Ланарк. Жизнь в четырех книгах

– Только одна.

Он открыл «Орхидей для мисс Блэндиш не будет» и прочитал:

Это началось одним летним утром, в июле. Солнце поднималось над горизонтом в утренней дымке, от тротуаров уже струились испарения обильной росы. Воздух улиц был затхлым и безжизненным. Это был изнурительный месяц сильной жары, иссушенных небес и горячего пыльного ветра.

Оставив Старика Сэма отсыпаться в «паккарде», Бейли вошел в забегаловку «У Минни». Чувствовал он себя премерзко. Крепкие напитки плохо сочетаются с жарой. Во рту было сухо и противно, как в птичьей клетке, глаза словно запорошило песком…

Читал он долго. Раз или два он спрашивал: «Тебе нравится?» – и она отвечала: «Дальше».

Наконец она прервала его хриплым хохотом:

– Да, эта книга мне по вкусу! Безрассудные надежды на шикарную, богатую, яркую жизнь, и потом похищение, насилие, рабство. Эта книга, по крайней мере, правдива.

– Она не правдива. Это мужские сексуальные фантазии.

– А у большинства женщин жизнь как раз и сводится к участию в мужских сексуальных фантазиях. Глупые этого не замечают, их к такой роли готовили с детства, и они счастливы. Конечно, автор этой книги ускорил события, чем придал им наглядность. То, что с этой Блэндиш случилось за несколько недель, у прочих женщин длится всю жизнь.

– Я не согласен! – вскипел Ланарк. – Не согласен с тем, что жизнь – ловушка для женщин, а для мужчин нет. Я знаю, что многим женщинам приходится работать по дому, потому что они взращивают новых людей, но домашняя работа больше похожа на свободу, чем работа в конторе или на фабрике; а кроме того…

Его слова заглушило эхо. Чтобы его перекричать, он повысил голос и разбудил гром, не умолкавший несколько минут. Потом он сидел и злобно пялился в никуда, пока она не произнесла:

– Читай дальше.

Глава 10. Взрывы

Он посещал ее палату дважды в день и читал, пока не охрипнет. Вскоре он потерял счет, в который раз перечитывает «Орхидей для мисс Блэндиш не будет». Однажды, чтобы разжиться для пациентки новой историей, он посмотрел в клубе для персонала ковбойский фильм, но упоминание об этом вызвало у нее приступ холодной ярости. Она верила только в повторявшиеся рассказы о жестоких мужчинах и униженных женщинах, а все остальное рассматривала как намеренное издевательство. Всякий раз Ланарк удалялся с першением в горле, не собираясь возвращаться, и так бы и поступил, если бы ему было куда пойти, кроме клуба для персонала. Комнаты с ярким, но мягким освещением, теплым воздухом и удобной мебелью вызывали у него гнетущее ощущение замкнутого пространства. Члены клуба были вежливы и дружелюбны, но разговаривали так, словно за пределами клуба ничего важного не существовало, и Ланарк опасался, что в конце концов им поверит. В иные времена он подозревал, что недолюбливает любезных людей, так как сам не отличается любезностью. Большую часть свободного времени он проводил в своей палате, в постели. Вид в окне перестал увлекать, потому что там мелькали теперь только тесные комнатенки с озабоченными жильцами. Однажды ему почудилась миссис Флек, его прежняя квартирная хозяйка, которая укладывала детей в кровать на кухне. После этого он предпочитал наблюдать таинственное движение огней меж пластинами полуоткрытых штор и лениво прислушиваться к радио. Он заметил, что между обращениями к докторам вклинивается все больше посланий иного рода:

«Внимание, прошу внимания! Внимание, прошу внимания! Комитет по экспансии объявляет, что после сто восьмидесятого всякий тремор должен рассматриваться как признак безнадежности».

«Внимание, прошу внимания! Внимание, прошу внимания! Комитет по экспансии объявляет, что после сто восьмидесятого в клоаку больше не будут приниматься размягченные. Все безнадежные мягкие будут сливаться через воронки в компрессионные шлюзы под главными палатами».

Однако эти безотлагательные приказания никак не сказывались на клубе для персонала, разве что во время трапез наблюдалось повышенное веселье. Народ за столиками улыбался, собравшись по четыре, громко разговаривал. В хоре выделялся раскатистый смех Озенфанта; одетый в легкий костюм, он был всегда на месте, неумолчно болтал и поглощал чудовищные количества еды. Только трое сидели тихо и поодиночке: сам Ланарк, монсеньор Ноукс и крупная, поразительно угрюмая девушка в комбинезоне цвета хаки, которая аппетитом почти не уступала Озенфанту.

Однажды вечером, когда Ланарк обосновался за столиком, к нему подсел Озенфант и весело произнес:

– Дважды сегодня, за завтраком и за ланчем, я делал вам знак подойти, и оба раза вы ничего не заметили. И вот, – он погладил желтую округлость своей жилетки, – гора приходит к Магомету. Хочу вам сказать, что я доволен – действительно очень доволен.

– Чем?

– Я человек занятой, даже за едой не перестаю работать, так что смог понаблюдать подробно лишь два ваших лечебных сеанса, но, поверьте, вы очень неплохо справляетесь.

– Вы не правы, как раз плохо. Она мерзнет, мне не удается ее согреть, и все мои слова только увеличивают ее муку.

– Ну, вам достался, конечно, крайне тяжелый случай. Я отнес бы его к безнадежным, но вам нужно было на ком-нибудь попрактиковаться. Однако вы проявили такт, терпимость и выдержку, каких я меньше всего ждал от новичка. Теперь я хочу перевести вас с этого случая на более важный.

Перегнувшись через столик, Ланарк сказал:

– То есть все долгие часы, потраченные на чтение этой треклятой книги, пошли коту под хвост?

– Нет-нет, дружище, они были весьма плодотворны; я изучил вас как врача и понял, каких пациентов вы можете успешно лечить. У вас имеется неисчерпаемый запас флегматичности и выдержки; вы – превосходный буфер для тех умных, трагически настроенных пациенток, над которыми берет верх их собственное воображение. В тридцать девятой палате мы держим как раз такую больную; вылечившись, она замечательно дополнит нашу команду. Голова и конечности у нее свободны от брони. Если вам хочется по-прежнему посещать первую палату, то пожалуйста, хотя большую часть времени вы должны отдавать пациентке из тридцать девятой.

– А что, если моя первая пациентка пойдет на поправку и пожелает покинуть институт вместе со мной? Можно ли мне будет оставить вторую?

Озенфант сделал нетерпеливый жест.

– Такие сомнения характерны для новичков. Первая пациентка не поправится, и вам нет смысла уходить. Предположим, вы уйдете и доберетесь – что маловероятно – до континента, где больше солнечного света, но чем вы станете зарабатывать себе на хлеб? Будете собирать мусор в общественных парках?

Ланарк тихо проговорил:

– Я буду посещать свою первую пациентку, и только ее, пока она от меня не откажется.

Озенфант забарабанил пальцами по скатерти. Лицо его ничего не выражало.

– Доктор Ланарк, что вы будете делать, когда убедитесь в невозможности вернуть свою Эвридику?

– Я не такой ученый, чтобы понимать ваши шутки, профессор Озенфант.

Ланарк встал и удалился.

Злой и расстроенный, он чувствовал, что ожесточенность пациентки прольет бальзам на его раны. Вместо того чтобы отправиться в постель, он вошел в лифт и произнес:

– Студия Озенфанта.

– Профессор Озенфант сейчас делает запись. На вашем месте я бы не стал его беспокоить.

Голос показался Ланарку знакомым.

– Это вы, Глопи?

Лифт отозвался:

– Нет. Только часть меня.

– Которая часть?

– Голос, чувства, а также ответственность. Что сделали с остальным, мне неизвестно.

Сказано это было с таким стоическим достоинством, что Ланарку сделалось его жалко. Положив ладонь на тепловатую стенку, он произнес смиренно:

– Мне очень жаль!

– Почему? Теперь я нужен людям. Никогда не бываю один, слышу разные интересные вещи. Если бы вы узнали, что делается в лифтах между этажами, вы бы поразились. Не далее как вчера…

– Очень рад, – проворно прервал его Ланарк. – Доставите меня на студию Озенфанта?

– Но он ведет запись.

– Этого не может быть, я только что расстался с ним в ресторане.