Долг ведьмы 2

Встаю, отряхиваю плед, отпиваю воды из принесённой бутылки, зову Шашлыка. Всё, прогулка окончена, пора браться за работу, если хочу освободить вечер для свидания с Олежкой.

Глава 2

Гадкое ощущение фальши не оставляет меня ни на минуту. Оно поселилось во мне, расползлось по венам, залегло в желудке липкой, маслянистой жижей сразу же, как начался медляк, и Олежка обняв меня за талию, прижал к себе так крепко, что потемнело в глазах. Кричала из колонок музыка на языке Туманных земель, мигали разноцветные огоньки под потолком, кружились пары, от Олежки пахло сеном, потом и дымом, а я тщетно заставляла себя радоваться. Парень что-то говорил о отелившейся корове, об армейском дружке, о матери и батьке, ждущих нас после танцев на ужин, а мерзостное ощущение становилось всё отчётливее, всё невыносимее.

Затем был ужин в родительском доме Олежки. Стены избы, завешанные пёстрыми коврами, жаренная картошка в чугунке, редиска и домашний квас.

– Брезгуешь? – угрожающе спросил глава семейства, багровый, потный голый по пояс. – Раз в нашу семью войти собралась, так и традиции чтить надобно. А выпить за знакомство – святое дело.

Жена его, сгорбленная суетливая женщина, молчаливая и, как мне показалась, усталая, согласно кивнула, и мне ничего не осталось, как опрокинуть в себя мутноватую жидкость, после которой всё внутри вспыхнуло огнём, а перед глазами заплясали разноцветные пятна.

Олежка тут же сунул мне кусок солёного огурца со словами: « Наш самогон, ядрёный».

Затем, батя, не забывая опрокидывать стопку за стопкой, орал на тему того, что не к добру Конгломерат лижет задницу Туманным землям, что уничтожить Корхебель у императора не получится, сколько бы оружия Альянс нашей стране не послал. Ведь, если верить новостям, оракул под пытками признался, что Корхебель отыскал и даже зажёг свечу.

По телевизору показывали императора. Он, в неизменном коралловом смокинге и очках в золотой оправе, гладковыбритый, с раскрасневшимися пухлыми, будто у младенца, щеками, что-то вещал о вступление Конгломерата в Альянс, о благоденствии для всего народа, о том, что теперь, цивилизованные, технически-развитые Туманные земли станут близки к нам, как никогда, что между нашими странами сотрутся границы. И ради дружбы между нашими народами, пожертвовать Корхебелем вовсе не жаль.

В замутнённую алкоголем голову, разноцветными рыбками бились знакомые слова, что-то беспокоило, будоражило, но я постаралась закрыться от наглых рыбёшек какой-то правды, какого-то открытия. Плевать! Главное, чувство неправильности съёжилось, стало почти не ощутимым.

– Баба у мужика в кулаке должна быть! – поучал батя Олежку, ударяя по столу так, что подпрыгивали тарелки и чашки. Мельком покосилась на маму своего жениха. Та вздрагивала, но согласно кивала. Обветренные руки, синева вокруг глаз, тусклые волосы собраны в пучок, а в глазах неимоверная, бескрайняя усталость.

– Правильную ты бабу себе нашёл, – распалялся глава семейства, со всего размаха ударяя Олежку по плечу. – Тихую, скромную. Хорошей женой будет, покорной, работящей.

И я зарделась от похвалы, от осознания того, что меня в этой семье принимают. У меня будет дом, муж и дети. Разве не счастье?

И вот, мы идём к пруду. Хмель выветрился из головы, и гадкое чувство вновь возвращается.

На горизонте догорает рыжая полоска заката, по полю, усыпанному ромашками и васильками, растекается бархатная вечерняя синева. Ветер тёплый, ласковый, шуршит в густой траве, осторожно треплет волосы, доносит уютный дух курящихся бань. Наперебой кричат цикады и квакают лягушки.

– … А он, как заорёт: «Рота, подъём!» Ну я и свалился, – откуда-то издалека доносится до меня голос Олежки. Кажется, парню глубоко наплевать, слушают его или нет. Он полностью погружен в свои армейские воспоминания, и моя реакция на его монолог мало заботит.

Неужели я хочу вот так же, как его мать, молчать, кивать, гнуть спину и смотреть на то, как муж опрокидывает стопку за стопкой, становясь с каждой минутой всё крикливее и безобразнее? А сам Олежка? Ведь он мне вовсе неинтересен. Идёт рядом, болтает, с таким воодушевлением, что слюни во все стороны летят, а смех переходит в идиотское хрюканье. Зачем я лгу ему? Зачем лгу себе? Мне не нужен Олег. Не хочу я с ним ничего, ни хозяйство вести, ни детей рожать. Да и не с кем не хочу, только с Молибденом. И никто мне его не заменит. Так есть ли смысл выдавливать из себя симпатию, приязнь, интерес к Олегу по капли? Тем более, если нет их, ни симпатии, ни интереса.

Олег раздвигает камыши, подаёт мне руку, приглашая в узкий проход к воде. Иду, сажусь у воды на, расстеленную парнем куртку.

Гладь пруда слегка идёт рябью, чуть искажая отражения плакучих ив. Звенят комары, лягушки квакают всё громче, всё настойчивее. Втягиваю, пахнущий тиной и мокрой травой воздух, смотрю, как на круглом блюде пруда дрожит лунный ломтик.

– …А я говорю Гришке: « Ты ещё пол литра хлебни, и русалку поймаешь» А он мне: « Это щука, это щука». А я говорю ему:» Это белочка, это белочка». А он мне: «Дурак, это щука, белки в озёрах не водятся».

Смеётся, а вернее сказать, гогочет. И от этого гогота с ветвей, с тревожным криком срываются какие-то птахи.

Затем, Олег поворачивает меня к себе, вытирает тыльной стороной ладони нос и тянется ко мне губами. И я понимаю, что не выдержу. Что если сейчас позволю случиться этому поцелую, то перестану уважать себя. Нужно сказать ему. Объяснить, что ничего не получится, и не только потому, что не хочу превратиться в напуганную, тихую тень с усталыми глазами, не хочу слушать день изо дня армейские байки или жить под одной крышей с его крикливым, красномордым папашей. А потому, что он – не Данила Молибден, и никогда не сможет им стать, даже приблизительно, даже в моих фантазиях.

– Олег, – начинаю я, готовясь и к обиде парня, и к оскорблениям. – Олег, мне очень жаль…

– Да ладно, не ломайся, – перебивает меня парень.

Хватка Олега становится всё крепче, всё бесцеремоннее. Заусенцы на его пальцах царапают мне кожу. Пытаюсь отшатнуться, однако парень настроен решительно.

– Подожди, послушай! – кричу я, стараясь скинуть с себя вспотевшие, шершавые руки.

Его лицо близко, глаза затуманены похотью, кадык дёргается. А губы всё ближе и ближе. Чувствую тяжёлое, пропахшее самогоном, луком и не чищенными зубами дыхание, и меня мутит от отвращения.

– Не играй со мной, Илона, – шепчет мне прямо в лицо Олег, обдавая зловонным выхлопом.

– Отвали! – кричу, больше не заботясь о чувствах парня. – Я не хочу, ты слышишь?

– А чё ты думала, я до старости за ручку гулять с тобой буду?

Усмешка Олега, в призрачном сиянии луны, кажется страшной, мёртвой. Меня опрокидывают на траву, чувствую, как в спину вонзаются острые травинки, как сарафан промокает от влаги. Волосатая. грубая, словно наждачка, рука шарят по телу, задирает подол, пальцы в заусенцах и мозолях отодвигают край трусиков. Свободная рука удерживает над головой мои запястья. Беспомощно молочу ногами по земле, отворачиваюсь от вытянутых в предвкушении поцелуя губ.

Чёрт! Ну почему у меня всё так по-дурацки? Вечная жертва, вечный объект для издевательств. Зову на помощь, с ужасом понимая, что никто не услышит, кроме лягушек и звенящих под ухом комаров.

Яркая синяя вспышка взрезает пространство, в нос бьёт запах грозы. Олега отбрасывает от меня, словно резиновый мяч, я же, на какое-то время, глохну. Окидываю непонимающим взглядом, полощущиеся в воде ветви ив, пушистые, посеребрённые лунным сиянием, камыши, высокие, чуть подрагивающие на ветру ленты осоки, еле заметную дымку тумана, стелющегося над водной гладью, сидящего задницей прямо в воде, мотающего головой Олега. И только потом, под кроной одной из ив, замечаю знакомый силуэт. Силуэт, который я узнала бы из тысячи.

– Слово «Нет», как я успел убедиться, ничего тебе не говорит? – растекается в темноте вкрадчивый голос Молибдена, и вся кровь бросается мне в лицо, а сердце, глупое, беспокойное, наивное сердце, сладко сжимается, впрыскивая в вены множество золотых, щекочущих искорок. Однако, мозг даёт глазам задание, как можно быстрее найти путь к отступлению. Молибден пришёл за мной, и пришёл не с проста. Всю зиму и всю весну от него не было вестей, а тут, гляди-ка, объявился.

– Ты кто такой? – Олег, надо отдать ему должное, отходит быстро, и уже готовится к бою с неместным. Что-что, а чужаков в этой глуши не особо жалуют.

Сжимает кулаки, с нарочитой угрозой надвигается на, спокойно-стоящего под деревом парня.

– Вали отсель, пока в морду не получил!– цедит сквозь зубы Олежка, сплёвывая в траву.

Невольно перевожу взгляд на его задницу, мокрую, с налипшими кусками ила, и меня разбирает нервный смешок. Хохочу в, успевшее почернеть, небо, в мигающие крупицы звёзд, в дрожащие, серебряные монеты ивовой листвы. Вот так вояка, в грязных намоченных штанах! На душе мгновенно становится ярко и легко, словно всё это время в груди лежал увесистый камень. И думать о том, почему мне сейчас столь хорошо, я не хочу, так как причина мне известна.

– Подойди ко мне Илона, – ровно произносит причина. – Нам нужно поговорить.

Стою, заставляю дурное сердце не колотиться так неистово, пытаюсь унять дрожь во всём теле, сжимаю челюсти, чтобы не расплыться в идиотской улыбке. Боже! Как же мне его не хватало всё это время! В каком же дурмане я жила без него!

– Дура! – вопит прагматичная часть меня. – Он хотел убить вашего с ним ребёнка! Хотел обречь тебя на бездетную жизнь.

– Нет больше никакого ребёнка, – отрезает душа. – А ни от кого другого детей я не хочу. Пусть Корхебель, пусть служба императору всю оставшуюся жизнь, пусть академия, главное с ним.

– Ты чё, совсем оборзел? Пошёл отсюда, говорю! – Олег то сжимает, то разжимает кулаки. Ступает по траве демонстративно тяжело. – Это моя баба, и не лезь.

– Илона, – в голосе Молибдена такая знакомая, угрожающая ухмылка. – Попроси своего ухажёра угомониться, не вынуждай меня.

С невозмутимым спокойствием Данила выходит вперёд, под стекающий с неба поток лунного света. Вижу, как вытягивает из нагрудного кармана свой блокнот, как медленно перелистывает страницы, подносит к бумаге карандаш.

– Не вынуждай меня, – Молибден слегка наклоняет голову, и от бушующих океанов в его глазах, меня прошибает пот. Я знаю, что ещё чуть-чуть, ещё несколько минут, и с Олегом произойдёт нечто ужасное. За то, что покусился на чужое, принадлежащее архимагу Даниле Молибдену.

– Уходи, Олег! – кричу я. – Это маг!

– Маг? – лицо парня становится с начала удивлённым, а затем, по-детски обиженным. – Тогда нужно позвать инквизитора.

– Зови давай, могу и пинка для ускорения отвесить, – смеётся Молибден, и в грудь Олега летит какой-то гнилостно-зелёный сгусток. Парень хватается за живот, морщится от боли, и мы слышим характерное урчание его живота. Олежка пригибается к земле, потешно оттопырив зад и бросается в заросли камышей, откуда продолжают доносится урчание и матюги в вперемешку со всхлипываниями. Мне его не жаль. С насильниками так и надо, а зная Молибдена, любитель плотских утех на лоне природы, довольно легко отделался.

Стоим друг напротив друга, слушаем, внезапно- опустившуюся тишину. Где-то вдали грохочет гром. Взгляд Молибдена обжигает огнём каждую клетку моего тела. Всё внутри сладко сжимается, в груди и низу живота бьют крыльями золотистые стрекозы, щекочут маленькими, тонкими лапками. Тело ноет, вибрирует в ожидании прикосновений. Неужели это не сон один из тысячи тех, что я уже видела? Но если сон, то нужно немедленно что-то делать, что-то говорить, ведь он может оборваться в любую секунду, как уже тысячу раз обрывался.