Записки невесты программиста

На стене кухни висит здоровенной колбасой чулок, набитый чем-то непонятным.

– Это что такое? – спрашиваю. – Лук, что ли? У меня бабушка так лук и чеснок хранит.

– Лук… – застонал Сергей. – Это видео и сетевые карты! Вот удружили бабульки, вот удружили! Как я их теперь оттуда достану? – и он стал раскачиваться из стороны в сторону, как системный администратор во время установки WindowsNT (Сергей мне показывал эту картину, выполненную неизвестным художником двадцатого века).

Тут я поняла, что ситуацию надо срочно брать под свой контроль, иначе мой ненаглядный с горя совершит какое-нибудь насилие над собой или бабульками…

Я быстренько собрала бабулек на построение, объявила благодарность от имени командования, поблагодарила за службу и сказала, что теперь завоеванная территория переходит под юрисдикцию постоянного контингента – т. е. меня. Бабульки довольно заулыбались, начали наперебой тараторить, хвастаясь своими подвигами мебели на ниве приведения медвежьей берлоги в божеский вид. Самая шустрая заявила, что они теперь будут приходить три раза в неделю. При этом со стороны кухни, где оставался Сергей, послышались горькие рыдания.

В общем, еле-еле мне удалось уговорить бабулек оставить поле боя и не появляться здесь, пока я их не позову. Наконец, последняя бабка вышла из квартиры и захлопнула за собой дверь.

– Сереж, – сказала я осторожно. – Ну мало ли, какие проблемы в жизни бывают. Выдержим. Вдвоем – выдержим. Даже такую уборку. Ты не расстраивайся.

Он действительно начал потихоньку успокаиваться, а когда я сорвала салфетку с монитора, переставила слоников на принтер и включила компьютер, даже слабо улыбнулся.

– А знаешь, – доверчиво сказал он, – если отбросить в сторону массу всяких неудобств, в такой чистой квартире даже как-то легче дышится. Сразу хочется работать, работать, работать… – и с этими словами мой благоверный запустил на компьютере игру «Half Life».

* * *

После сеанса экзорсизма (изгоняния из квартиры бабулек) я с Сергеем некоторое время не виделась. Он довольно тяжело переживал внезапно возникшую чистоту в своей квартире, поэтому с большим усердием день за днем заново покрывал всю полезную площадь своими платами, винтиками, кабелечками и книжными справочниками, а я… У меня тоже произошли кое-какие события. Но обо всем по порядку.

Сижу как-то вечером дома, читаю. Внезапно раздается стук в дверь и одновременно со стуком в комнату влетает папашка.

– Нельзя, – говорю я по инерции. – Я не одета.

– Доча, – строго говорит папулька и садится ко мне на диван. – Тебе разве в институте не объясняли, что родителям врать не хорошо? Ты действительно бываешь не одета, когда отправляешься на дискотеку. А сейчас ты вовсе даже одета в джинсы и свитер. Или ты отныне решила носить паранджу, чтобы мужчина до замужества не увидел твоего лица? Это ты напрасно, потому что лицо у тебя – вполне даже ничего. Родители постарались. Хотя, – тут он подпустил шпильку, – ты его скоро испортишь курением.

– Во-первых, – говорю я, – стук в дверь обычно делается для того, чтобы там же, в смысле – за дверью, выслушать ответ – можно ли войти или нельзя.

– А что такого, – возмущается папулька, – в том, что родитель решил зайти выяснить – чем дышит его кровиночка.

– Его кровиночка по-прежнему дышит вонючим московским воздухом, – язвительно говорю я. – Кроме того, вы еще не дослушали что там во-вторых…

– А что во-вторых? – интересуется папулька.

– Во-вторых, – невозмутимо продолжаю я, – может быть мой дорогой папулька сразу перейдет к цели своего визита? А то у меня Анастасия Каменская вот-вот схватит главного преступника за эти… как их…

– Да понял я, понял, – торопливо говорит папулька.

– А я не хочу пропустить этот волнующий момент, – заканчиваю я.

– Так ты что, – спрашивает папулька, и в его глазах появляется неподдельный ужас, – читаешь Маринину?

Я на него внимательно посмотрела, но ничего не сказала. Все-таки иногда я чувствую, что головой больше пошла в мамульку. Папулька у меня хоть и умный, но иногда такое брякнет… Остается только радоваться, что как правило это происходит в тот момент, когда рядом никого нет.

– Да, – говорю я очень спокойно. – Я читаю Маринину. Более того! Я даже иногда читаю Стаута и Гарднера. И даже, – произношу я совсем зловеще, – по выходным читаю МОСКОВСКИЙ КОМСОМОЛЕЦ!

Папулька обмирает от моего зловещего голоса.

– Ну что? – ору я на всю комнату. – Пришел в ужас от глубины морального падения своей дочки, а?

– Постой, постой, – растеряно говорит папулька, – да я ничего такого не хотел сказать. Ну просто детективы – это же отстой…

– Плохие детективы – это отстой. А хорошие детективы – это средство расслабиться и получить удовольствие, – твердо заявляю я.

– Да я, в общем-то, и не спорю, – сдается папулька. – Но просто хочется, чтобы дочка могла поддержать разговор в приличном обществе. Не зря же я потратил такие дикие деньги на твое среднее образование.

– Среднее образование у меня, между прочим, было бесплатное, – напоминаю я.

– Это для тебя бесплатное, – язвительно говорит папулька. – А сколько я всего в твою школу перетаскал – не сосчитать. Тебе бы в жизни по истории пять не поставили, если бы я туда пятый том сочинений Ленина с его личным автографом не притащил.

– Ну да, – сказала я. – Помню-помню. Ты еще этот автограф полночи чернильной ручкой выводил.

– Нет, ну ничего себе! – возмутился папулька. – И это называется дочерняя благодарность?

– Дочерней бывает компания, – говорю я. – А благодарность бывает заслуженной или незаслуженной.

– Слушай, – сказал папулька, – ты меня совсем заболтала. Я же к тебе пришел с целью что-то сказать.

– Я внимательно слушаю, – говорю я. – Вероятно, ты решил сказать, что настолько вдохновлен моими успехами в институте, что на лето отправляешь дочурку отдыхать на Канары.

– Дались тебе эти Канары, – рассеянно говорит папулька, пытаясь что-то вспомнить. – В Сочи отдохнешь не хуже.

– Ну значит, – говорю я, – ты пришел побеседовать со мной о литературе.

Тут папулька бросает взгляд на мой книжный шкаф, читает название одного из корешков и говорит с таким возмущением, как будто уличил меня в диком преступлении: – Ага-а-а-а-а! «Поколение Пе». Так ты Пелевина читаешь?

– Ну да, – лениво говорю я. – Почитываю. А что?

– Я вчера слушал передачу, – торжественно говорит папулька, – так один умный человек говорил, что Пелевина за писателя не считает, потому что он, мол, о России пишет без боли.

Я некоторое время внимательно смотрю на папульку и ничего не говорю.

– Что? – начинает он нервничать. – Что ты так смотришь?

– Знаешь, папульчик, – говорю я. – А если бы у Толстого не было обязательного для всех великих писателей геморроя, он бы тоже писателем не считался по классификации твоего «умного» человека?

– При чем тут Толстой? – защищается папулька. – Толстой был огромной глыбой, матерым человечищем. Ведь если подумать, то до этого графомана настоящего мужика в литературе-то и не было…

– Это Горький был огромной глыбой, – поправляю его я. – А Толстой был лучом света в темном царстве.

– Ну да, – говорит папулька. – И для Светы он был луч, и для Тани, – тут он посмотрел на меня, – и даже для Иры должен был стать лучом света, но Ира у нас читает Маринину и всякого Пилявина.

– Ты, папуль, чего-то путаешь, – говорю я. – Пилявин – это из «Песняров». «Молодость ма-а-а-ая-я-я-я-я, Белоруссияя-я-я», – завыла я на всю квартиру.

– Да не ори ты так! – закричал папулька, который действительно не выносит моего пения. Я так думаю, что это у него какое-то генетическое отклонение.

– Во-первых, – говорит папулька, – в «Песнярах» был не Пилявин, а Мулявин. А во-вторых, умный мужик совершенно прав. Пелевин – это не литература.