Другой взгляд

– Чего нарядились-то, как на парад? – озадаченно спросила Нина Васильевна, наконец заметив, что «мушкетёры» одеты не по-домашнему. На Анечке было серо-голубое трикотажное платье, доходившее ей почти до щиколоток, на Борьке – костюм, в котором он обычно выходил в свет. – Собрались, что ли, куда?

– Собрались, – смущённо проговорил Борька и внезапно замолчал.

– Нинуша, дорогая наша, мы хотели тебе сказать… – пришла на выручку Анечка, запнулась, покраснела, как девчонка, и выпалила слегка подрагивающим голосом:

– Мы с Борей решили пожениться.

– Только что подали заявление! – Борька расплылся в счастливой улыбке, которая сделала его похожим на юношу, каким он был когда-то.

Нина Васильевна смотрела на них и не могла выговорить ни слова. Смысл сказанного дошел до неё сразу, но она отказывалась верить в происходящее. Новоявленные жених и невеста истолковали её молчание по-своему. Они переглянулась, и Анечка сбивчиво заговорила:

– Нинуша, ты, наверное, думаешь, что это очень глупо… В шестьдесят с лишним бегать по загсам – только людей смешить, но… Мы же с Боренькой в молодости… и… Нам всё равно, кто что скажет. – В её интонации прозвучало что-то похожее на отчаянный вызов. – После Бориной болезни мы на многое взглянули по-другому. Никто не знает, сколько нам осталось! Хочется сделать то, что кажется правильным.

Она умолкла, и эстафету принял Борька. Он слегка приобнял Анечку за плечи и торжественно произнёс:

– Сколько ни отпущено, это время мы хотим провести вместе.

Они стояли перед Ниной Васильевной, взбудораженные, переполненные своим запоздалым, наивным счастьем, а ей казалось, будто её предали, отвергли. Так она чувствовала себя, когда её выгнали на пенсию. И ещё раньше, когда поняла, что Борька выбрал Анечку, и с этим ничего не поделаешь. Прошло почти пятьдесят лет, и Нина Васильевна вновь оказалась третьей лишней при этой парочке.

– Что, и свадьбу будете гулять? – брякнула она скрипучим голосом, просто чтобы не молчать.

Они расхохотались, и Анечка ответила:

– А что, гулять так гулять! Нинуша, на самом деле мы просто тихонько распишемся, а после все вместе, мы с Борей и ты, посидим в ресторане. Какие уж церемонии в нашем возрасте!

– Когда? – Нина Васильевна понимала, что ведёт себя странно. Надо бы показать, что она рада за них, пожелать им счастья, но слова не шли с языка. Внутри сжалась и не давала дышать тугая пружина.

– Обычно надо месяц ждать, но нам обещали в начале следующей недели «окошко» найти, – весело проговорила Анечка, – испугались, наверное, вдруг не доживут старики!

Они снова засмеялись, довольные собой.

– Что ж, раз так, поздравляю, – наконец-то сумела выдавить Нина Васильевна.

– Спасибо! – хором отозвались Анечка с Борькой.

– Ты уж извини, Нинуша, нам нужно бежать. Вечером всё обсудим, ладно, дорогая? Надо кольца купить и с рестораном определиться, – заторопилась Анечка, подошла вплотную к Нине Васильевне и крепко обняла подругу. – Остаётся всего-то несколько дней.

Борька с Анечкой засеменили к двери. Нина Васильевна шла за ними. Теперь всегда будет так, мелькнуло в голове. У них – свои дела, заботы, своя жизнь, а «Нинуша» останется на прицепе. Общаться с ней они станут постольку-поскольку. А может, и раньше так было, просто она не замечала?

– Погодите, а Сашка? А Артём? – неожиданно сообразила Нина Васильевна.

Артёмом звали Борькиного сына. Будущие молодожёны остановились. Анечкина спина чуть заметно напряглась. Борька обернулся и ответил, пожав плечами:

– А что Тёмка? Поздравил, счастья пожелал. Ты же знаешь, мы мало общаемся, он в Германии, у него своя жизнь. Сюда, наверное, никогда уж не вернётся.

Анечка тоже оглянулась и с деланным оживлением скороговоркой пролепетала, избегая смотреть подруге в глаза:

– Сашеньке тоже скажем на днях. До скорого, Нинуша!

Дверь за ними захлопнулась. Нина Васильевна пару минут стояла, тупо уперевшись взглядом в косяк, потом круто развернулась и побрела обратно в комнату. Упала в кресло. Получается, Сашка ничего не знает. Анечка боится говорить ему о своих планах. Скорее всего, собирается поставить перед свершившимся фактом. Видимо, предполагает, что тот будет против. А может быть, попытается им помешать.

Нина Васильевна помедлила, вспоминая трепетно-счастливые лица Анечки и Борьки. Отбросив сомнения, решительно протянула руку к записной книжке и придвинула к себе телефонный аппарат. Несколько лет назад они на всякий случай обменялись номерами телефонов ближайших родственников.

Спустя некоторое время, попрощавшись с Анечкиным племянником и повесив трубку, Нина Васильевна сидела, прокручивая в памяти только что состоявшийся разговор. Сил подняться не было: словно вросла в кресло, не могла пошевелиться.

Беседа получилась – ни в сказке сказать. Нина Васильевна держалась с достоинством, сказала всё, как есть: спокойно проинформировала Сашку, что тётка чудит, собирается на старости лет замуж. Будущий супруг – инвалид, перенёс инсульт, придётся Анечке быть при нём сиделкой. Тонко намекнула, что жених, возможно, не бескорыстен. Уже пользовался Анечкиными средствами. Должно быть, метит и на её квартиру. Иначе зачем бы ему настаивать на официальном бракосочетании? А ведь Сашка-то единственный наследник, разве это правильно, что жилплощадь уплывёт чужому человеку?

Она ждала, что Анечкин племянник изумится, заахает-заохает, рассыплется в благодарностях. Начнёт горячо возмущаться вечным тёткиным безрассудством, непрактичностью, сумасбродством, старческим эгоизмом. Пообещает срочно выехать и разобраться в ситуации. А он, паршивец…

В голове не укладывается: обрадовался! Это кем же нужно быть, чтобы такому – радоваться! Нина Васильевна растерялась. Поначалу решила: может, недопонял чего. Потом подумала: шутит. Ёрничает. Оказалось, нет! Серьёзно говорит. Приехать, правда, пообещал. Чтобы тётушку любимую поздравить. И её, Нину, поблагодарил: спасибо, дескать, за отличную новость.

Вот и все дела.

Нина Васильевна глянула на простенькие настенные часы. Половина одиннадцатого, а она ещё не завтракала! Что теперь – с голоду помирать из-за этих дураков блаженных? Неожиданно проснулся зверский аппетит, ужасно захотелось только что сваренных грибных щей. Пусть и без сметаны, которую она так и не успела купить. Нина Васильевна выбралась из кресла, направилась было на кухню. Однако, сделав пару шагов, развернулась и подошла к окну. Задёрнула тёмные занавески, погрузив комнату в привычный полумрак, и, больше уже не мешкая, отправилась завтракать.

МАМА

Соня стояла на автобусной остановке и тряслась от холода под огромным жёлто-синим зонтом. Её рабочий день закончился в восемь вечера: пришлось переделывать отчёт. Обиднее всего, что отчёт был вполне сносный. По крайней мере, ничуть не хуже, чем все предыдущие. Но начальница отдела поругалась с мужем и пребывала в отвратительном настроении. А тут Сонины бумажки под руку подвернулись. Вот она и отвела душу.

А ведь именно сегодня сердить начальницу было никак нельзя: Соня собиралась попросить у неё разрешения уйти завтра после обеда. Отпрашивалась она лишь в самых крайних случаях, никогда не брала больничный – боялась потерять работу. Сейчас как раз такой случай, но как обратишься с просьбой, если начальство тобой недовольно? Короче говоря, так и не рискнула подойти и поговорить.

Трудилась Соня в плановом отделе судебного управления и всем сердцем ненавидела свою работу. Управление представляло собой унылое учреждение с невнятными задачами и раздутым штатом. Работали здесь в основном дамы предпенсионного возраста да вчерашние студенты, которых привлекал статус госслужащего и соцпакет. Соня и сама пришла сюда после юрфака, хотела набраться опыта в околоюридическом учреждении, да так и застряла. На семнадцать лет. Подумать только – семнадцать лет! Целая жизнь! Жизнь, заполненная бессмысленными отчётами, сметами, графиками, совещаниями и сплетнями коллег…

Покончив, наконец, с отчётом, Соня выбежала на улицу и увидела, что её автобус отходит от остановки. Она зачем-то бросилась вдогонку, споткнулась и едва не упала. Когда проезжавшая мимо машина окатила её грязной дождевой водой, Соня не удивилась и почти не расстроилась: разве могло быть иначе?

Ужасный, ужасный день, поскорее бы он закончился. Она близоруко щурилась, вглядываясь в номера подъезжающих автобусов, и переминалась с ноги на ногу без особой надежды согреться. Мама всю ночь капризничала, не давала спать, а утром, когда дочь попыталась её накормить, сердито замычала, толкнула Соню под руку, и та опрокинула полную тарелку жидкой овсяной каши. Соня не выдержала, накричала на мать, обозвала неблагодарной эгоисткой и ещё некоторыми нехорошими словами. Стыдно, гадко. На душе весь день скребло и царапало.

Соня не могла не признаться себе, что в последнее время стала всё чаще срываться. Мама, понятное дело, больной человек, два инсульта перенесла, не встаёт с постели, ничего не соображает. Её пожалеть надо. Соня и жалела, и всё, что необходимо, делала, но она ведь не железная! «Дальше так продолжаться не может!» – то и дело вертелось в голове. Соня старалась отбросить эту мысль на дно сознания, но она упорно всплывала, карабкалась наверх.

В следующий автобус она тоже не попала. Не сумела влезть: к дверям устремилась такая толпа, что ей сделалось страшно. Озверевшие от холода и долгого ожидания люди пихались и толкались локтями, продвигаясь внутрь, а Соня стояла поодаль и старалась убедить себя, что скоро приедет ещё один автобус.

На самом деле надежды на это оставалось мало: час слишком поздний. «Надо было на метро, – тоскливо подумала Соня, – чего сразу не пошла?» Поколебавшись пару минут – очень уж не хотелось плестись по такой погоде несколько кварталов, да к тому же ещё идти через тёмный мокрый сквер – она решительно направилась в сторону станции метро. Хорошо хоть холод уже почти не чувствуется: пробрался глубоко внутрь, угнездился в костях, растворился, стал частью её существа.

Она шагала быстро и вскоре добралась до ограды сквера. Сквер довольно большой: четыре длинные аллеи, окаймлённые деревьями и кустарниками; скамейки, качели, горки, а в центре – скульптура Атланта с земным шаром на плечах. Гипсовый Атлант на редкость уродлив и несуразен: коротконогий, короткорукий, с широкой спиной и нелепой маленькой головкой на бычьей шее. Сейчас он призрачно маячил белым пятном где-то впереди.

Летом и весной, в хорошую погоду, Соня любила бывать здесь и часто захаживала в обеденный перерыв, присаживалась на лавочку – посидеть, подумать, полакомиться мороженым. Мимо проносились мальчишки на велосипедах, важно расхаживали молодые мамочки с колясками, жмурились на солнышко пенсионеры… Однако сейчас в сквере мрачно и безлюдно. Дети, мамы, старики давно дома. Соня крепче сжала зонт и двинулась вперёд.

Всё произошло, когда она почти дошла до статуи Атланта. Кто-то высокий, сильный и стремительный беззвучно кинулся на неё и грубым рывком выдернул из рук сумку. А потом, не дав опомниться, так же бесшумно и быстро растаял в темноте. И снова – пустой осенний сквер, тьма, несмолкающий шорох дождя. Соня не успела ни испугаться, ни позвать на помощь, ни оказать хоть какого-то сопротивления. Она стояла посреди сквера, оглушённая, растерянная, и не могла сообразить, что же теперь делать.

Внезапно налетел резкий порыв ветра, тонкие спицы зонта не выдержали, и их вывернуло наружу. Ветер, словно злое живое существо, принялся яростно рвать зонтик из Сониных рук, и она судорожно вцепилась в него, силясь удержать и одновременно стараясь поправить спицы. Но ничего не получалось, вдобавок одна спица переломилась пополам, и теперь зонтик висел раненой птицей с перебитыми крыльями. Дождь, словно издеваясь, припустил сильнее, холодные капли заливались за воротник, и Соня вновь задрожала от холода. Устав сражаться с зонтом, она в отчаянии швырнула его прочь и запоздало крикнула:

– Помогите! Кто-нибудь!

Конечно, никто не отозвался. Да если бы и проходил человек мимо, чем он мог бы помочь ей? Разве что взять под свой зонтик. Грабитель-то уже скрылся.

Соня настолько измучилась и устала, настолько подкосил её сегодняшний бестолковый и трудный день, что не осталось сил ни плакать, ни горевать. Между тем ситуация была аховая: в старой, с рваной подкладкой и потёртыми боками сумке, которую давным-давно следовало выбросить, лежали ключи от квартиры!..

Больше ничего ценного внутри не имелось: таблетки, пудра и помада в косметичке, расчёска, аккуратно свёрнутый целлофановый пакет, чехол от зонта, кошелёк из коричневого кожзаменителя. В кошельке, разбросанные по отделениям, притаились сто шестьдесят пять рублей. Сотовый и транспортная карта, к счастью, лежали в кармане пальто. Впору тревожиться, что разозлённый, разочарованный убогим уловом грабитель вернётся и расправится с хозяйкой сумки.