Под солнцем Виргинии

–– Нейт! – воскликнула она глубоким, грудным голосом. А после зацеловала его, вопреки словам отца, который стоял в стороне, поджав губы, чтобы не рассмеяться. Предрассудки былой эпохи давно были стерты. И сейчас, когда Нейт обнял Виолу в ответ, это было заметно, как никогда прежде. Нейт любил мисс Ви, как сам ее называл, и скучал по ней и ее грушевому пирогу с корицей, но все же, если бы его спросили, он бы сказал, что можно было бы обойтись и без поцелуев.

–– Виола, милая, здравствуй, – Джен подошла к домоправительнице, и они тоже расцеловались в обе щеки, а когда очередь дошла до отца, мисс Ви обняла и его.

Следом из дома показалась пожилая чета Розенфилдов. Сэмюэль громко рассмеялся при виде внука, спешно спускаясь с крыльца на негнущихся ногах.

–– Только посмотрите на него, – в уголках его глаз блестели слезы. Отец говорил, что дед с возрастом становится сентиментальным, но от этого не менее заносчивым, добавлял он, а Нейт понятия не имел, что значит слово «заносчивый».

–– Как ты вырос, мальчишка, – Сэмюэль пожал ладонь Нейта совсем по-взрослому, а затем обнял. Объятия у деда были крепкими. Как и рукопожатие: он считал это признаком мужественности, поэтому, пожимая руку деда, Нейт старался сжать ее как можно сильней. От него сладко пахло табаком: дед курил самокрутки. Его одежда была выстирана и выглажена – белые брюки и льняная рубашка. Сэмюэль Розенфилд был человеком «старой закалки», как обычно говорила мать Нейта. «Прости ему все слова, потому что однажды, когда он уйдет, покинет нас и этот мир, ты будешь жалеть, что не простил», – добавляла она, когда Нейта после очередного упрека деда жгли яростные, горячие слезы обиды. Дед был неоднозначным человеком, и Нейт так и не решил, как к нему относиться.

–– Папа, – мягким голосом сказала Джен и обняла деда. Нейту было странно слышать, что она зовет его папой, ведь ее собственного отца здесь не было. Сэмюэль был ворчливым стариком, но Женевьеву любил, как казалось мальчику, гораздо больше собственного сына.

–– Почему ты зовешь его папой? – спросил Нейт, когда ему было лет девять.

–– Потому что его это радует, – просто ответила Джен и погладила сына по волосам.

–– Но разве нам даются не одни родители на всю жизнь? – мальчишка нахмурился.

–– Одни. Это просто знак уважения. Я никогда не буду любить твоего деда, как своего отца, просто так принято.

–– И я буду звать мамой чужую женщину? – озадачился Нейт.

–– Как захочешь, милый. Как захочешь.

Мария Розенфилд была совсем другой. С чувствами относительно бабушки Нейт определился давно: она ему нравилась. Внука Мария любила абсолютно и вопреки, как и собственного сына, а вот к невестке относилась прохладно, но та все равно упорно звала ее «мама» и улыбалась так, как могла только она.

После затянувшихся приветствий и слов восхищения по поводу того, каким красавцем вымахал Нейт, они все собрались за одним столом. Ноа поначалу чувствовал себя неловко, зато Виола громко смеялась над шутками Аарона и внимательно слушала рассказ матери Нейта о том, как она пару недель назад провела выходные в Милане со своей подругой Бетти, домохозяйкой из верхнего Ист-Сайда. Нейт смотрел на слегка запотевший бокал, наполненный темно-красным, пожалуй, даже багровым вином, который стоял почти нетронутым возле тарелки его отца, и рассматривал свое отражение, стараясь найти того взрослого красавца, о котором все говорили, но видел только себя. Да, его руки и ноги слегка вытянулись за последний семестр в школе, но Нейт напоминал себе подросшего котенка – угловатый, нескладный, тощий.

Его клонило в сон после съеденного мясного рулета и лукового супа, который изумительно готовила Ви. После долгой дороги и долгих разговоров, и напряжения, которое повисло над столом, когда дед заговорил о виноградной лозе, все почувствовали себя утомленными. Виноградник медленно погибает, потому что Ноа в одиночку не справляется с объемом работы, говорил дед, а у него самого колени болят. При этом он многозначительно посмотрел на отца и сказал, что было бы неплохо, если бы тот сподобился помочь подвязать виноград, и тогда отец сказал, что не сможет остаться надолго, потому что в Нью-Йорке у него много незавершенных дел. Финансовое положение Розенфилдов значительно ухудшилось со времен Гражданской войны – нанять рабочих дед не мог, но и сыну этого сделать не позволял. «Из принципа», – говорил Аарон.

Натаниэль зевнул, обнаружив, что поймал себя на мысли, как было бы здорово, если бы он уснул прямо здесь, а отец, как раньше, взял бы его на руки и донес до кровати.

–– Что-то ты совсем раззевался, приятель, – Аарон потрепал сына по волосам, а тот пожал плечами.

–– Я подготовила для тебя комнату, Натаниэль, – улыбнулась бабушка. – Виола застелила кровать новым постельным бельем.

–– Спасибо, мисс Ви, – Нейт встал из-за стола, поцеловал ее в щеку, а затем всех остальных по очереди, пожелал им спокойной ночи и устало поплелся в сторону лестницы.

–– Не забудь принять душ, милый, – напомнила мама.

Темный паркет, начищенный до блеска, местами пора было ремонтировать, потому что кое-где он облупился, и доски, уложенные причудливым рисунком, совсем прохудились от времени. Даже не специалист мог при взгляде на паркет запросто понять, что не одно поколение Розенфилдов родилось, прожило свой век и гордо встретило старость и смерть в этих стенах.

Нейт поднялся по лестнице, скользя ладонью по гладким, затертым временем деревянным перилам и, свернув налево, очутился в своей комнате. Раньше она принадлежала его отцу, а еще раньше деду. Она была довольно просторной, со светлыми стенами и с темными панелями из дуба. На кровати лежал такой мягкий матрас, казалось, что лежишь на вате. Платяной шкаф в углу и письменный стол у западной стены, с грудой книг на нем. Дверь в ванную, которая не закрывалась на защелку, сколько Нейт себя помнил, тоже была сделана из светлого дерева. В комнате, конечно, было огромное окно с балконной дверью, откуда был выход на веранду, опоясывающую усадьбу. Нейт думал, что и его отец, и, возможно, когда-то дед, насчёт последнего мальчик был не уверен, как и он сам, плющили носы о стекла этого окна, глядя на приусадебный участок, на сад, полный фруктовых деревьев и на колючие розовые кусты, пестрящие красными бутонами. А еще они кругами носились по веранде и засыпали под стрекот цикад, ночные перешептывания птиц и шум молодой листвы. А вечерами, когда становилось влажно, сыро и холодно, обычно ближе к осени, сидели на широком белом подоконнике и выводили пальцами узоры на запотевшем окне.

Мальчик принял душ, как настаивала мама, и почистил зубы. Когда он дошел до кровати, на ходу надевая голубую хлопковую пижаму в белую и желтую полоску, не чувствуя ног от усталости, то повалился на постель прямо поверх одеяла и почти мгновенно уснул. Ему снилось невероятной синевы небо и песчаные буераки.

Глава вторая. Лето в Виргинии

И если лето – это время убегать из дома навстречу несбыточным мечтам, то осень – время возвращаться.

А. Квонтион

Сплетенный из льняной пряжи гамак лениво покачивался на ветру. Нейт лежал в нем, согнув ноги в коленях и прикрыв глаза, изнывая от скуки и жары. Он держал в руках раскрытую книгу, но строчки расплывались по старой, пожелтевшей бумаге.

–– Натаниэль, милый, может, зайдешь в дом? – к мальчику подошла его мать, погладила прохладной ладонью по лбу, смахнув испарину, и убрала налипшие волосы с лица. – Я принесла тебе лимонад, а Виола готовит апельсиновый лед.

Мальчишка сощурился от солнца и взглянул на мать. Она села рядом с ним и мягко прислонилась к его ногам. В ее руке был запотевший стакан с цитрусовым лимонадом. По стенкам стакана стекали капельки воды, и в них отражалось жаркое полуденное солнце. Внутри позвякивали кубики льда, плавали дольки лимона и листочки мяты. Нейт взял стакан из рук мамы и улыбнулся ей. Он всегда удивлялся поразительной способности матери чувствовать его малейшие желания. Чуть позже она скажет, что это и называется «быть родителем».

–– Спасибо, – мальчик закрыл книгу и положил ее на ротанговое кресло. К книгам он всегда относился бережно. На этот раз в его руках был «Хоббит, или туда и обратно» Толкина. История приключений Бильбо Беггинса.

–– Ты совсем заскучал здесь, да, малыш? – Джен взяла вчерашнюю газету со стола и помахала ею перед лицом. Воздух, на пару градусов выше температуры тела, был настолько густым, влажным и жарким, что казалось: она машет газетой под водой. – Дед починил твой велосипед. Ты можешь съездить к пруду и порисовать там. Если хочешь.

–– Серьезно? – мальчишка оживился, потому что раньше Джен всегда сопровождала его на велопрогулке: ненавязчиво ехала позади. Вовсе не потому, что не могла крутить педали так же быстро, как он сам, а потому, что, думал Нейт, мама хотела дать ему немного свободы, пусть и призрачной. – А ты со мной не поедешь?

–– Ты уже достаточно хорошо знаешь эти места, Нейт. Будь дома к ужину, милый. Не забывай посматривать на время. – Нейт кинул быстрый взгляд на дорогие часы, которые ему подарил на прошлый день рождения деловой партнер отца, и кивнул. Джен поцеловала сына в лоб и ушла в дом. Звук ее шагов был отчетливо слышен, потому что Джен носила атласные домашние туфли на каблуках. Нейт видел такие туфли в глянцевом журнале, когда сидел с мамой в приемной у стоматолога. И однажды на витрине универмага на Манхеттене. А еще, ее шаги были слышны, потому что рассохшийся пол на веранде тонко скрипел, намекая, что не помешало бы что-то с этим сделать.

Когда мама скрылась в доме, из распахнутых окон послышался ее смех и голос отца, а потом зазвучала «Жизнь в розовом цвете» Эдит Пиаф.

Нейт залпом выпил лимонад, вскочил с гамака, повесил этюдник с масляными красками на плечо, и ринулся в гараж, где стоял его починенный велосипед.

В гараже не было нужды, никто не пользовался им по назначению уже очень давно. Машину дед парковал у ворот – никому бы здесь не пришло в голову воровать у Сэмюэла Розенфилда. Дед был старым человеком, его уважали в округе, да и во всем мире (казалось иногда Нейту). Изредка дед возился в гараже, перебирая движок старичка – трактора, но, в основном, там хранили всякий хлам. Мама говорила, что Нейт еще слишком мал, чтобы понять, почему дед так трепетно относится к старым вещам. Но Нейт понимал. Он думал, что, возможно, эти вещи очень дороги деду или, может быть, они напоминают ему о том, как он был молод лет пятьдесят назад, когда купил эту вешалку для верхней одежды и шляп.

В его парусиновых туфлях голубого цвета было полно песка, потому что Нейт никогда не надевал их, как следует: он всегда наступал на задник. Отец несколько раз говорил ему, что не стоит в эспадрильях садиться на велосипед, но Нейта это мало волновало. Он открыл старую деревянную дверь, ведущую в гараж – чугунный замок тяжело качнулся, петли запели. Нейт потянул носом воздух и улыбнулся: пахло старым машинным маслом, дедовыми самокрутками, сыростью и книжной пылью.

–– При усадьбе только малая часть – то, что осталось, – говорил дед. – Просто сад: в прежние времена там сажали только столовый виноград. А теперь посмотри: все, что сделали твои предки, заметает пыль. И скоро пыли будет так много, что и в памяти этих мест не останется, – он касался лозы, и она была такой же сухой и старой, как его руки. – Но знаешь, что я тебе скажу, мальчик? Если бы южане победили в той войне, страна никогда не превратилась бы в то, во что превратилась сейчас.

–– Но разве в войне можно победить? – Нейт задумался и, сощурившись от яркого солнца, от которого не спасали его новенькие «Рэй Бэн», взглянул на деда. Он всегда думал, что в войне можно только проиграть. Дед в ответ только усмехнулся и покачал головой.

Сэмюэл часто катал Нейта по окрестностям. Он говорил, что на машине нужно ездить, чтобы продлевать ей жизнь. Он возил Нейта к старым землям, которыми по сей день владела семья Розенфилд, но которые никто не обрабатывал уже много лет. Он показывал Нейту плантацию, от которой время не оставило ничего, кроме ссохшейся лозы и покореженных креплений. Сэмюэл Розенфилд, или просто дед Сэм, как называл его Нейт, был потомком богатых плантаторов-южан. Он был человеком старой закалки (так говорили мать и отец, оправдывая его) и многое отвергал. Например, своего собственного сына, и президента Буша, и Клинтона, а затем снова Буша, только уже младшего.

–– Если бы не твой упрямый, как мул, отец, все было бы по-другому. Имя Розенфилд жило бы еще многие десятилетия. А теперь все наши надежды, надежды твоих предков, – в тебе, мальчик.

Нейт вряд ли осознавал, что значат эти слова. А дед едва ли понимал, какую ответственность возлагал на двенадцатилетнего мальчишку. «Боже мой, ему ведь всего двенадцать», – сказал бы Аарон, если б услышал эти слова. Натаниэль вдруг вспомнил лицо отца, когда тот осаживал деда: «Боже мой, па, мир перестал быть таким, каким ты помнишь его. Но ты слишком горд, чтобы понять это. И слишком упрям, чтобы покинуть Виргинию».

Нейт кое-что смыслил в религии. Его мать была католичкой. Впервые он узнал об этом, когда она взяла его с собой в собор, чтобы послушать органную музыку в Сочельник. Ему тогда было семь. А еще Нейт знал, что его отец – агностик. И он нигде и никогда не вспоминал имя Бога так часто, как в Виргинии, когда говорил с дедом.

Нейт проехал мимо старой плантации, в направлении ближайшего городка, не обращая внимания на то, что сложенные металлические ножки этюдника больно хлещут его по костлявому боку. Он точно знал, где ему свернуть, чтобы добраться до пруда как можно быстрее. По дороге он увидел радиовышку, которой раньше здесь не было, и подумал вопреки словам деда, что, если цивилизация добирается сюда, в Абингдон, значит, не такой уж плохой стала страна. Он вспомнил, как несколько лет назад отец купил две рации, и они играли в исследователей все лето, таскаясь по Нью-Йорку, посещая музеи и выставки, парки и кинотеатры. «Наземное управление для майора Тома»[5 - Строки из песни Дэвида Боуи – Space Oddity], – шепотом говорил в рацию отец, когда они сидели в кинозале на разных уровнях. Он просто обожал Дэвида Боуи, а Нейт отвечал: «Майор Том наземному управлению. По-моему, этот фильм полный отстой». Это была премьера «Бэтмен возвращается» Тима Бертона.

То было единственное лето, проведенное не в Виргинии, потому что весной отец и дед сильно поругались.

Спрыгнув с велосипеда и бросив его на землю, когда дорога прервалась высокой травой и желтым рапсом, Нейт аккуратно пробрался через заросли к пруду, он надеялся не наступить на змею. Ноа сказал, что прошлым летом наткнулся на одну и так и не понял, была ли она ядовитой.

Мальчишка устроился в тени раскидистого кизила и открыл деревянный ящик с красками. В воздухе пахло лимонным миртом и застоявшейся водой. После продолжительных дождей и гроз пруд разбухал, и в нем можно было поплавать, но сейчас он стал обмелел и был полон головастиков. Посреди гладкой, недвижимой ветром воды образовался островок, на нем сидела парочка уток и негромко переговаривалась. Солнце жгло небо, заволоченное прозрачными облаками, и тень от огромного куста цветущего кизила была как раз очень кстати.

Выдавив краски из тюбиков на палитру в определенном порядке, который уже стал привычным (Нейт точно знал, что за кобальтом синим шла виноградная черная), мальчишка поставил небольшой грунтованный холст на подставку и, взяв в руки мастихин, стал набрасывать первые очертания будущего пейзажа. Вода и камыши, трава и рапс, и мирт, и, конечно, птицы. Он писал уже кистью, в руках держа хлопковую салфетку, которой подтирал недочеты, весь вымазался краской и совершенно забыл про время. И даже то, что тени стали гуще и больше, и солнце плавно утекло на запад, не волновало его, потому что он вдруг почувствовал себя таким настоящим, живым, взрослым.

Из-за камышовых зарослей послышался шум, затем звонкий смех и мальчишеские голоса. А затем Нейт увидел двух ребят примерно его возраста, которые, стаскивая с себя одежду, направлялись к воде.

–– Привет, – сказал один из мальчишек, бросив на траву футболку. Он был довольно высоким, его темная кожа переливалась матовым блеском в свете заходящего солнца, пухлые губы были растянуты в улыбке, а между передних зубов была небольшая щель. Он заметил Нейта раньше, чем его друг, который поднял на Нейта испуганный взгляд, будто не ожидал увидеть здесь кого-то еще.