Людовик XIV, или Комедия жизни

– Ты мне заплатишь жизнью за эти слова, бездельник!

Но не успел он исполнить своей угрозы, как Серасин выхватил в таком же бешенстве свой нож и в мгновение ока нож этот пролетел мимо головы принца и вонзился в противоположную стену. Насилие не осталось без ответа. Принц железной рукой швырнул лопатку в голову Серасина.

– Пресвятая Мария!

Он пошатнулся, развел руками по воздуху и грянул о землю: кровавая лужа образовалась вокруг него. Конти остановился бледный, дрожащий.

– Убит!!! – закричал бледный Лорен. – Он убил его! Помогите, помогите! – Он бросился к двери, с силой дернул ее, и голос его раздался на дворе.

В одно мгновение все было на ногах. Интендант, шталмейстер, кавалеры и служители наполнили комнату. Принц ничего больше не видел и не слышал, а Серасин с помертвевшим взором лежал перед ним и с умоляющим видом протягивал ему руку. Конти наконец наклонился к нему.

– О, принц, вы отняли у меня жизнь, а я был вам верен! Позовите аббата, пусть он повторит в моем присутствии, что не украл ваших писем, не предал вас!

Страшная мысль промелькнула в голове Конти, мысль, что он убил невинного.

– Аббата сюда! – закричал он. – Доктора! Позовите графа д’Аво и президента! Положите его на диван, оставьте меня одного с ним!

Все разбежались. Одни положили тяжелораненого на постель, другие поспешили за аббатом. Кто мог, бежал от этой ужасной сцены. Конти стал на колени подле своей жертвы и сжал ее худые руки.

– Дорогой принц, велите обыскать мой дом, найдется ли там хоть один ливр, который бы дал мне Мазарини в награду за преступление. У меня никогда не было ничего, кроме того, что я получал от вас. Я умираю бедняком. Сжальтесь над моей женой и моими детьми!

– Серасин, прошу тебя, не заставляй меня думать, что я убил самого верного из своих слуг! Не лишай меня Божьего милосердия! – говорил принц, сжимая его похолодевшие руки.

Гурвиль и Фаврас привели бледного аббата Даниеля. Вне себя принц вскочил.

– Во имя вечного суда и мучений ада сознайся перед этим умирающим, этим несчастным, убитым мною, – ты или он украл для Мазарини мою переписку? Проклятие здесь и там да падет на того, которого вид этой ужасной смерти не заставит сказать правду!

Даниель зашатался, он не мог стоять без помощи кавалеров.

– Я, я украл их для Мазарини, страх сделал меня клятвопреступником!

– Серасин, друг, товарищ, и я убил тебя! – воскликнул Конти, рыдая, и с отчаянием схватился за голову.

– Уберите священника… Я не ручаюсь за себя! О Мольер, Мольер! Горе бедному, чья судьба в руках сильного!

Почти без чувств опустился он перед умирающим, голова его склонилась на тяжело дышавшую грудь Серасина.

Серасин слабо и печально улыбнулся, его руки в последнем пожатии обвились вокруг неблагодарного господина.

– Простите мою горячность, она одна была всему виной, нож в стене тому доказательство! Ах, но дайте мне умереть спокойно: простите аббату. Он поступил дурно, но хотел вам добра! Перед Богом, поверьте мне еще в этом! Позже, позже узнаете вы это! О, жена моя!

В эту минуту в комнату вошли жена Серасина, бледная, испуганная, и его дети. Граф д’Аво и президент следовали за ними.

– Президент, – сказал Конти, – я, я убийца и ваш пленник!

– Нет, он совершил это по необходимости, – простонал Серасин. – Я первый напал на него! Там, в стене… – Раненый не договорил, он сделал последнее усилие, и его не стало.

Арман же, принц Конти, всемогущий губернатор Лангедока, лишился чувств.

Глава V. Благие последствия юмора

К вечеру второго дня, последовавшего за печальной аудиенцией Мольера и кровавой кончиной Серасина, отверженный актер стоял перед дверью маленькой гостиницы в той части Пезенаса, которая лежала у канатного моста над Херольтом.

На противоположном берегу этой реки главная улица разветвлялась на два направления, из которых одно вело прямо с севера на Ним, а другое, повернув направо, тянулось вдоль берега и потом шло к западу, через виноградный холм, на Монпелье. Мольер смотрел с грустной задумчивостью на освещенную закатом солнца красивую местность, которую он должен был покинуть, не зная еще, куда направиться. Недалеко от него, опираясь на палку, стоял полицейский служитель. Он по приказанию его высочества дожидался солнечного заката, чтобы вывести актера из городской черты. Трогательно простился актер со своими товарищами, только одна Мадлена осталась равнодушной к его отъезду. Чувствительная девица испытывала даже настоящее облегчение и удовольствие, отделавшись от того, которого восемь лет назад она же с помощью всяких женских хитростей и кокетства соблазнила оставить Париж и начать скитальческую жизнь. Стоя у окна своей комнаты в нижнем этаже, она безучастно следила за сборами изгнанника. Но даже великое несчастье не остается без утешения и ни одно горе не лишено надежды. Все покинули Мольера, которому были так многим обязаны, он остался без всяких средств, а между тем Шарль Койпо, седой площадной певец, седлал уже своего осла Иеремию и приговаривал: «Ну, брат, я, по крайней мере, поеду с тобой! Ты в счастье все делил со мною, а теперь я хочу узнать, не сможет ли мое горло содержать тебя». Наконец серый Иеремия был готов, дорожная сумка, в которую актер уложил свое скудное достояние, привешена к седлу. Койпо взял гитару в руки, насмешливо снял шляпу перед негостеприимной гостиницей и низко поклонился полицейскому служителю.

– Прощай, благородный Пезенас, я по всем ветрам разнесу молву о твоем великодушии! Прощай, достохвальное начальство, благодетельная, уважаемая полиция! Слава о твоей справедливости должна разойтись по всей Франции! И в других местах зреет виноград и радуются люди острому словцу!

Сказав это, он ударил по струнам и пошел, танцуя, вперед, а осел Иеремия и Мольер, комедиант и сочинитель, следовали за ним. Никто, кроме Мадлены, не проводил их взглядом, а взгляд этой женщины не выражал никакого сожаления.

Старый король Рене
Сидит печально дома,
На всякое он слово
Рифмы не находит,
Помогите, дон Фигерас,
Посоветуйте, дон Фигерас,
О, рифма, ах, рифма,
Тяжела она Рене Ратату!

Так пел Койпо свою тирольскую песню и шел вперед. Вот прошли уже и старый канатный мост. Полицейский служитель остановился у берега и смотрел им вслед. Солнце зашло за горы, и долина скоро покрылась, как во всякой гористой местности, голубоватой тенью. Законная стража видела, что невольные путешественники замешкались по ту сторону реки. Песня Койпо умолкла, он некоторое время о чем-то оживленно спорил со своим товарищем, потом оба пошли вдоль правого берега реки.

– Гм, так они идут в Монпелье? Это надо записать и сообщить в замок на случай, если что произойдет.

Полицейский служитель посмотрел на монастырь Святого Гвилома и, когда на его золотом кресте исчез последний солнечный луч, он взял пику на плечо и важно, с сознанием исполненной обязанности повернулся к ратуше. Но только он ушел со своего поста, как зашелестел ивняк, густо покрывавший отлогий берег вплоть до самой воды. Двенадцатилетняя девочка быстро вынырнула оттуда, осмотрелась кругом блестящими глазками, отстранила свои красно-белокурые волосы и, подняв узелок, поспешно побежала через мост и пропала в темноте противоположного берега.

Два часа спустя, когда часть общества Бежар печально сидела в верхнем этаже гостиницы, содержательница Мадлена вбежала туда подобно мегере.

– Где Арманда? Мое дитя, Арманда? Видела ты ее, Женевьева?

Луи, младший брат ее, встал испуганно с места.

– Мы? Нет. Мы не видели ее с обеда! Не внизу ли она?

– Я видела, как она связывала в узелок платья, это было под вечер, – поспешно отвечала Женевьева Бежар, двадцатилетняя сестра ее.

– Узелок с платьем? Бесстыдница бежала с Мольером?

О, противная девчонка! Недаром он ласкал ее, когда я ее била! Недаром вешалась она вечно ему на шею! Мое дитя, я хочу, чтобы она вернулась! Поезжай, Жозеф! Ты должен привезти наше дитя!

Мосье Жозеф горько засмеялся:

– Наше дитя? Ха, ха, твое дитя, хочешь ты сказать! Если ты нуждаешься в отцовской помощи, чтобы поймать ее, обратись к маркизу де Модена или герцогу д’Эпернону в Бордо, и они решат между собой, кому принадлежит эта честь!

– Негодный плут, я за тем разве кормила тебя так долго, чтобы ты теперь восстал против меня и отказался от супружеских обязанностей, которые, однако, охотно брал на себя, когда голод гнал тебя лизать мне руки?! Сейчас же запряги лошадей в карету, или я выгоню тебя из труппы и ты пойдешь нищенствовать, подобно вероломному бездельнику Мольеру! Иди и исполни свои обязанности.

Жозеф Бежар с неудовольствием сошел вниз.

– Тарильер, – сказала, вздыхая, директорша, – вы всегда были мне другом и ничего, кроме хорошего, не видели от меня. Скажите, бога ради, не знаете ли вы, куда мог направиться Мольер? Арманда у него, это не подлежит сомнению…

– Мольер хотел идти прямой дорогой в Ним!