Океан

Рохелия Ель-Гирре, которая многое знала о тенях, ибо сама всю жизнь была не более чем тенью настоящей женщины и наваждение это не рассеивалось даже в знойный полдень, часами стояла у окна за опущенными жалюзи и все ждала, не раздастся ли выстрел. Она ужасно боялась пропустить эту занимательную сцену, ей хотелось видеть, как мозги проклятого старика, который унижал ее столько лет, разлетятся по саду.

Все давно уже было готово: были выбраны тайники для серебряной посуды; подделаны, пока еще без проставления даты, чеки, которые с неописуемым хладнокровием она крала все эти годы, и надежно спрятаны на дне одного из сундуков дубликаты ключей от сейфа. Как же ей не терпелось, как хотелось, чтобы поскорее пришло то время, когда ее самая сильная, самая сокровенная мечта осуществится – ее хозяин решится наконец убить себя, и единственным свидетелем произошедшего будет она.

– Он не умрет! – раз за разом повторял ее муж Роке Луна, который всегда был ужасным пессимистом. – Хоть ты с ним и спишь, я-то его знаю намного лучше. Этот проклятый старик не окочурится, пока не увидит труп Асдрубаля Пердомо изрубленным на куски. Жажда мести удерживает жизнь в его теле, а так как он почти уже и не живет, а жажда его сильна, то он протянет еще долго.

– Ты считаешь, что сержант все-таки сможет убить парня?

– Сентено? – переспросил он. – Несомненно. Дону Матиасу доставляет удовольствие говорить о войне, и он частенько рассказывал мне об этом Дамиане Сентено, самом злом и бесчестном мерзавце из всех, что только бывали в Терсио. Когда он вернулся из России, то даже легион не мог справиться с его буйным нравом. В итоге произошла какая-то заваруха, за которую его и выгнали из легиона, и он четыре года провел в тюрьме. Но что бы там ни было, старик его обожает – помогал ему все эти годы и поддерживал с ним дружбу, где бы тот ни находился. – Словно для того, чтобы придать еще больше веса своим словам, Роке Луна тряхнул головой. – Старик знает, каких нужно подбирать себе людей. Этот Сентено однажды вручит ему игральные кости, вырезанные из черепа Асдрубаля.

– Когда?

– Как только выследит, будь спокойна. Дамиан Сентено, будто хорек, который не спешит до тех пор, пока не обнаружит нору своей жертвы. Тогда он немедля набрасывается на нее и одним-единственным укусом перегрызает хребет. Как только Марадентро вылезет из той щели, в которую он забился, на свет божий, он тут же умрет.

– Его отец приходил сюда. Он хотел поговорить со стариком. Мне не показалось, что его легко запугать.

– Я и его хорошо знаю, – согласился Роке Луна. – Чтобы справиться со старым Пердомо в открытом бою, понадобятся двое таких, как этот Дамиан Сентено. Но у Абелая нет и одной десятой доли злости, что живет в Сентено. Чем сильнее яд, тем меньше мензурка. А Дамиан Сентено – это чистейший яд.

– Но он не защищает своего сына.

– И это тоже играет в его пользу. Он станет думать головой, а не сердцем, и в этом будет его преимущество.

Однако у Рохелии Ель-Гирре были насчет Сентено кое-какие сомнения. Время тянулось для нее бесконечно долго, и она никак не могла дождаться наступления того часа, когда все это богатство, среди которого она жила с тех пор, как помнила себя, но которое ей никогда не принадлежало, перейдет в ее руки.

Ее жизнь всегда была связана с семьей Кинтеро, и она видела, как род этот постепенно тает, словно гигантская сахарная голова, попавшая под дождь. В те моменты, когда она смотрела на последнего в роду Кинтеро, бродящего, словно привидение, по спящим виноградникам, она с удовольствием перебирала в уме имена тех, кто уже сгинул в небытие, в то время как она, Рохелия, самая худая и самая слабая, с самого рождения страдавшая такой сильной чахоткой, что никто не дал бы за ее жизнь и песеты, продолжала и по сей день вертеться как веретено и вот-вот должна была стать хозяйкой усадьбы.

– Да будет благословен Асдрубаль Марадентро! – часто шептала она. – Этому недоноску, который так часто развлекался за мой счет, хватило одного твоего удара. Теперь он больше не будет пачкать мои волосы своим грязным семенем, а этот мерзкий вонючий старикашка, его отец, скоро отправится вслед за своим выродком.

Не раз в те дни, когда дон Матиас Кинтеро по вечерам отказывался от еды и лишь иногда выпивал стакан молока с взбитым яичным желтком и немного коньяку, тем самым поддерживая жизнь в своем немощном теле, у нее возникало желание добавить в сахар ложечку мышьяка. Однако останавливали ее не угрызения совести, а страх перед неминуемым разоблачением и наказанием. Посему она предпочла, как и прежде, терпеливо ждать.

Правда, она была больше чем уверена в том, что дон Матиас знал ее настолько хорошо, что угадывал самые тайные ее мечты, знал о самых потаенных ее замыслах… Знал, но ни слова не говорил, не пытался хоть как-то ей воспрепятствовать. И эти мысли порой отравляли ей существование.

Впрочем, волновалась Рохелия не зря, ибо судьба ее решилась еще во время первого визита Дамиана Сентено. С того момента, как он переступил порог усадьбы, не прошло и получаса, а дон Кинтеро уже выложил перед ним свои карты:

– Если ты покончишь с этим сучьим выродком, который убил моего мальчика, я сделаю тебя наследником. Ты станешь настоящим богачом, если сумеешь передавить горло Рохели и заставить ее вернуть все, что она наворовала у меня за все эти годы. Она и вправду похожа на птицу, но вместо Гире[11 - Guirre (исп.) – вентилятор.] ее следовало бы назвать Уррака[12 - Urraca (исп.) – сорока.] из-за ее неугасимой страсти к воровству.

С этого самого момента Дамиан Сентено стал считать себя хозяином большого дома и виноградников Мосаги, так как ему казалось, что покончить с Асдрубалем будет не слишком сложно, а капитан Кинтеро не стал бы обещать ему того, чего не смог исполнить, ибо знал, что его старший сержант не из тех людей, с которыми можно безнаказанно шутить.

Когда разговор был окончен и дон Матиас передал Сентено все необходимые ему сведения и толстую пачку денег на первые расходы, сержант вышел из мрачного дома и, стоя на крыльце, долго смотрел на раскинувшееся у его ног имение, где каждая виноградная лоза была заботливо посажена в ямку, присыпанную гравием, и окружена защищавшей ее от ветра полукруглой каменной стенкой. Открывшуюся перед ним картину можно было бы сравнить с лунным пейзажем.

Он подошел к человеку, который с необычным спокойствием ремонтировал разрушенную ветром стенку, и сделал широкий жест рукой.

– Как вы управляетесь со всем этим, как поливаете? – спросил он. – Не вижу ни одной оросительной канавы, а как мне сказали, на этом острове годами не бывает дождей.

– А мы и не поливаем, – ответил Роке Луна, приподняв одною рукой сомбреро, в другой он держал кусок лавы. – Эти растения почти не нуждаются в воде.

Дамиан Сентено посмотрел на него тем самым своим тяжелым взглядом, который, казалось, еще немного – и буквально раздавит собеседника, словно огромный камень.

– Всяким растениям нужна вода, – уверенно произнес он. – Иначе бы и Сахара зазеленела.

Роке Луна наклонился, взял горсть черного гравия, покрывавшего поверхность земли, и протянул его Сентено, высыпав тому в открытую ладонь.

– Это пикон, – сказал он, – вулканический пепел. Ночью он впитывают влагу из воздуха, а потом передает ее земле. Днем же он защищает землю и не дает влаге испаряться. – Роке Луна слегка улыбнулся, так, словно это чудо происходило исключительно благодаря ему. – Таким образом мы и выращиваем виноград. Достаточно всего лишь одного дождя, чтобы урожай был хорошим.

Дамиан Сентено пристально посмотрел в глаза Роке Луна, а затем, помяв в ладони пикон, снова окинул взглядом виноградники и величественный дом, который вскоре должен был стать его домом. Здесь он наконец-то сможет пустить корни, и это после стольких лет скитаний, когда его единственным имуществом были лишь жалкий матрац, кособокий чемодан да пара комплектов поношенной униформы.

– Сколько бы лет тебе ни было, всегда следует учиться новым вещам, – важно произнес он. – И всегда полезно их применять на практике…

Затем, не торопясь, он направился к такси, такому старому, что казалось, оно вот-вот развалится, и спросил водителя, коротавшего время в тени каменного забора:

– Сможете подбросить меня до Плайа-Бланка?

– Смочь-то смогу, – ответил тот. – Но от Уга вниз ведет эта проклятая каменная дорога. Если у меня лопнет ось, вам придется за это платить. – И он пожал плечами, как бы извиняясь за свои слова. – Вы же понимаете, что иначе поездка для меня не окупится. Там ведь настоящий ад, на этой дороге.

Через окно просторного салона, устроившись в огромном кожаном кресле, которое то становилось больше, когда он приподнимался в нем, то сжималось, когда он в него опускался, дон Матиас Кинтеро смотрел, как автомобиль удалялся в сторону дороги, извивавшейся между лавовых потоков и ведущей прямиком к Аду Тимафайа, и впервые после той проклятой ночи, когда погиб его сын, он испытал нечто сродни покою.

Когда Асдрубаль Пердомо будет мертв, возможно, жизнь снова станет достойной того, чтобы ее прожить, а он прекратит страдать от невыносимой боли, грызущей его душу, и снова с удовольствием сыграет партейку в домино со своими старыми друзьями и выпьет стакан хорошего рому, отведает поджаренного на огне барашка и даже насладится ласками одной из тех проституток, которые недавно прибыли в Арресифе и о которых он столько слышал во время последних вечеринок.

Потом он прикажает Дамиану Сентено прижать Рохелию к стенке и заставить ее вернуть все, что она успела наворовать, а затем подыщет новых людей, чтобы те занялись его кухней и домом, а сам переложит груз хозяйственных забот на того, кто в течение всех этих лет хранил ему верность.

То, что все имущество после его смерти перейдет в руки Сентено, дона Матиаса не волновало. После смерти последнего в роду Кинтеро из Мосаги дом, виноградники, инжировые деревья, мебель, серебряная посуда и даже драгоценности могут катиться ко всем чертям, ибо все, кто мог потребовать у него объяснений, уже давным-давно покоились в своих могилах.

Единственное, чего требовали их души, так это мести за коварно пролитую кровь Кинтеро. И он был намерен отмстить, чтобы потом спокойно воссоединиться со своей семьей.

* * *

После полуночи загорелся чей-то баркас.

Он стоял рядом с другими, также вытащенным на песок подальше от волн и надежно установленными на башмаки, в ожидании, когда его столкнут в море… И вдруг ни с того ни сего превратился в пылающий факел, от которого в ночное небо разлетались пылающие искры, разносимые в стороны несильным восточным бризом и угрожавшие рядом стоящим лодкам.

Весь поселок спал. Спали даже собаки. И только тогда, когда жена трактирщика, жившая поблизости, проснулась и закричала, зашумели и мужчины и, перепуганные со сна, бросились спасать баркас, таща с собой ведра и тазы, доверху наполненные водой, выстраиваясь в цепочку, ведущую от моря к поселку. Они кричали, сыпали проклятиями, падали на песок и тут же вскакивали на ноги…

Тушили баркас недолго. Спустя каких-то десять минут вода победила огонь. На берегу осталась толпа испуганных столь неожиданно пришедшей бедой людей, подпаленные баркасы да некогда красивая новая шаланда «Ла Дульсе Номбре», превратившаяся теперь в дымящийся почерневший остов.

Были здесь еще десять или двенадцать баркасов и три тяжелых карбаса, которые использовались для перевозки соли с побережья на парусники, стоящие на рейде в каких-то двухстах метрах от берега, однако, судя по всему, жертвой должна была стать именно «Ла Дульсе Номбре». Лодка, за которую еще совсем недавно Торано Абрео отдал все, что ему удалось скопить за долгие годы труда, превратилась в пепел.

Торано Абрео, его жена и их дети остались стоять среди людей словно громом пораженные, все еще не веря в случившееся. Ужас сковал их, ведь на Плайа-Бланка, острове и без того нищем, рыбак, не имевший собственного баркаса, не смог бы прокормить и жену, что уж говорить о семье из пяти ртов.

– Возможно ли?.. Как же это?.. – вновь и вновь повторяли люди. – Когда мы отправлялись спать, все было спокойно, а спустя два часа вспыхнул огонь.

– Может, оставил непотушенный окурок?

– Торано не курит. Он бросил курить, чтобы расплатиться за баркас.

– Может, кто-то гулял по пляжу?

Все строго посмотрели на Исидоро, трактирщика, сказавшего эти слова.

– Хочешь сказать, кто-то из поселка? – с нажимом спросил дон Хулиан. – Мы все с детства приучены бросать окурки в море. К тому же все мы знаем, каких сил стоило Торано выкупить этот баркас.