Почти любовь

Кравцов

Наконец-то. С этой мыслью я бодрой походкой покидаю реабилитационный центр, где проходил трехнедельное восстановление. Три недели бесконечных процедур, от которых дико устал. Я не привык бездействовать и находиться в замкнутом пространстве, если это не связано с моей работой, и метался по палате, как загнанный в клетку зверь, доставая врачей требованиями выписать мне «вольную». В итоге мне назначили дополнительные сеансы с психологом. Честно говоря, я вообще не чувствовал острой потребности в длительной реабилитации и сразу после выписки из больницы готов был снова вернуться в строй, но руководство решило иначе. В последствии мне пришлось признать их правоту. Проблемы со сном и концентрацией внимания, перепады настроения, общая вялость на фоне депрессивного состояния появились чуть позже, но я их осилил к середине реабилитационной программы. Последние десять дней стали для меня сущим адом.

Если брать в целом, то гребанный вездесущий вирус отнял у меня полтора месяца жизни. Это только кажется, что немного. Мне они показались вечностью несмотря на то, что восемь дней из озвученного срока я провел в коме. Даже сейчас в голове возникает диссонанс, когда я об этом думаю. Не верится, что все это происходило со мной. Память сохранилась кусками, отдельными вспышками, но я точно не видел темных тоннелей и зовущих лучей света, не говорил с призраками и не слышал никаких голосов. Мне снились самые обыкновенные сны, которые я, кстати, тоже не помню четко, но они явно были приятными, судя по ощущениям по время пробуждения. Я так был рад видеть лица коллег, что почти не чувствовал физическую боль. Затруднённое дыхание и тяжесть в груди сохранялись только первые трое суток, а потом я резко пошел на поправку.

Врачи сказали, что я родился в рубашке, и разогнали по больнице очередную байку про второй день рождения, которую еще долго будут рассказывать другим пациентам. Не вижу в этом совпадении ни мистики, ни сверхъявственного провидения. Это то, ради чего мы все пришли в медицину. Качественно проделанная работа медперсонала привела к закономерному результату, которому способствовал мой возраст и отсутствие сопутствующих хронических заболеваний.

В любом случае я рад, что все закончилось. Можно сказать, отделался легким испугом. Могло быть хуже – это я тоже очень хорошо понимаю, но раз уж жизнь дала мне второй шанс, надо использовать его по полной, а не сидеть в четырёх стенах. Меня ждут пациенты, любимая работа и… пока всё.

В последний раз прохожу по больничному парку. Майский теплый ветер обдувает лицо, треплет отросшие волосы, пахнет весной, свободой и чем-то сладко-пряным. Взгляд фокусируется на цветущей черемухе. Задержавшись, вдыхаю дурманящий аромат. Очутиться бы сейчас в родительском саду. Яблони, вишни, сирень, ландыши… Красота невероятная, но в ближайшие планы поездка в Москву ну никак не вписывается. К тому же мать с отцом в Питере, обосновались в моей холостяцкой двушке и домой, судя по всему, не спешат. Да и что им там теперь делать? Бизнес накрылся медным тазом, никакой ясности на перспективу. Продавать за бесценок смысла нет. Послушал бы отцовского совета, тоже бы сейчас голову ломал, как быть и что делать.

Выйдя за ворота, я сразу замечаю Олега, от скуки нарезающего круги возле своего внедорожника. Я ему только час назад позвонил, а он уже тут. Подорвался, как настоящий друг, бросил все дела, со смены отпросился. Врачи, блин, с выпиской тянули до последнего. Видимо, сильно я их задолбал, раз они таким образом решили на мне отыграться. Можно было такси, конечно, но хотелось увидеть знакомое лицо. Родителям звонить не стал. Дома увидимся. Будет им приятный сюрприз после стольких недель волнений и ожиданий. К тому же чем меньше передвижений по городу, тем ниже вероятность подхватить вирус. Я до сих пор в некотором недоумении от действий Петра Ивановича, нашего главврача, допустившего мать на территорию больницы. Ей даже персональное помещение выделили в чистой зоне, а это вообще нонсенс и нарушение всех правил безопасности. Видимо, мама была очень убедительна и настойчива, раз главный пошел у нее на поводу. Когда хочет, она это умеет. Мне правда не совсем понятно, зачем мать Майю с собой таскала.

– Привет, давно ждешь? – подхожу к Олегу со спины. Он резко оборачивается и заключает меня в дружеские медвежьи объятия.

– Ну и напугал ты нас, Кравцов, – похлопав меня по спине, Богданов отступает, чтобы придирчиво оценить изменения. В глазах проскакивает сочувствие. – Херово выглядишь, – в лоб подытоживает Олег.

– Ну мы все не молодеем. Я же не с курорта вернулся, – отвечаю с непринужденной улыбкой. Подумаешь, скинул килограмм семь, пооброс слегка, чуток морщин добавилось. Дело поправимое. Войду в привычный режим и все наверстаю.

– Главное, живой, – заключает Олег, забирая у меня сумку с вещами. – Бл*ь, ощущение, что я тебя сто лет не видел.

– Мы вчера по скайпу созванивались, – ухмыльнувшись, напоминаю я. Пока он бросает ее в багажник, сажусь на пассажирское сиденье, по привычке тянусь за пачкой сигарет в пустой карман и с сожалением одергиваю руку. Черт, последней радости лишился. Как тут не впасть в депрессию? Утрирую, конечно. Я давно собирался бросить. Не врет молва: что ни делается, все к лучшему.

– Тебя домой или заскочим куда-нибудь? – сев за руль, бодро интересуется Олег.

– Куда, например? – нахмурившись, уточняю я. Бурно «отметить освобождение» мне тоже пока не светит. Алкоголь под большим запретом.

– К нам, – отвечает Богданов. – Я Маринке позвонил. Она на радостях что-то бомбическое готовит. Очень просила, чтобы я тебя в гости привез.

– Без обид, Олег, но не сегодня. Мне своим сначала надо на глаза показаться. Давайте в выходные соберемся.

– Заметано, – он ловит меня на слове, хитро улыбается и заводит машину. Что опять задумал, чертяка? – Макс приедет, – заметив мой косой взгляд, поясняет Богданов. – И Майку Марина позвала. Ты же не против?

– Нет, не против, – качнув головой, перевожу взгляд за окно, бегло наблюдая за быстро сменяющимся пейзажем. Питер весной – эстетический рай для перфекциониста. Я себя таковым никогда не считал, но это не мешает мне получать удовольствие от увиденного.

– Майка очень за тебя переживала, – развивает тему Олег. Как же меня достали эти сводники. Не зря говорят, муж и жена – одна сатана. Мало мне матери, все уши прожужжавшей про Майкины переживания, так Олег с Маринкой туда же. Вроде бы все взрослые разумные люди, а простых вещей не понимают. – Она у нас жила, пока ты в коме был. Вся извелась, отпуск за свой счет взяла. Ты ей хотя бы позвони.

– Мы созванивались пару раз, – сухо констатирую я, не намереваясь вдаваться в подробности. Вопрос с Майей давно закрыт, но кто-то упорно считает иначе. Причем даже не она сама. Со второго раза до Майи удивительным образом дошло, что мои чувства и планы на ее счет после болезни не изменились.

– Это, кстати, она Петра Ивановича уговорила, чтобы их с твоей матерью в больницу пропустили, – сообщает Олег. Вот, значит, кто постарался, а я на мать грешил. – Он на красивых баб падкий, не устоял, – смеется друг.

– Так может и его позовем, – предлагаю я. – Главный с Томкой в разводе. Майя – женщина свободная. По-моему, неплохая пара получится.

– Ты же не серьезно? – озадачено уточняет Олег. – Майка тебя любит.

– Майка любит страдать, а Петр Сергеевич ей это обеспечит в полной мере. Вряд ли он забыл про наши с Томой бурные ночные дежурства.

– Ну она не только с тобой «дежурила», – хохмит Богданов. Я устремляю на него выразительный взгляд, и он спешно отнекивается. – Эй, я не про себя. Все в курсе, что Томка падка на молодых хирургов. У нас с Мариной все по-честному. Второго планируем.

– Молодцы. Рад за вас.

– Сань, а Майку тебе совсем не жалко? – не сдается Олег.

– Жалко, – предельно честно отвечаю я. – Признаю, что для брака и семьи она идеальный вариант. Мы неплохо уживались, и у нас все бы могло сложиться, если бы я захотел.

– Так в чем же дело? – недоумевает Богданов. – Только не говори, что до сих пор по своей чокнутой сохнешь.

– Не сохну, Олег, – отрицательно качаю головой, отрешенно уставившись перед собой. – Я ее люблю, и, похоже, это неизлечимо.

– Ну, дурак, – покрутив у виска, обескураженно выдыхает друг. – Я думал, у тебя после комы переоценка ценностей произойдет, мозги на место встанут… – тяжело вздохнув, Олег на какое-то время замолкает, но хватает его ненадолго. – И что теперь? Дальше в догонялки играть будете?

– Не будем, – уверенно говорю я. – Признание проблемы не всегда предлагает поиск алгоритма ее решения. Иногда надо просто принять ситуацию и жить дальше.

– То есть вы не планируете снова сходиться? – окончательно запутавшись, вопросительно смотрит на меня Олег.

– Третий раз? Я похож на мазохиста?

– Еще как, – невесело ухмыльнувшись, кивает Богданов. – Она сама что думает?

– Понятия не имею, – устало отзываюсь я. – Давай о чем-нибудь другом поговорим. О женщинах не хочу. Что там у нас в отделении творится?

– В отделении все стабилизовалось, с понедельника возвращаемся к прежнему режиму, – торопливо рассказывает Олег. – Сань, я про Олесю хочу спросить… Она же приезжала в больницу, пыталась пробраться внутрь как волонтер. Не просто так, – игнорируя мою просьбу, продолжает он, снова ковыряя больную тему.

– Естественно не просто, – проглотив горький комок, соглашаюсь я. – А от небольшого ума. Спасибо матери, что оказалась в нужное время в нужном месте. Меня, здорового мужика, эта зараза за три дня скосила, представь, а эта идиотка… В общем, нет слов, Олег. Один мат, а человек воспитанный.

– Ага, с каких это пор? – иронизирует Богданов. – Отчаянная она, конечно, но ты знал, на что подписывался. Я с первого взгляда понял, что у девчонки не все дома. Болезнь болезнью, но есть же какой-то предел…

– Вот мы в него и уперлись. – подвожу черту под всем вышесказанным, автоматически утыкаясь взглядом в свой мобильник, который все это время неосознанно вертел в руках. На словах все складно получается, но противоречия внутри перебороть гораздо сложнее. И у меня нет никакого оправдания и объяснения тому, что я до сих пор каждый день жду ее звонка. Жду с того дня, как Валентина вернула мне телефон, бегло рассказав об основных событиях, произошедших за время моего отсутствия. Про Олесины звонки, про скандал с матерью перед приемным покоем, про аннулированный пропуск и единственное сообщение, оставленное Веснушкой в качестве поздравления, хотя его таковым и с натяжкой назвать нельзя. Периодически я открываю его, чтобы перечитать и в очередной раз попытаться понять, что она хотела мне донести. Сейчас даже открывать не нужно. Выучил наизусть.

«С днём рождения, Саш. Я снова чуть все не пропустила. Извини, что пишу только сейчас, а не с самого утра. Надеюсь, ты, как всегда, поймёшь и простишь. Знаешь, я не очень сильна в пожеланиях, правильные подарки дарить не умею и не всегда внятно излагаю собственные мысли.

Поэтому можно я обнаглею и попрошу кое-что для себя?

Пожалуйста, только живи.

Это всё, больше ничего не нужно.

PS. Ты украл мою песню[1 - Имеется в виду песня Земфиры «Хочешь».], Страйк.»

Глупо, но я нашел эту чертову песню и даже поставил ее, как рингтон на Олеськин номер, но она так ни разу и не зазвучала. Несколько раз я порывался сам позвонить, но вовремя себя останавливал. Она ушла без объяснений, оставив в ванной кольцо и дурацкую записку, сменила телефон, пряталась по всей Москве, сбежала от меня из зала суда, словно я исчадие ада и явился за ее душой, а когда догнал, смотрела так, будто я – все, что ей нужно в этом гребаном мире.

Затем несколько месяцев молчания, двухсторонняя пневмония, реанимация и острое осознание, что прибежит, не выдержит, примчится спасать, благополучно забив на все риски. Угадал на сто процентов, в некоторых поступках Олеся удивительно предсказуема. Живет на нерве и иначе вряд ли сможет.

В довесок, это сообщение в мой двойной день рождения. О чем? Зачем? И что, черт возьми, я могу ей сказать? Мне тоже жаль? Она и сама это знает.

А если задать обратный вопрос? Почему я жду, что она позвонит? Что я хочу услышать? Снова тупик. Потому что в любом ее ответе нет никакого смысла, как не было его в клятвах, что она давала в день нашей свадьбы. Бегство – вот ее излюбленная тактика, которой Веснушка не изменяет.

Дальше происходит что-то из ряда вон выходящее. Телефон вдруг оживает, вибрируя в ладони и наполняя салон внедорожника знакомыми аккордами. Оцепенев от неожиданности, я недоверчиво смотрю на определившийся номер. У меня снова начались зрительные и слуховые галлюцинации? Хотелось бы верить, но нет. Серьёзно, вашу мать? Именно сейчас?