хорошо, тогда все остальное помаленьку наладится.

– Возможно, но, как говорится, время покажет, – согласился он, а затем, сделав непродолжительную паузу, как бы решая, говорить или не говорить, неожиданно спросил:

– А что от вас мой сосед-молчун хотел? Я даже удивился, увидев вас шепчущимися у окна.

– Да собственно ничего, хочет контачить, а что за этим кроется пока неясно.

– Я с ним тоже разговаривал: ни с того ни с сего начал хвастаться, что у него в милиции все схвачено, и потому решил, что он пустышка, а тут вы с ним с раннего утра ведете тихий разговор.

– Он меня веселил своими байками, но, что касается пустышки, вы, кажется, попали в точку, – заметил Эди. – Будь он серьезным парнем, то вел бы себя иначе.

– Вот и я об этом же подумал, – согласился Бизенко. – Скорее всего, он подсадная утка, – заключил он, вопросительно взглянув на Эди.

– Вполне возможно, но из-за меня наград он не получит.

– Из-за меня тоже, – коротко произнес Бизенко, повернув голову в сторону открывшейся форточки на входной двери, и тут же добавил: – вот и наша бурда подоспела. Если бы вы только знали, как меня воротит от нее, но, увы, желудок требует свое. Так что предлагаю и вам не отпираться, а то ослабните, да и политику могут пришить. Голодовку, как вам должно быть известно, в нашей стране не приемлют и воспринимают в качестве молчаливого бунта.

– Я уже созрел, придется и через это пройти, – с грустью в голосе промолвил Эди, что вызвало у Бизенко эмоциональную фразу:

– Ни в коем случае, это тупик для вас, а не свобода. Ради бога, поберегитесь.

– Спасибо за заботу, но я как раз и имел в виду, что придется есть эту бурду, – в прежнем тоне заметил Эди, потянувшись к тумбочке, чтобы достать из нее свою чашку. При этом отметил для себя, что Бизенко пытается уберечь его от ошибки, по всему, сделав на него ставку в своей игре на выживание.

– Вот это правильное решение, – улыбнулся Бизенко.

После завтрака, мытья посуды и последовавшей за этим уборкой камеры, осуществленной одним из лакеев блатных под контролем вездесущего Слюнявого, заставлявшего бедолагу вновь и вновь протирать влажной тряпкой обеденный стол, наступило некоторое затишье, что могло означать лишь одно: пришло время вызовов на допросы. И потому в ожидании предстоящих встреч со следователями каждый углубился в свои мысли. Лишь только из угла, где ютились блатные, доносился редкий смех, который должен был свидетельствовать об их безразличии к личной судьбе и готовности нести свой крест в любых условиях.

– Удивительные люди, их ничто не волнует и не заботит, – промолвил Бизенко, кивнув в их сторону. – В то время, когда нужно бы подумать над тем, о чем будут спрашивать и как отвечать, они гогочут. Хотя, что с них, с моральных уродов, взять. По всей вероятности, классик, сказавший, что так хочет время, а мы его рабы, был прав.

«Надо же, человек, который за три сребреника продал Родину, о морали заговорил. Считает возможным кого-то осуждать за нарушение правил общежития, норм закона, – больно ударила в виски Эди возмущенная мысль. – Неужели он не понимает глубину своего падения как с точки зрения той же морали, так и причиняемого им вреда обществу, частью которого сам является. Скорее всего, понимает, но не хочет признаться даже самому себе, возможно, находя оправдание совершенной им измене местью государству за насилие над своими близкими, а может быть, и иными соображениями. И, главное, изречением Шекспира: «так хочет время…» пытается объяснить происходящее», – рассуждал Эди, прислушиваясь к тому, что говорил Бизенко.

– … Вне всякого сомнения, он был прав, – заключил Бизенко, ведь и в его время такого сброда тоже было полно, вы понимаете, о чем я, и, главное, так хотело время.

– Отчего же не понять, коль все это на поверхности нашего бытия лежит и легко обозреваемо. А этих пацанов с их волчьими повадками породило наше время, наше общество, которое еще не достигло необходимого совершенства. Но, слава богу, в последние годы хоть что-то начали делать, – произнес Эди.

– Вы бы с этими выводами поаккуратнее, Эди, – посоветовал Бизенко, перейдя почти на шепот. – По крайней мере думайте, о чем будете говорить.

– Думать об этом не хочется: времена настали скоротечные. К тому же ваш классик говорил, что трусами нас делает раздумье. Правда, иногда голову посещает мысль, а не есть ли все это повторение «шестидесятых».

– Эди, я именно сейчас окончательно убедился, что вы образованный, но не совсем осторожный молодой человек.

Неожиданно шум открывшейся кормушки прервал их разговор… Надзиратель зычным голосом назвал фамилии трех заключенных, которым предстояли встречи со следователями. В их числе был и Бизенко.

– Ну, я пошел, – промолвил он, нехотя вставая с койки. – Вы же не забудьте о моих просьбах.

– Не забуду, я же обещал, – твердым голосом ответил Эди.

Спустя каких-то полчаса на допрос вызвали и Виктора. Перед тем как направиться к выходу, он подошел к Эди и спросил:

– Ну что, я начинаю действовать?

– За меня уже впрягся один дядя, поэтому пока не надо.

– Из блатных что ли?

– Сказано вам, пока не надо, значит не надо.

– Может быть, хоть в принципе перетереть?

– В принципе можно, но не более того.

– Заметано, вернусь и расскажу, что и как.

– Хорошо, – бесстрастно произнес Эди и лег на койку, давая тем самым понять, что разговор окончен.

Виктор, готовый еще что-то сказать, тут же умолк и медленно вразвалочку зашагал к выходу.

Надзиратели, обычно подгонявшие резкими командами каждого выводимого из камеры, в данном случае проявили неслыханную терпимость по отношению к Виктору, что не осталось незамеченным для заключенных, в том числе и для Эди, который взглядом провожал его до самой двери. Благосклонность надзирателей к Виктору можно было объяснить лишь тем, что он в силу каких-то причин имеет влияние на них, иначе они не стали бы с ним церемониться, и это следовало учитывать в дальнейшем общении с ним. «Надо сегодня же навести справки о нем у Карабанова, по всему, этот ловкий парень участвует в чьей-то игре, и с этим нужно разобраться, чтобы ненароком он не испортил нашу игру, может быть, даже порекомендовать убрать из камеры», – рассуждал Эди, но щелчки замка двери вернули его к действительности.

Открылась дверь, и в камеру прежним вальяжным шагом зашел Виктор.

– А вот и наш молчун, явился, не запылился, – донесся голос Слюнявого, который, переваливаясь с ноги на ногу с театрально разведенными руками, вышел на середину камеры. – А ну-ка, фазан[42 - Фазан – молодой неопытный вор.], выкладывай, чего так рано от следака обернулся? Отчего он не уважил тебя допросом и не поделился долбанчиком[43 - Долбан – окурок.], или ты все успел сделать за пятнадцать минут, или…?

– Ему не до меня было, его понос пробил, отчего на толчке безвылазно сидит, если не веришь, пойди проверь, – выпалил громко Виктор, перекрывая голос Слюнявого, и под хохот зэков прошел к своей койке и лег, что-то бурча себе под нос.