Когда погибает Роза

– Ты будешь лопать котлеты, а папа кашей давиться? – спрашивала мать, насупив брови и прикусывая нижнюю губу. – Господи, Роза, какая же ты эгоистка!

И я, чудесным образом, действительно, начинала считать себя эгоисткой. Вот только, моему растущему организму было плевать на вопросы морали, он требовал мяса, овощей, фруктов и сладкого, которое в нашем доме исчезло. Ведь Геннадичка считал сахар белой смертью.

Уборщица, ворча на маленьких поганцев, уже звенела ведром и шлёпала мокрой тряпкой по полу, по лестнице цокали чьи-то каблуки.

– Курить вредно, – услышала я за спиной, и почувствовала, как щёки густо заливаются румянцем, а сердце начинает биться быстрее и быстрее.

Стою, разглядывая зелёную стену, не зная, что сказать, как продолжить разговор. Ведь не получив ответа, Никита уйдёт, как пить дать, уйдёт. Однако, в голове не было ни одной здравой мысли. Ну не о домашке же по алгебре с ним разговаривать, в самом-то деле?

– Ты чего домой не идёшь? – Никита положил ладонь мне на плечо, горячую, широкую, и меня словно разрядом тока ударило. Замерла, затаила дыхание, чтобы не разрушить, не спугнуть. Захотелось впитать кожей прикосновение этой ладони, запомнить ощущение, чтобы потом вспоминать, вспоминать, вспоминать.

– Ты знаешь, что такое предательство? – хрипло проговорила я, неожиданно для себя самой.

– Предательство, – Никита задумался. Его ладонь продолжала лежать на моём плече. – Это когда человек отказывается от кого-то или чего-то в пользу своих интересов, перечёркивает то, что когда-то ему было дорого.

– Предательство, – я кинула на пол окурок и вдавила его каблуком. От сигарет уже тошнило, ровно, как и от этой омерзительно-зелёной стены. – Это когда тебя променяли на кусок дерьма. Знаешь, мне на хрен не нужна ни золотая медаль, ни пятёрки. Я ведь всё для неё делаю, чтобы она мной гордилась, чтобы заметила. Но ей плевать. У неё появился кусок дерьма, который она облизывает.

Никита молчал, и если бы не тепло его руки, я бы подумала, что он ушёл. Понимала, негоже грузить парня своими проблемами, и ему, должно быть, противно обо всём этом слушать. Но меня уже несло.

Напряжение трёх лет, как в нашем доме появился Геннадичка, выходило из меня подобно гною из вскрывшегося нарыва.

– И ведь она мне не верит. Представляешь, не верит мне, своей родной дочери? А верит ему, этой мрази! Знаешь, что она сказала?

– Что? – хрипло спросил Никита.

– Ах, какая недотрога! Уж и обнять тебя нельзя!

– А он хотел не просто обнять, да?

– Он хотел меня изнасиловать, просто не успел, мама с работы вернулась чуть раньше. Когда хотят обнять, на пол не заваливают, под юбку не лезут и грудь не кусают. Я потом после этих отцовских нежностей целый час под душем стояла, всё казалось, что от меня его потом воняет.

Обернулась к Никите. Парень смотрел на меня серьёзно и встревоженно. Он был спокоен, лишь в глазах бушевала буря негодования. А может, отвращения, кто его разберёт?

Мы молча смотрели друг на друга, и я уже пожалела о своей откровенности. Да, Кит Давыдов красавчик и умница, но ведь он вовсе не обязан быть благородным рыцарем без страха и упрёка. Вот возьмёт и растрезвонит всей школе о моих проблемах, и поделом, нечего языком трепать. Если уж ты, Розка, вляпалась в говно, не пытайся обмазать им других. Залезь в самую глубокую нору и не воняй, не мешай нормальным людям дышать.

– А пойдём ко мне, – вдруг предложил Кит. – Моя бабушка такие классные блины печёт, язык проглотишь.

Я не поверила своим ушам. Неужели сам Давыдов снизошёл до меня? До меня, на которую никогда не заглядывался ни один парень? Может, я сплю? Может, сошла с ума?

Мы шли по улице, Никита рассказывал что-то о любимой музыкальной группе, о недавно прочитанной книжке, о соседской собаке, родившей четырёх щенков, о том, как одного из них, рыженького, с белыми пятнышками на спине, они с бабушкой заберут себе, а я думала о своих, пузырящихся на коленях колготках, о туфлях с отбитыми носами и о том, где можно купить дезодорант подешевле. Чёрт! Никита и я. Красавец и чудовище! Прекрасный принц и Золушка, которой никогда не стать принцессой.

Солнце гладило по спине и затылку тёплыми ладонями, растекалось золотом по верхушкам деревьев и крышам, блестело в окнах. Но в его свете и тепле уже явственно ощущалось прощание. А город шумел, гремел трамваями, гудел машинами, журчал голосами прохожих.

В маршрутке было душно и тесно, пахло тухлой селёдкой, и нас с Никитой это почему-то смешило. Люди возмущались, требовали высадить вонючего пассажира, удивлялись бессовестностью оного, а нам было весело. Парень держал меня за талию, а я могла смотреть в тёмно-синие бездны его глаз, чувствуя, как в животе порхают разноцветные бабочки, а тело становится лёгким, словно воздушный шарик. Шарик, стремящийся в пронзительную синеву сентябрьского неба, к пушистым облакам.

Никита жил в частном секторе со своей бабушкой, которая и открыла нам дверь.

– Познакомься, ба, это моя одноклассница Роза, – проговорил Кит, зачем-то вкладывая мою руку в сухенькую ладонь старушки.

– Здравствуйте, – робко произнесла я. Мне показалось, что бабушка не слишком рада моему появлению. Взгляд застывший, словно высокомерный. А улыбка? Улыбку и натянуть можно.

– Рада познакомиться, – проскрипела старушка. – Идите мыть руки, сейчас накрою на стол.

Как выяснилось, бабушка Кита была незрячей от рождения, но несмотря на это, великолепно управлялась по хозяйству. Родителей у Никиты не было. Отец исчез ещё до рождения мальчика, а мама умерла на операционном столе, во время операции на сердце, когда Киту было пять лет. И все заботы о внуке взяла на себя Светлана Фёдоровна.

Мы пили чай с блинами, намазывая их вареньем из красной смородины, которое Никита и бабушка варили сами. В окно втекали потоки золотистого солнечного света, шумели, пока ещё зелёные яблони, тёплый, ласковый ветерок трепал занавеску в крупный красный горох. В аромат курящихся бань вплетались запахи солнца, нагретой пыли, яблок и, робко вступающей в свои права осени. И впервые за всё это время мне было легко, светло и тепло.

– Геннадичка, миленький, ты храпишь, – воркование матери выдернуло меня из воспоминаний, вернув в темноту комнаты.

– Тьфу! Дура старая! – с досадой подумала я, поворачиваясь на другой бок.

Глава 4

За окном пролетал спящий город, погруженный в бурую, мутную, словно какао в дешёвой кофейне, ночь. Тревожно мигали светящиеся вывески магазинов и кафе, и лишь их неверный свет едва-едва рассеивал тяжёлый мрак декабрьской ночи. Но мне приятно было так сидеть, в темноте, с удовлетворением сытой кошки, слушая урчание мотора и всей грудью вдыхая такие родные, такие знакомые до слёз, до боли, запахи парфюмерной воды Виталика, освежителя воздуха, кожи кресел.

Да, мне удалось собрать не всё, многое придётся докупить, те же летние вещи, кое-какие косметические средства, но ведь это мелочи. Главное, мы с Виталиком снова вместе. К тому же, муж сам заявил, что взять нужно лишь самое необходимое.

Господи, неужели всё, что происходит сейчас не сон?! Не мои фантазии? Виталик вернулся, всё переосмыслил, решил начать жизнь заново, на новом месте, с новой мной. Кто сказал, что чудес не бывает? Вот же оно – чудо, ведёт машину, пока я дремлю на заднем сидении.

Разумеется, чувство вины перед мамой, нет-нет, да и царапало по сердцу тонким острым коготком, однако другое чувство, чувство радости от воссоединения с мужем, чувство предстоящих перемен, постепенно вытесняло дурацкую вину.

К тому же, если бы мать вела себя по-другому, если бы хоть немного попыталась меня понять, разве бы я сбежала так подло, втихаря, не оставив даже записочки на клочке бумаги? Она не дала мне другого выбора, а у меня нет в запасе ещё одной жизни, чтобы первую посвятить маме, а во второй начать жить так, как этого хочется мне.

За полгода унылого существования, я успела понять, что жизнь жалкого, беспомощного инвалида, тихонечко сидящего под заботливым родительским крылышком, медленно, но верно меня убивает.

Сколько было сделано звонков на любимый номер! Сколько пролито слёз, когда трубку брала какая-то деваха с омерзительно-бодрым голоском!

–Виталик, выслушай меня! – быстро и сбивчиво кричала я в трубку, когда муж всё же удосуживался её взять. – Вспомни всё то хорошее, что между нами было? Наши поездки на море, наши весёлые посиделки с друзьями, наше знакомство. Неужели тебе не жаль всего этого?

– Роза, повторяю тебе ещё раз, – раздельно отвечал муж, так обычно разговаривают с нерадивыми учениками.– Между нами всё кончено. У меня другая жизнь, в которой нет места сирым и убогим. Вспоминай наше прошлое, обсасывай его, ведь кроме него у тебя больше ничего нет и не будет. А от меня отстань.

Но я не отставала. Звонила, звонила, сама не зная, для чего это делаю. Во мне не осталось ни капли гордости, лишь одно-единственное желание – вернуть Виталика любым способом, шантажом ли, слезами, мольбами. Вскоре, муж сменил номер, а чуть позже, мне заказным письмом пришло приглашение в суд. Виталик подал на развод.

Я трепала нервы мужу, а мама и отчим трепали их мне. Родительский дом превратился для меня в тюремную камеру с комфортными условиями. Мать запрещала открывать холодильник, пользоваться электроплитой, утюгом, брать в руки нож.

– Сломаешь, порежешься, обожжёшься! Ничего не трогай, я всё сделаю сама! – постоянно твердила она. Но с таким же постоянством жаловалась на усталость, боли в суставах и на то, что всё приходится тащить на себе одной. И самое страшное, что я постепенно поверила в собственную ничтожность. Мне, действительно, стало казаться, что ножом я смогу порезаться, утюгом обжечься, а посуду разбить.

– Есть великовозрастная дочь, а толку-то? – жаловалась она отчиму.

Мой мир ограничился до размеров комнаты, жалких, с каждым днём становящихся всё более ненавистными, шести квадратных метров. Я больше не могла читать. Не могла общаться в социальных сетях, не могла самостоятельно выйти на улицу. День тянулся за днём, и каждый был братом-близнецом предыдущего. Мне несколько раз звонили из общества слепых, предлагая записаться в их библиотеку, прислать человека, который смог бы установить на моём компьютере голосовую программу, приглашали на какой-то там концерт. Однако, стоило мне сказать об этом матери, как та раскричалась. Мол, стыд-то какой! Что скажут их с Геночкой друзья и знакомые? Да и таскать меня по всяким богадельням, у неё нет ни желания, ни времени, ни сил.

Отчим, прибавив на всю громкость телевизор, смотрел то новости, то спортивные соревнования, мать гремела посудой либо вязала носочки для любимого Геннадюши.

– Благодари своих родителей, – периодически, заводил шарманку Геннадий за обедом или за ужином. – Мы приняли тебя, кормим и поим, хотя нам- пожилым людям, содержать великовозрастную девицу, не приносящую никаких доходов, не так уж и просто. Но мы любим тебя, по сему- будь благодарна.

– Я отдаю вам свою пенсию по инвалидности. И ты мне не родитель, а просто второй муж моей матери, – как-то осмелилась ответить я. Всего лишь один раз осмелилась, так-как реакция Геночки оказалась непредсказуемой настолько, что его последующие монологи о родительских жертвах, я предпочитала пропускать мимо ушей, хотя и не мимо сердца.

– Тварь! – орал отчим, с силой отодвигая тарелку с супом, не замечая, как содержимое растекается по скатерти, как летят на пол стаканы с компотом, как опасно накреняется стол.