Вернувшиеся

Юрий Олегович обнял сына.

– Береги себя, – неловко сказал он.

– Буду, конечно. Я себя всегда берегу, – улыбнулся Миша. – Ты чего это?

– Маму нашу во сне видел, – тихо сказал отец, мельком глянув на Олесю, которая что-то выговаривала Лизе. – Она такая грустная была, плакала. И что-то говорила про тебя, но я не запомнил, что она хотела. Мне все казалось, она обижается, сердится на меня. Такое настроение паршивое утром было.

Миша не знал, что на это ответить, но тут объявили посадку, к ним подошла Олеся, стало не до разговоров о снах. Выходя из здания аэропорта, Миша подумал, что они с отцом впервые за много лет поговорили о маме. Оба старались обходить эту тему, она была слишком болезненна. Так уж вышло, что потеря не сблизила их, каждый переживал ее по-своему.

Отца с семьей Миша проводил, но уходить из здания аэропорта не собирался: нужно было дождаться Сафронова. Его самолет как раз через полчаса должен был приземлиться: Сафронов возвращался из короткой командировки в Москву, и Миша предложил дождаться крестного и отвезти его в город. Тот не стал отнекиваться.

Кто-то прилетает, кто-то улетает. Одни уезжают, другие остаются. Кто-то начинает жить, а за иными приходит старуха с косой – такова реальность. Здесь, в месте, где взмывают в небо крылатые машины, сами собой лезли в голову мысли о вечности и бренности бытия.

Миша купил кофе, надеясь взбодриться: он встал в половине четвертого. Небо на востоке лишь недавно начало светлеть, утро в ноябре напоминает поздний вечер.

Он выпил два капучино, когда показался дядя Саф – так Миша с детства привык называть своего крестного отца. Тот шел солдатским чеканным шагом – седовласый, коренастый, подтянутый, гладко выбритый. Даже если и не знать о нем ничего, все равно можно догадаться: служивый человек.

Заметив крестника, Сафронов радостно заулыбался, и Миша поспешил навстречу.

– Проводил своих? – спросил Сафронов. – Все нормально?

– Улетели, – ответил Миша. – Ты как? Как командировка?

Дядя Саф махнул рукой: нормально, чего там интересного.

Хотя, если честно, ситуация была отнюдь не рядовая. Миша догадывался, зачем начальника уголовного розыска могли пожелать увидеть в столице.

Дело было в маньяке, который похищал и убивал девушек. То есть, конечно, доподлинно ничего известно не было, но слухи по Быстрорецку ползли зловещие, а СМИ и разные блогеры настойчиво их подогревали, пугая народ еще больше.

– Сколько всего жертв? – спросил Миша, запуская двигатель, и поспешно прибавил: – Я знаю, что ты не должен ничего со мной обсуждать, но я все же бывший сотрудник и к журналистам не побегу, обещаю.

Сафронов пожевал губами.

– Найдено семь. Но есть вероятность, что их больше, просто пока не всех обнаружили.

То, что в городе и окрестностях орудует зверь, жестоко убивающий молодых женщин, поняли не сразу. Почти год назад, когда была найдена мертвая девушка, никто не догадывался, что это, если можно так выразиться, лишь первая ласточка. Двадцатилетняя студентка пропала в конце октября, а в середине декабря ее изуродованное полуразложившееся тело нашел в пригородном лесу житель одной из деревень. Он и стал первым подозреваемым. Потом, конечно, его непричастность доказали, но найти убийцу не удалось.

Две следующие жертвы оттаяли с приходом весны. Одна – в рощице на окраине города, вторая – в заброшенном строительном котловане. Находили мертвых девушек в разных концах города, и опять-таки никто не подумал объединить все три эпизода в одно дело, и только с появлением четвертого трупа, найденного в мае на городской свалке, стало ясно, что за этими преступлениями стоит один человек.

Девушек не насиловали, но на телах были следы увечий, истязаний, а смерть, как писали на сухом языке протокола официальные источники, наступала в результате асфиксии. Мучитель душил их, за что и получил в прессе прозвище «Душитель».

С того момента пропали и впоследствии были обнаружены еще четыре жертвы, последняя нашлась буквально вчера утром. Как писали в газетах, несчастную обнаружили вскоре после того, как убийца сбросил тело в Быструю неподалеку от дачного поселка, безлюдного в это время года.

Возможно, и эту бедняжку не нашли бы еще долго, но тут вмешался случай: мужчина, которого жена выставила из дому, ночевал на даче, что стояла на первой линии у воды, и увидел проехавший в сторону реки автомобиль. А рано поутру отправился выгуливать своего пса, и тот вдруг завыл и потащил хозяина за собой.

– Значит, теперь есть свидетель. Он заметил, что за машина?

– Какой там! – махнул рукой дядя Саф. – Сказал, что напился с вечера в зюзю, удивительно, как еще умудрился вспомнить про машину. Да и темень же была. Свет фар – больше и не увидишь ничего.

– Тело было возле берега?

– Заболоченный такой бережок, камыши. До лета бы не нашли, да и летом народу там не бывает – кто туда купаться полезет? Короче, опять глухо пока. Изворотливый, гад. Мы пытаемся понять, зачем он это делает, чего добивается, какие проблемы решает – ведь это не изнасилование, он их в этом смысле и не касается. Миссионерской цели, судя по всему, тоже нет: девушки все приличные, без вредных привычек, из нормальных семей, то есть убийца не стремится очистить мир от грязи, убивая, скажем, проституток или наркоманок. Тут тоже тупик. Вот сейчас в Москве об этом и говорили, специалиста по серийным преступлениям завтра пришлют.

Сафронов умолк, погрузившись в свои мысли. Миша знал, что высокое начальство всячески хотело избежать московского вмешательства, даже и объединения убийств в одно дело не происходило во многом потому, что не хотелось признавать: в Быстрорецке орудует маньяк. Сафронов каким-то образом ухитрился добиться своего, ратовал за честность и открытость, полагая, что укрывательство лишь приведет к появлению новых жертв.

После обнаружения седьмой жертвы Сафронов сразу, чуть ли не с места преступления отбыл в Москву. Скорее всего, это едва не стоило ему карьеры, но Сафронову всегда было плевать на мнение начальства. Он шел напролом, как медведь через бурелом, делая то, что считал важным и правильным.

Автомобиль остановился на светофоре, и Миша посмотрел на Сафронова. А ведь он и не замечал, что тот постарел! Привык с детства видеть несгибаемого, доброго и сильного человека, не задумывался, что, пока сам он становился старше, взрослее, дядя Саф двигался в обратном направлении, в сторону Вечности. Седина, морщины, горестная складка возле рта, пигментные пятна…

Хотя назвать Сафронова стариком ни у кого язык не повернулся бы, он напоминал кряжистое, еще мощное дерево, уже тронутое осенью, с пожелтевшими, сухими листьями.

Должно быть почувствовав Мишин взгляд, Сафронов обернулся и улыбнулся теплой, чуть насмешливой улыбкой.

– Смотришь и думаешь: сдал старик, а?

Миша всегда знал, что Сафронов проницателен, но это было нечто совсем уж сверхъестественное.

– Ты крутой, дядя Саф. Когда маленький был, я хотел быть таким, как ты. И сейчас бы не отказался.

Сафронов хотел улыбнуться, но вместо этого нахмурился.

– Не отказался бы я и вправду быть крутым.

Он отвернулся, сжав челюсти.

– Ты найдешь его. Поймаешь ублюдка. Если не ты, кто тогда?

Они уже подъезжали к городу. Быстрорецк вырастал на горизонте, надвигаясь на них, наплывая. Где-то там была Леля. И был нелюдь, отнимающий жизни.

– Лелю береги, – внезапно сказал Сафронов, снова демонстрируя почти нечеловеческие способности. – Она хрупкая, ты за нее в ответе. Вечером пусть одна не ходит, никаких пробежек в парке, в машину пускай никого не подсаживает! Строго-настрого запрети останавливаться, кто бы ни голосовал, даже если покажется, что это безопасно. Все молодые женщины сейчас под ударом, никто не застрахован, пока преступник на свободе. Нам же всегда кажется: с кем угодно, только не со мной, не с моими родными! Каждый себя считает заговоренным, его-то, мол, беда обойдет. А она не обходит. Она всегда рядом и, если ты не начеку, схватит тебя за горло.

Голос его сел, последние слова Сафронов договорил почти шепотом.

Миша не знал, что сказать – любые утешения были излишни.

Жена Сафронова погибла примерно два с половиной года назад, разбилась на машине дождливой майской ночью, забрав с собой в могилу часть его души.

Если Миша и видел когда-то идеальную пару, это были Сафроновы. То, как сильно они любили друг друга, было заметно всем: такую любовь, как кашель, не утаить. Она проявлялась в жестах, взглядах, интонации. Детей у них не было. Миша не знал почему: были ли причиной тому проблемы со здоровьем у мужа или жены, либо же супруги сделали сознательный выбор. Но после того, как случилась трагедия, все кругом боялись, что Сафронов не переживет смерти Зои – получалось, что и жить ему незачем, и вытащить из черного болота горя некому.

Он всегда стремился помочь, добиться справедливости для других, но жизнь несправедливо поступила с ним, ударила так, что он еле встал на ноги. Сафронов не мог принять этого. Закрывался в квартире и пил, никого к себе не подпускал, ни с кем не общался. Исключение составлял Юрий Олегович. Он хотел переехать к другу – боялся, как бы тот не сделал с собой чего-то, но Сафронов не позволил. Тогда отец Миши взял у него ключ и по три-четыре раза на дню приезжал, проверял, как он там, привозил еду.

Этот ад длился около двух месяцев, вырваться из омута Сафронову помогла работа. Он всегда был фанатично предан делу, а после смерти жены, вернувшись на службу, и вовсе посвятил ей свою жизнь, дневал и ночевал на работе. Миша понимал, что появление жестокого убийцы, а точнее, то, что он оставался на свободе, бросало вызов Сафронову, в некоторой степени унижало его, заставляло вновь чувствовать себя жертвой обстоятельств и чьей-то злой воли.

Миша открыл рот, чтобы сказать дяде Сафу, что в происходящем нет его вины, невозможно контролировать все на свете, он делает то, что может, и даже гораздо больше, поэтому усилия его обязательно увенчаются успехом, но тишину разорвал звонок сотового.

– Слушаю, Сафронов, – привычно бросил в трубку дядя Саф.

Кто-то сбивчиво заговорил на том конце провода – Миша слышал захлебывающийся голос.