Гароэ. Остров новых надежд

Если верить легендам и даже некоторым географам, пользовавшимся авторитетом, бескрайнее море, начинавшееся за островом Иерро, кишмя кишело гигантскими кальмарами, китами-убийцами и жуткими водяными змеями длиной в тридцать саженей и простиралось до такого места, где рычащий бездонный водопад сбрасывал его к пределу Вселенной.

– Давай! Давай! Давай! – не унимался офицер, подгоняя своих подчиненных. – Навались! Навались! Гребите, иначе мы пропали!..

Если кто-то желал ободрить товарищей, чувствуя, что их силы на исходе, а ладони содраны до крови, ветер заглушал его крики. Поэтому вскоре ответом ему было только прерывистое дыхание тех, кто уже не мог сопротивляться, да время от времени всхлипы тех, кто был уверен, что смерть уже расположилась на борту их утлых суденышек.

Крепкая веревка, соединявшая шлюпки, не раз натягивалась, а с приходом новой волны трещала, угрожая порваться и тем самым бросить более слабых гребцов на произвол моря, а оно было угрюмого темно-синего цвета и становилось все безжалостнее.

Их обогнала стая дельфинов, которые, играя, весело подпрыгивали, и люди не могли не почувствовать по крайней мере зависть к этим безмятежным созданиям, которые, казалось, радовались жизни, как дети, в самом центре того, что мореплавателям представлялось кромешным адом.

С неба за их тщетными усилиями наблюдали дюжины чаек.

Берег отступал все дальше.

Боже праведный! Неприступный вулканический остров словно ожил и отдалялся, будто это его относило ветром.

– Гребите, гребите, гребите! – надрывно кричал лейтенант Баэса. – Ради всего святого, гребите, иначе мы пропали!

Это уже был не приказ, скорее жалобная мольба.

Даже упорный Бруно Сёднигусто начал выдыхаться.

Через несколько минут двое гребцов во второй шлюпке, которая практически шла на буксире, повалились друг на друга, будучи не в силах бороться с волнами…

Или с судьбой.

Только старший из галисийцев все еще сопротивлялся.

Он продолжал грести один, в ярости и отчаянии, упрашивая своих товарищей не сдаваться до последнего, но вскоре, по-видимому, понял, что их шлюпка превратилась в тяжкую обузу и при попытке подойти к впереди идущей фелюге в таком бурном море они подвергнут опасности оба судна.

Несколько мгновений он сидел неподвижно, обхватив голову руками и упершись локтями в колени, словно ему было нелегко смириться с поражением, а затем встал на носу, вынул из-за пояса острый нож и крикнул:

– Прощай, Амансио! Прощай, брат!

Он перерезал веревку и замер на месте, следя за тем, как первая фелюга, освобожденная от столь невыносимого мертвого груза, набирает ход, устремившись к далекому берегу.

Лицо Амансио Ареса было мокрым от слез, но он был не в состоянии их вытереть, боясь сбиться с ритма. Он греб скорее сердцем, нежели руками, не отрывая взгляда от человека, с которым прожил бок о бок большую часть своей жизни, и вот теперь его фигура уменьшалась на глазах.

– Давай, давай, давай!.. – кричал ему неутомимый Сёднигусто. – Последнее усилие!

Вероятно, поскольку им приходилось грести, сидя спиной к острову и лицом к морю, и в силу этого обстоятельства наблюдать, как лодку с тремя товарищами словно заглатывает некое безжалостное чудовище синего цвета, который с каждым гребком все больше сгущался, их охватил такой ужас, что, не желая разделить подобную участь, они сжали зубы и постарались извлечь силы оттуда, где их не было.

Сколько миллионов несчастных на протяжении истории точно так же противостояло океану и сколько погибло, когда, казалось, спасение было близко, только руку протянуть?

Моряк, ты моря не бойся, бойся скалы.
Моряк, ты моря не бойся, бойся скалы.
Море качает тебя, скала – разобьет.
Море качает тебя, скала – разобьет.
Милая, губы не вспомнят, ты в сердце храни
память мою.
Милая, губы не вспомнят, ты в сердце храни
память мою.
Дно мне милей крутых берегов. Дно мне милей крутых берегов[6 - Перевод Анны Земляной.].

Самоотверженная команда ветхой и обшарпанной каравеллы, на которой они прибыли на Иерро, не раз напевала эту старую моряцкую балладу, ставя паруса, чтобы придать себе бодрости в этом нелегком деле. Однако ни кастилец, ни андалусец, ни галисиец, которые сейчас так отважно боролись за свою жизнь, не могли и подумать во время долгого, однообразного и тягостного плавания, начавшегося в Севилье, что не пройдет и трех дней после высадки на берег, как они окажутся перед ужасным выбором: обрести вечный покой на темном дне океана или разбиться об утесы под яростным натиском ревущих волн шестиметровой высоты.

Что это было – предостережение или насмешка судьбы?

Не все ли равно?

– Впереди рифы, мой лейтенант! – неожиданно крикнул саморец. – Что будем делать?

Гонсало Баэса понял, что у него всего пара минут, чтобы выбрать какой-то из двух вариантов, один другого нежелательнее и рискованнее: перестать грести и, позволив ветру и течениям унести шлюпку обратно в открытое море, разделить судьбу товарищей, которые уже начали исчезать из виду, приблизившись к колеблющейся и волнистой линии горизонта, или попытаться пробраться через лабиринт остроконечных скал, покрытых белой пеной, которые неизбежно разнесут фелюгу в щепки.

– Ты что думаешь?

– Дело дрянь, мой лейтенант! Что бы мы ни предприняли, сегодня густо, завтра пусто.

– А ты, Амансио, что скажешь?

– Что земля есть земля, какой бы суровой она ни была.

– Верно! – согласился командир; в его голосе звучала убежденность. – Земля есть земля, а чертово море – рыбам! Плывем вперед, и будь, что Богу угодно. Лево на борт!

– А это что значит?

– Что надо повернуть налево, бестолочь. Попытаемся проскочить по проливу, который ведет вон к той бухте. Правда, это все равно что просунуть канат в игольное ушко, но у нас нет иного выхода.

Разумеется, толстый канат нипочем не пролез бы в узкое игольное ушко, однако в последний момент одна непривычно сострадательная волна решила сжалиться над горемыками, на долю которых выпало столько несчастий, мягко подняла их шлюпку, пронеся ее на несколько сантиметров выше острых выступов скалы, и опустила внутри маленькой природной бухты диаметром каких-нибудь двадцать метров, куда следом начали проникать другие, гораздо менее дружелюбные волны.

Берег острова с этой стороны являл собой результат резкого остывания изливавшейся из жерла вулкана раскаленной лавы во время ее низвержения в океан. Черные и гладкие наплывы лавы представляли собой поразительное и одновременно мрачное зрелище – естественное следствие яростного столкновения самых противоборствующих стихий: огня и воды.

И внутри этого созданного природой цирка танцевала хрупкая и неустойчивая шлюпка, повинуясь капризу прибоя, который проникал через узкий пролив и играл ею, как скорлупкой, заставляя отскакивать от каменной стены, чтобы снова дать ей щелчка в тот момент, когда она плыла ему навстречу.

Не было никакого толку ни от гребцов, ни от весел.

Первым, кто это понял, был Бруно Сёднигусто, который бросился в воду, схватил канат и поплыл на спине, таща за собой шлюпку в направлении к единственной точке – крохотному пляжу, где он надеялся вытащить ее на берег.

Осознав, что от этого зависит их жизнь, Гонсало Баэса и галисиец последовали его примеру, и после десяти минут тяжких усилий, терпя удары моря и боль в обод ранных ладонях, они сумели отвести фелюгу, весьма потрепанную и почти с пробитым днищем, в безопасное место.

Когда же, вконец обессилев, все трое припали к склону пятиметрового откоса, они являли собой живой пример того, чем и были: жалких остатков кораблекрушения.

И вот стоило им спастись, как мрачная игра тут же разонравилась взбалмошным стихиям. Ветер прекратился, прибой ослабил напор, а прилив, совсем недавно достигавший своей верхней точки, начал отступать, увлекая за собой воды небольшой бухты.

Они напрягли зрение, но лишь только когда солнце начало склоняться к горизонту, смогли различить выделяющееся на бесконечной синей поверхности темное пятно шлюпки, неподвижно застывшей посреди пустоты.

– Почему они не гребут?.. – чуть ли не всхлипывая, вопрошал Амансио Арес. – Почему не попытаются еще раз? Может, сейчас, когда море успокоилось, у них получится добраться до берега.

– Они сдались, а когда кто-то признает свое поражение, где уж тут ему воспрянуть духом, – мрачно заметил лейтенант. – Вот поэтому никогда нельзя сдаваться.