Перед солнцем в пятницу

– Сынок, я тебе намыла все. Белье чистое застелила, живи! – сказал она, и ласково на него взглянув, пошла к своему дому.

Виктор смотрел ей вслед, пока она не скрылась. Ворота, которые он приварил, старушка открыть не смогла, пришлось ей ведро поставить и всем тело навалиться – только тогда они поддались. «Ладно, устал я. Завтра проснусь и уеду!» – твердо решил Виктор.

Мужчина прошел во двор, голова его закружилась, он присел на бревно, прислонился к толстому стволу березы, что посадил когда-то дед Григорий, и уставился на крыльцо дома, который когда-то построил старик и который вымыла его Марья.

Когда начали спускаться сумерки, Виктор услышал, как вернулся Григорий, старик чертыхнулся на тугие ворота и громко захлопнул их. Виктор подумал, что сейчас к нему зайдет либо к себе позовет, но дед не зашел и не позвал. С веранды, где они недавно сидели, доносилась возня – должно быть, муж с женой ужинали. Они почти не разговаривали, только слышно было, как старик время от времени кашлял. Виктор почему-то обратил внимание на то, что береза молчит, хотя ветерок на своей коже он ощущал. Листья ее были еще молоды, малы, потому, наверно, не перешептывались.

Мужчина вошел в дом. Пахло в нем свежевымытыми полами, и кровать стояла пышная. Виктор хотел было рухнуть и уснуть, но решил, что прежде нужно ополоснуться. Возле рукомойника лежал совсем еще не тронутый сухой кусок мыла и висело чистое полотенце – Мария Ивановна позаботилась. Виктор разделся до пояса, хотел было умыться тут, в доме, но раздумал и пошел в сарай. Там нашел он вполне себе шланг, надел его на кран бака, где старушка днем набирала воду, снял с себя всю одежду и зафыркал, когда вода коснулась его. Мыло то и дело выскальзывало из его рук, он ронял его в траву, поднимал и продолжал натираться. Затем обтерся чистым полотенцем.

Босыми ногами прошелся он по полу, потоптался на половике, затем лег в кровать и долго лежал, глядя в темноту, хотя и хотел спать. Но глаза его не закрывались, и он сам с трудом мог пошевелиться. Позже Виктор все-таки уснул. Глубоко, будто умер. А когда проснулся, обнаружил, что спит в той же позе, в которой лежал вчера. Он перевернулся на бок и увидел на столе завтрак: пузатый термос, каких теперь уже не выпускают, небольшую сковородку и что-то еще – с кровати было не разглядеть. Некоторое время Виктор лежал, глядя на свой завтрак. Затем встал, хотел было надеть свою вчерашнюю одежду, которую скинул возле входа, но не обнаружил ее там – вместо нее висела другая рубашка и другие штаны. Виктор догадался, что Мария Ивановна забрала постирать его вещи. Он оделся и сел за стол. Открыл крышку сковороды – на него огромными желтыми глазами глядела яичница. В термосе оказался чай, заваренный на травах. Он отпил душистого чаю и вот только сейчас почувствовал, как чист он телом, в чисто намытом доме и чистой одежде. Виктор выпил весь чай, но поесть так и не сумел. Слабость одолела его, и он вновь лег…

Проснулся он оттого, что Мария Ивановна тихонечко чихнула. Виктор вздрогнул и взглянул в окно, там была уже темень.

– Ты, сынок, запирайся на ночь. Мало ли…

Виктор хотел было встать, но голова закружилась и загудело в ушах.

– Ты не заболел, сынок? Не ел ничего.

– Забыл, как глотать, – слабым голосом ответил Виктор.

– Я оставлю тебе, если вдруг проголодаешься, – сказала старушка.

Виктору захотелось, чтобы она подошла к нему, присела с ним, но она этого не сделала, пошла к выходу и, закрывая дверь, произнесла:

– А хочешь, к нам приходи. Вместе поужинаем. Я и одежду твою принесла, вон там положила. Солнце сегодня было, быстро все высохло.

– Мария Ивановна…

– Что, сынок?

– Почему вы так добры ко мне?

Она застыла у двери, подыскивая верные слова.

– Тут… Дарья заходила, тебя спрашивала. Говорит, что ты обещал ей… приварить что-то.

– Это не я обещал, а он. Пусть идет и варит сам. – Виктор вдруг удивился тому, что деда Григория он называл «отец» и на «ты», а жену его по имени-отчеству и на «вы».

– А хочешь, я тебе тут занавески повешу? Уютнее будет.

– Это не мой дом.

– Ну, на месяц-то твой.

И Виктору показалось, что она, таким образом, ему про деньги напомнила. «А может, это аферисты какие-то, может, заодно они, развести меня хотят как мальчишку?» – подумал Виктор, но вслух не сказал. Старушка вдруг, будто прочитав его мысли, резко и решительно направилась к столу и принялась на нем возиться.

– Не годится это, сынок. Ты от голода ослаб. Я бульону сделала. Давай-ка сама покормлю.

И вновь она села возле Виктора, который застеснялся сначала, не хотел, а когда она поднесла ложку, осторожно выпил с нее ароматный бульон.

– Я уж не настолько слаб, Мария Ивановна.

– Лежи-лежи, – тихо сказала она и продолжила кормить его. – Сегодня у Макаровых, у Даши, кстати, теленка закололи. Вот и мы с дедом мяса прикупили маленько.

– Знает ваш дед, как деньги зарабатывать. И не жаловались на него жильцы здешние?

– Как не жаловались? Еще как жаловались! Только он законов-то не нарушает. Ходит в чем мать родила – по своему участку. Песни горланит – тоже не с ранья и не ночью. А что приходит к ним – так это он у меня общительный.

– А я чем ему приглянулся?

– Так ты ж еще дом не купил! – отшутилась Мария Ивановна. – Вот купишь, тогда и поглядим, что он с тобой сделает.

Виктор не смог не улыбнуться, и старушка, увидев, что он улыбается, вся засветилась. Бульон в миске уже закончился, но Мария Ивановна осталась сидеть на кровати рядом с Виктором.

– Мария Ивановна, а этот… Егор, который тут жил. Как он умер?

Виктор думал, что женщина разволнуется, а она и бровью не повела:

– Ты не бойся, сынок. Я уж тут святой водой, не раз… И батюшка приходил. Чисто здесь. Да и Егор человек был хороший. Руки у него лечебные были. Он меня от бесплодия вылечил… Только вот… Сына-то я родила. А вырастить не сумела.

– А что этот Егор делал? Как именно лечил?

– Как-как… руками, словами. Дыханием. Вот тебе сколь годков?

– Тридцать два.

– А мне тридцать три было, когда я родила. А деду – тридцать шесть. Егор с Григорием подружились сначала. Егор спрашивал, отчего это у нас детишек нет. Хотя ему и спрашивать не нужно было – они так все видел. Пришла я раз к нему. Он уложил меня вот сюда, на эту кровать, а сам стоит надо мной. Руки мне на живот положил, поглаживать стал, шептал чего-то. И мне тепло стало! Я и забылась от тепла того.

– И после этого вы забеременели?

– Не сразу. Я еще ходила к нему. Он водил по мне руками, косу расплел однажды. Пошепчет что-то на кончики пальцев, а потом мне в голову эти пальцы. Потрет-потрет и по волосам до конца ведет. Потом вновь руки на живот положит и опять шепчет, в самое ухо.

– А на грудь он, случайно, руки не клал?

– А как же! – ничуть не смутилась Мария Ивановна. Клал и на грудь. Молока чтоб вдоволь было.

– Все ясно. И правда, чудо, – иронично заметил Виктор, но старушка не уловила интонацию, видимо, потому что слишком чиста была душою.

– Да я уж не помню, чего только он не делал, сынок! Тут коснется-пошепчет, там коснется-пошепчет, и так легко на сердце. Я даже сознание теряла, вся какой-то… благостью будто наливалась. И вот так сходила к нему несколько раз и понесла потом.

– А с ребенком-то что? Умер?

– Не знаю, сынок… если бы умер, я бы почуяла. Жив, жив мой сын! Григорий не велел мне его забирать. Беременная была, не тронул. Если и ударит, то по лицу или за волосы, но живот не трогал. А когда я рожать поехала, сказал, если я с ребенком ворочусь, обоих убьет. И оставила я его. А я сама к мужу вернулась…

– А других детей почему не было?

– Бог не дал. Хотя я надеялась… И сына забрать хотела, все упрашивала мужа, но он не верил, что это его сын. Я думала, остынет маленько, и мы за ним съездим. Так годы и прошли.