Падение утренней звезды

Тяжело дыша и схватившись за голову, он пытался успокоить мысли и осознать произошедшее. Ведь оставались другие люди, и они продолжали жить. Он не мог их бросить. Нужно было как-то справиться. Они отдалились от состояния Сада ещё дальше. Но дело состояло уже не в том, насколько они отдалились, а в том, останутся ли они вообще живы, если однажды совершив подобное, не переубивают друг друга.

Люцифер не знал, что люди на такое способны, но они оказались способны. И кто знает, на что они окажутся способны ещё. Люцифер понимал, что совершив этот поступок, Каин приоткрыл дверь, точнее пробил дыру, образовав трещину, через которую испарялась прежняя лёгкость и вползало что-то тяжёлое и вязкое, постепенно заполняя собой освобождающееся пространство, имея теперь на это право. Оно окутывало Каина с головой, душило и поглощало его. Под этой тяжестью Каин падал в бесконечную пропасть, где должен был достичь раскалённого ядра земли и сгореть в его пламени. Но Люцифер не мог допустить гибели ещё одного сына Адама. Он обещал. Он кинулся за ним в пропасть и, подставив крыло, подхватил Каина, который уже практически терял сознание от удушья, но успел вцепиться в крыло Люцифера, перебраться на спину, как когда-то в детстве, и из последних сил удерживаться пока они летели обратно вверх.

Последние несколько метров Люциферу пришлось карабкаться по отвесной скале пропасти, лететь он уже не мог – Каин был слишком тяжёлый. Выбравшись, Люцифер сбросил свою ношу на поверхность земли. Каин уже меньше задыхался, так как некоторые куски грязи, налипшие на него, поотваливались пока они летели наверх. Но частично грязь всё еще покрывала его тело, она успела переползти и на Люцифера и испачкать крылья. В местах, где держался Каин, перья впитали грязь и стали темнее.

Оказавшись снова на поверхности земли, Каин отдышался и через некоторое время, не глядя на Люцифера, встал и побежал. Добравшись до дома, он позвал жену и детей и сказал им собрать необходимое, чтобы уйти на другую землю. Здесь, в доме своего отца, он оставаться не мог. Уходить нужно было как можно скорее, пока остальные не узнали. Он не хотел, чтобы другие увидели его запятнанным несмываемой грязью, и не хотел её распространять. Он видел, что грязь передаётся жене и детям при соприкосновении с ним, переползает пятнами, хоть и в разбавленном виде. Появилась надежда, что когда-нибудь, через поколения, грязь раствориться и смоется. Его род очистится. Но пока Каин не мог смотреть своим домочадцам в глаза, избегал встречи взглядом с ними, на все распросы отвечал молчанием.

Уходя, Каин окинул напоследок взглядом родительский дом, перед глазами его пронеслись проведенные здесь годы, счастливые и безмятежные, как оказалось. Почему ему было мало этого тихого счастья? Почему ему всегда хотелось чего-то ещё? Чего-то большего. Он верил, что достоин большего, что он особенный. Ведь так и было. С детства он видел восхищение в глазах родителей и своего брата. Он всегда был первее, смелее, сильнее. С кем он соревновался? Ведь никто не соревновался с ним. Никто не думал что-то отбирать у него, ему во всём уступали и просто любили. А он не смог уступить брату, один единственный раз…

Проведенные годы мирного существования проносились в его голове воспоминаниями. Он слышал смех Авеля, когда тот ещё был ребёнком, чувствовал дружеское ободряющее похлопывание по плечу, которым он всегда его поддерживал, видел светящиеся глаза, всегда полные расположения и тепла к нему, полные доверия… И затем, резко – его бледные веки, сомкнутые навсегда, стекающую по ним из сочащейся на виске раны кровь…

Каин упал, обессилевший от этих воспоминаний, на колени и зарыдал. Ему было жаль своего брата. Он невыносимо тосковал по нему. Он ненавидел себя. А ещё ему было страшно. Ему было страшно закрывать глаза, так как он видел теперь только бледное мёртвое лицо брата, оно забирало все остальные воспоминания – и смех, и их игры и забавы, их юношеские годы, не оставляя Каину ничего, кроме этих холодных закрытых век, навсегда сокрывших тот светлый взгляд. Он даже не мог вспомнить, какого цвета были глаза Авеля. Только бледные холодные веки. Возможно, если бы он знал заранее, что будет жить с этой картиной перед глазами до конца дней, он предпочёл бы сгореть там, в раскалённом ядре земли. Он не знал, что из этого было хуже.

Шли годы. Каин давно ушёл в другие земли и продолжил там свой род. На его прежней земле люди нашли тело Авеля уже на следующий день и сразу сопоставили, что это дело рук Каина. Его окрестили убийцей. Братоубийцей.

Но жизнь продолжалась. Рождались новые люди. Их становилось всё больше и больше. Строилось больше домов, вырубалось больше лесов, появлялось больше хозяйств, убивалось больше животных… И всё же среди ежедневных хлопот люди находили время и старались передавать друг другу знания, полученные от Адама. Но не всем было понятно, какой нужно строить то ли Сад, то ли храм, каких небес нужно достигнуть. Там была обещана вечная жизнь, но их жизнь была здесь и здесь был их дом. Не вечные, но они были, сейчас. Лучше, чем ничего. И пока это есть, можно радоваться и наслаждаться, пока получается, хоть это и трудно, но когда получается, ничто с этим не сравниться. И любая вера в вечную жизнь опровергалась смертью. Смерть была слишком реальна. Слишком весомым аргументом.Также они слышали об ангеле, что спустился с небес, чтобы оберегать людей и помогать им. Его называли ангелом-хранителем. Только его тоже мало кто видел после смерти Авеля, а потом и вовсе никто. Вскоре про него забыли.

Люцифер жил в пустыне, на границе между новой землей, куда ушёл Каин, и прежней землей, чтобы наблюдать за теми и другими. Присматривать же было необходимо – люди стремительно размножались и наделывали делов. С тех пор, как Каин впустил вязкую, липкую грязь, она расползлась среди людей, как вирус и инфекция. И то и дело, люди в неё вляпывались. Где-то по мелочам, где-то по-крупному. Люди начали лгать, красть, предавать, бросать своих жён и детей, мужей. Переедали, злоупотребляли вином, дурманящими веществами, беспорядочными сношениями, распространяли болезни. Убивали друг друга.

Люцифер метался туда-сюда, только и успевая подставлять крыло очередному споткнувшемуся и упавшему. Крылья его почти полностью стали чёрными от грязи, впитываемой перьями при каждом таком спасении. Он забирал часть грязи на себя, чтобы людям было не так тяжело, чтобы они могли продолжать дышать, чтобы у них был шанс исправиться. Одежда и волосы Люцифера тоже постепенно стали тёмными. Со временем грязи стало столько, что она перестала впитываться и оставалась на нём липким слоем. Поэтому он жил отшельником и не выходил просто так к людям, без надобности, чтобы не испачкать их, только по делу. Он всё больше отдалялся от людей.

Люди стали рассказывать о тёмном ангеле, который появляется там, где беда. Что беда приходит с ним. Что он кружит над человеком словно тень, удушая его. Кто-то вспоминал про ангела-хранителя и утверждал, что это он. Тут же начинались споры, ведь по рассказам, у ангела-хранителя светлые волосы и белая одежда. А этот тёмный. И ангел-хранитель – посланник Творца, несущий благую весть и благие дела. Он – олицетворение Воли Творца, единственно верной воли, исполняя которую, достигнешь райского Сада, истинного своего дома. А этот приносит беду и страдания. Поговаривали так же, что это он сбивает людей с истинного пути, нашёптывая им другую, вторую волю – неправильную, противоположную Воле Творца. Этого тёмного ангела стали называть «вторая воля» или «воля два» – «два вол», «дуо вол», «диа вол» – «дьявол». Он же «дубль», «дабл» – «диабол».

Люциферу было всё равно, как его называют. Он не успевал об этом думать и как-то рефлексировать на этот счёт. У него было много работы. Он продолжал выполнять взятые на себя обязательства. И делал это уже на автомате, не задумываясь, не придавая значения, ничего не чувствуя. Поступки людей давно перестали его удивлять и волновать. Тем более огорчать. Покрываясь всё более толстым слоем грязи, он перестал, что-либо чувствовать, как будто сердце его покрылось коростой – толстым и прочным щитом от всей этой боли. Мозг его тоже покрылся щитом. Любые живые мысли остановились, как и какие-либо знания и воспоминания о Саде, о Творце, об Адаме и Еве. О человеке. Он не воскрешал эти воспоминания, наверное, в глубине души боясь, что они разрушат его защиту, хоть и плотную с виду, но достаточно хрупкую перед их лицом. Он старался не думать. Да и под всей этой тяжестью, навалившейся на него, ему хватало энергии только на автоматические действия. Он уже давно перешёл в режим полуавтомата, ведь он не спал тысячу лет, проводя бессонные ночи, спасая людей, блуждая по тёмным улицам. И днём, под палящим солнцем, он тоже не мог спать – ему было жарко под плавящимся слоем грязи, который источал вонь, из-за чего над ним слетались мухи и мучили его. Он слонялся в полубреду, стараясь найти место по-темнее и укрыться, но не успевал, так как и днём люди совершали свои дела, не самые лучшие и честные. И Люциферу приходилось направляться туда, на автопилоте, капая по дороге плавящейся под солнцем, стекающей с крыльев грязью.

С годами Люцифер перестал что-либо чувствовать вообще. Его не мучили больше ни жара, ни бессонница. Он не помнил, кто он, что делает и зачем. Он бродил в беспамятстве, источая вонь, в облаке мух. В его блуждающем мутном взгляде уже давно не было намёка на проблеск мысли, лишь пустота и деградация.

А тем временем, люди развивались, перекладывая всю тяжесть своих пороков на Люцифера. Они создавали империи, блестящие и сверкающие, строили города, возводили дворцы и храмы. Они придумали летопись, математику и другие науки. Они сочиняли песни, мелодии, стихи, музыку. Писали книги и картины. Ставили представления в театрах. Воевали друг с другом и завоёвывали. Разрушали города и дворцы. Уничтожали империи.

Пороки людей становились всё изощрённее и извращённее. Когда их накопилась критическая масса, что стало уже не под силу тащить Люциферу, Творец захотел уничтожить людей как вид. В этот раз совсем. Так как при прошлой попытке, когда он устроил потоп, чтобы смыть грязь, когда он оставил только достойных, оказалось, что зараза всё же зацепилась как-то.

А люди становились только прогрессивнее и умнее, развивая свои умы, но направляя их не туда и всё больше отдаляясь от Него. Конечно, было жаль такой потенциал. Но Творец не мог допустить разрастания зла, которое выходило из-под контроля. Становилось очевидным, что необходимо уничтожить мир людей и придумать что-то новое, пока ещё существовала такая возможность. Как же жаль, что мир, который они строили не удался! Перед ним разворачивались прекрасные перспективы.

Но Творец никак не мог решиться. Он медлил. Слишком чудесно было Его творение. Слишком совершенен механизм. Он не мог просчитаться. Безупречность его расчётов исключала любую погрешность и ошибку.

Что ж, ждать, когда уничтожат себя сами? А совершенные выживут и вознесутся? Судя по темпам, с которыми люди развращались, развращали и уничтожали друг друга, совершенных и достойных могло и не остаться. Да и невыносимо было на это смотреть. Как души оступаются, делают неверный шаг, даже малейший. Ведь некоторые души не находили покоя, сжигаемые муками совести и болью, которая казалась хуже физической. Душа и совесть являлись инструментом, задуманным для очищения, шансом на исправление и возвращение на Путь. Но для некоторых душ муки оказывались неподъёмными, и они сгорали, сдавались. За этим было невыносимо наблюдать. Ведь Творец любил каждую душу. Возникла существенная необходимость придумать что-то получше. Но мир был совершенен и полноценен. У них имелись все инструменты. Чего им не хватало? Каких ещё знаний? Он дал им всё. Кроме…

Творца осенило. Те знания о Нём, которыми на данный момент располагали люди, уже достаточно устарели. Они не верили в них. А те немногие, что продолжали верить и передавать знания, – их насчитывалось не так много, чтобы распространять их достаточно уверенно. Неправедники представляли собой вид более дерзкий и наглый, более напористый. Они открывали дверь ногой, забирали себе все блага и становились только сильнее, умнее и могущественнее, занимая лучшие позиции, забирая себе всю славу и влияние. Испытывая и отбирая последнюю веру в праведность у тех, кто ещё пытался жить честно.