Свадьба

2

На микрорайон опускался вечер. По-осеннему хрустально дрожал воздух, ветерок приносил из лесу пряный аромат. Площадь понемногу пустела – старушки-торговки разбредались по домам. Им на смену выползали из подворотен поодиночке, по двое, по трое бродячие собаки. Сбивались в стайку, перегавкивались лениво. Гоп-компания во дворике оккупировала две скамейки у подъезда – нахохлились воробьями, сидели молчком.

Костя, руки в карманах, наслаждался дымчато-синим небом, бодрящим воздухом и думал: какая же благодать! Его опять подмывало покинуть торжество – по-английски, не прощаясь. Просто не вернуться в зал. И не поддерживать контакты с Германом после. Позвонит – тут же бросать трубку.

Он всё прокручивал в мыслях затянувшуюся нелепицу – от того злополучного звонка, что он чудом не пропустил, до своей неуклюжей речи в честь новобрачных. Долго колебался: уйти – не уйти, сбежать – не сбежать. Вроде и неприлично так поступать, но…

Со второго этажа доносились электронный бит и повизгивание гостей, которые здорово разогрелись и веселились на полную катушку. «Драки не миновать», – подумал Костя. На столь размашистых свадьбах ему раньше бывать не доводилось, но он не раз слышал о побоищах, которыми такие мероприятия частенько заканчиваются. Напились, слово за слово – один другому наговорил лишнего, остальные примыкают каждый к своей стороне, вот тебе и массовая потасовка. А там уж и до поножовщины рукой подать.

Наконец он решился. Бросил прощальный взгляд на стеклянные двери – и тут за ними нарисовался раскрасневшийся рослый блондин, на вид Костин ровесник. Пиджак расстёгнут, галстук набекрень. Махнул Косте рукой, как старому доброму знакомцу. Наверное, из родственников Германа – такой же не в меру дружелюбный.

– Фу-у-у-у-у-у-у-у-ух! – шумно выдохнул белобрысый. – Ну и раскочегарились! А ведь только начали. Что дальше – боюсь представить. Меня Иннокентием звать. – Он протянул ладонь. – Можно просто Кеша.

– Костя, – буркнул Костя и пожал руку. А сам мысленно обругал себя: надо было раньше решаться и рвать когти. А теперь, пока этот попугай Кеша тут торчит, как-то совсем неловко получается – незамеченным не уйдёшь.

Иннокентий закурил. Костя вообще-то был некурящий, но за компанию мог употребить сигаретку-другую.

– Угостишь? – спросил он.

– Да за милую душу! – Кеша протянул ему пачку «Соверена», добавил: – Говна не жалко! – и рассмеялся собственной дурацкой шутке.

– Вот уж спасибо, добрый человек! – ухмыльнулся Костя. – Ты чьих будешь?

– Герин троюродный брат. Я так-то идти не особо хотел, но никто из семьи не смог, все в отъезде – вот мне и пришлось отдуваться за десятерых. А ты? Германов одноклассник?

– Ну да, ты ведь сам слышал, как я выступал. Со школы не видались, а тут он отчего-то про меня вспомнил, на свадьбу позвал. Чёрт меня дёрнул припереться.

– Да-а-а-а уж, – протянул Кеша. – Можно сказать, товарищи по несчастью. Ну там и вакханалия, ты бы видел!

– Что-то как-то не горю желанием, – признался Костя.

– Понимаю, приятного мало. Ладно хоть пожрать и выпить нормально поставили, а не палёную водку да воблу на газете. Я свадьбы-то совсем не люблю. Сам если надумаю жениться – ни в жизнь вот такого балагана, – он указал пальцем наверх, где ревел танцпол, – закатывать не стану. Надо скромно и достойно делать, а не…

– Поддерживаю, – сказал Костя.

– Ну и не только в этом дело, – продолжал Иннокентий. – На широких свадьбах всегда гадость какая-нибудь случается.

– Свадьба без драки – не свадьба, – поддакнул Костя.

– Хо-хо! – отозвался новый знакомый. – Драка – ещё цветочки. Бывает и похуже. Когда столько народу – жди беды. Найдётся зараза, которая молодожёнам подлость сотворить захочет. Вот непременно найдётся.

– Это какую такую подлость?

– А, например, порчу навести.

– Порчу?! – Костя недоверчиво покосился.

– Порчу, порчу. Вот знаю я случай. С моими знакомыми. Играли свадьбу. Позвали мильён гостей – как здесь или даже побольше. Всех бедных родственников соскребли по сусекам. А когда много народу – кто-нибудь точно со злым умыслом явится. Это моя бабка ещё говаривала – я запомнил. И подтвердилось! Молодым кто-то из гостей подарил коробку – они не запомнили кто. Обычная коробочка картонная. – Он изобразил ладонями куб. – Никаких бантиков, фигантиков, ленточек, обёрток. Молодые, значит, свадьбу отгуляли, гостей по домам спровадили. Подарки домой привезли, в уголочек сложили. Первая брачная ночь. Дело деликатное, ответственное. Только приступили, так сказать… кхгм… к процессу, как вдруг что-то заквакало. – Он приумолк, затянулся поглубже сигаретой, докурил почти до фильтра. – Ещё будешь? Я что-то назад пока не хочу, лучше постою покурю.

– Давай уж, раз предлагаешь, – согласился Костя. С непривычки голова закружилась, во рту пересохло, но вторую он бы высмолил с удовольствием. Это особый кайф – покурить в градусе лёгкого подпития.

– На чём я там остановился? – спросил Кеша. Взъерошил светлую шевелюру – теперь стал совсем как тёзка-попугай из мультика.

– Заквакало что-то, – подсказал Костя, блаженно полузакрыв глаза.

– А, да… Так вот, что-то заквакало. В коробках с подарками. Причём не как обычные лягушки на болотах квакают, а громко, с отрыжкой. Эти пытались поначалу делать вид, будто не замечают, а оно продолжается и продолжается: ква-ква, ква-ква, ква-ква. И с каждым разом словно бы настойчивей. Мужик старался-старался жену ублажить, но от этих звуков у него всё натурально опало. Ну а чё ты ржёшь-то, а?! Ха-ха! Думаешь, у тебя бы не опало?! Ну, он психанул – побежал с голой жопой в коробках рыться, искать, одну за другой раздирал, разбрасывал, ругался. Наконец нашёл ту самую – картонную, неказистую. В ней и квакало. Скотчем залепили на совесть – руками разорвать не удалось, пришлось ножницы искать. Разрезал скотч, открыл коробочку, а оттуда прям ему в лицо жаба огроменная ка-а-а-а-ак выпрыгнет. Он картонку выронил, сам с испугу на пол брякнулся. Жена молодая визжит как свинина резаная. Дык я тебе чего скажу – там не просто ЖАБА сидела, а ЖАБИЩА! – Кеша выпучил глаза, морда совсем раскраснелась, руками проиллюстрировал громадность зловредной амфибии. – Жирная-прежирная. По полу прыгает – коричневая, в бородавках, глазья вращаются как шары бильярдные. Поскакала куда-то прям вот целенарпрп… правленно… целенаправленно. – Он изобразил прямой рукой, что это слово значит. – И исчезла. Как словно растворилась. Но квакать-то не перестала! Квакает и квакает. А откуда – не поймёшь. И громко! То есть не такой звук, чтоб взять и внимания не обращать на него. Парочка до самого утра искала-искала, искала-искала. И самый цимес: вот они вроде чётко слышат, что из-за дивана или из-за шкафа квакает; только она почти у них в руках – тут же звук в другой конец квартиры перемещается. Они туда – и опять та же петрушка. И так всю ночь. Глядь в окошко – рассвет. А тварина всё квакает – хоть тресни. Девка чуть не плачет: пожалуйста, мол, давай уже спать пойдём, а суженый не унимается – хочет жабищу разыскать да выкинуть с балкона, чтоб расшиблась на хрен! Супруга его за руку хватает, оттаскивает – мол, хватит, больше не могу. А он ка-а-а-а-а-ак двинет в челюсть ей. Во так! – Иннокентий размахнулся и вмазал кулаком в воздух.

– Жива осталась? – спросил женский голос.

Они обернулись. У дверей к стенке прислонилась плечом девушка, скрестила руки на груди. Чёрное короткое платьице, чёрные же колготки, туфли, куртка бесформенная накинута, волосы по плечи. Лицо по-детски улыбчивое, но в то же время и взрослое. Можно на вид дать и пятнадцать лет, и двадцать пять.

Парни не заметили, как она пришла. Похлопали пьяными глазами в её сторону. Она приподняла брови чуть насмешливо.

– Ну, давай, рассказывай, Кеш! – подстегнула она Кешу.

– Э-э… девушка, а представиться не хотите для начала? – заигрывающе спросил тот.

– Ева меня зовут, – отозвалась она.

– Сокращённо от «Евлампия»? – спросил Костя.

– Сам ты Евлампия, дурень Костик, – укорила она. – Евгения.

– Всегда думал, что Евгения – это Женя, – произнёс Кеша.

– Что ж, считай, что у нас сегодня вечер открытий, – хмыкнула Ева. – Угости лучше даму сигаретой, а не стой как страус.

Кеша стал шарить по карманам в поисках пачки и зажигалки – никак не мог отыскать.

– Во внутреннем, – подсказал машинально Костя, оглядывая незнакомку. Во время банкетных посиделок наверху он её не заметил – вроде ничего особенного, девчонка, каких миллион вокруг, – а теперь у него никак не получалось отвести взгляд. Она его интерес заметила и подмигнула. Вытянула из пачки сигарету. Кеша поднёс огонь, Ева умело раскурила.

– Ну так что с жабой-то? – спросила, щурясь от дыма. – Мне уже не терпится концовку услышать.

– Так… так-так… – растерялся Кеша. – Про что я там говорил?

– Отметелил он свою жёнушку, – подсказал Костя.

– Ну во-о-о-о-от, – продолжил Иннокентий. – Отметелил он, значит, свою жёнушку любимую-неповторимую-драгоценную. Ну, как отметелил. Челюсть нижнюю сломал. Ей мать с отцом твердили, пока она в больнице лежала: мол, разводись; зачем, мол, с таким козлом жить; он тебя однажды пришибёт насмерть. А она: нет, мол, я его люблю, я его прощаю. Заяву подать даже не дёрнулась. Ну, и этот, не будь дурак, стал подыгрывать – цветочки, мандаринки, извинения слёзные – она, идиотка, и поверила. Вернулась домой, вылечилась, про жабу забыли напрочь. У мужа вся его любезность да забота быстренько испарились. Гадости говорил по любому поводу, придирался. Ты, мол, то не так делаешь, это не эдак. Ещё и выпивать крепко взялся – раньше за ним не водилось, вся семья трезвенники, вроде и у него тяги не было. А тут началось, закрутилось. А ведь злой человек – он по пьяной лавочке в десять раз злее, чем по трезвяку. И вдруг – представьте – однажды ночью жаба опять заквакала. Громко – словно прямо под ухом. Стали искать, как тогда, в первую брачную. Перерыли всё, перевернули вверх дном, до первых петухов суетились. А она всё квакает и квакает – и не найдёшь, где сидит. К утру оба на взводе, стали друг на друга орать, муж рассвирепел – ударил жену несколько раз. Попал по животу, а она беременная. Выкидыш. Решилась-таки она разойтись. Пока мужика дома не было, по-рыхлому собрала вещи да сбежала к родителям. Он звал, умолял, угрожал, а она ни в какую. Стала документы на развод готовить. Надо к мужу идти, переговорить, чтоб не кобенился, отпустил с миром. Пошла вместе с родителями и братом, чтоб благоверный не учудил чего. Приходят, а он посреди зала на люстре повесился. Давно висит, пованивать стал. А прямо под трупом сидит жирнющая жаба – с тех пор, с первой брачной ночи, разрослась ещё больше. Глазами на гостей лупает, нахохлилась, наглая.

– Жуть какая, – поёжилась Ева.

– Да-а-а-а-а уж, – брякнул Костя. От второй сигареты он совсем осоловел.

– Так я это всё к чему рассказал-то! – закольцевал свою басню Кеша. – Мораль такова: не надо звать на свадьбу всяких сомнительных и малознакомых личностей, даже если родственники. Наведут такую вот порчу – и каюк, вся жизнь, считай, наперекос. Девка-то ещё легко отделалась. А вот мужик плохо кончил.

– Мне сам механизм любопытен, – подала голос Ева. – Почему именно с помощью жабы наслали порчу? Неужели способа попроще нету?

– Бог его знает, – пожал плечами Кеша. – Поди пойми этих деревенских. Они чего только не вытворят, пока никто не видит. И порчу насылают, и ведьмуют, и со всякой-разной нечистой силой якшаются.

– Свадебные гулянки – это зло однозначно, – сказала Ева. – У меня вот тоже есть история. Знаете у Свенского монастыря луг? Там часто свадьбы справляют. Вернее, не то чтоб справляют, а типа одно из памятных мест, куда традиционно заезжают отметиться. Как собака кусты помечает – так и тут: надо везде замочки-ленточки повесить. Вы уже развелись, а замочек с сердечком висит и висит. Рассказали мне люди, которым доверяю. Врать точно не стали бы. Прикатила свадьба на тот луг. Уже несколько знаковых мест посетить успели, водочки не раз тяпнули. Пока к Свенскому подъехали, жениха развезло. А там, на лугу, солнцепёк (июль месяц ведь) – кругом ни деревца, чтоб в теньке побыть. Ну, ещё выпили – тут у жениха совсем в голове помутилось. Видать, не только опьянел, но и тепловой удар словил. Захотелось ему в речке искупнуться – прям нестерпимо. Стал с себя одежду срывать. Родичи останавливают, удержать пытаются, умоляют. Бесполезно. Мать родную до слёз довёл, невеста в истерике. Его от воды оттаскивают, а он кулаками отбивается – машет направо-налево. Ну, плюнули – мол, пускай. А там русло широкое, глубина большая, течение быстрое. Он сиганул с высокого берега – купается, веселится. Ему кричат: мол, далеко не заплывай. А он взял – на другой берег переплыл. На той стороне места дикие, заросшие. Он под куст сел и сидит дрожит. Вроде оклемался – поднялся, стал орать: мол, обратно не переплыву, сил не хватит. Что делать? – спрашивает. Лодку с собой, конечно, на свадьбу никто прихватил, а рыбаков поблизости не видать. Чтоб попасть с одного берега на другой, не переплывая, надо ехать, считай, через весь город. В тех местах мостов нету. Подумали-подумали – отправили одного из шофёров. Горе-жених поначалу сидел ждал. Потом, видать, опьянение опять взыграло – стал требовать, чтоб ему бутылку с водкой перекинули. А как её перекинешь? Далеко ведь. Гости пожалели, что эта свадьба вообще состоялась. Кинулся дурак опять в реку. Ему кричат: не лезь, за тобой, мол, шофёр уже едет. А этому всё равно. Течение стало сносить – мышцы устали, плывёт кое-как, барахтается. Вот вроде к берегу подплывает, а тут раз – скрылся под водой. Торчала макушка над поверхностью – и больше не торчит. Миллисекунда – и нету человека. Невеста к воде бросилась, повалилась на колени, стала звать. Кричит: мол, забери меня, жить без тебя не смогу. И тут вынырнула из воды рука, ухватила её за волосы, на кисть намотала да потащила. Она визжит, упирается, даром что сама просилась следом на тот свет. Тогда тот, под водой, за волосы рванул – да и выдрал с мясом. И фату свадебную утащил. Итог: жених – утопленник, невеста без скальпа и в психушке на всю жизнь. Вот так.

Помолчали, поразмышляли, покачали головами.

– Труп не нашли? – спросил Иннокентий.

– Не нашли. Ни там, ни ниже по течению. Будто растворился.

– Может, его съели? – предположил Костя.

– Ага, акулы, – усмехнулась девушка.

– Акулы у нас не водятся, а вот черепаха вполне может кусочек мяса от трупа себе на ужин отщипнуть, – сказал четвёртый голос.

У дверей сутулый тип в малиновом пиджаке – тот, что за столом пялился на Костю. На вытянутой ладони – черепаха с лоснящимся чёрным панцирем. Переминается с лапы на лапу.

Ребята уставились на диковинное пресмыкающееся.

– Ух ты! – воскликнула Ева. – Черепаха! Живая! А вы зачем её сюда принесли?

– Она сама пришла. Я её в коридоре встретил. Выхожу из зала – смотрю, ползёт. Дай, думаю, подберу да отнесу к речке.

– Она, наверное, чья-то, – предположил Кеша. – На воле долго не проживёт.

– Не-е-е-е-е, – отмахнулся малиновый. – Это ж дикая, европейская болотная.

– Первый раз слышу, чтоб у нас черепахи водились, – недоверчиво буркнул парень.

– Всё верно, – возразил Костя. – Из детства помню: нас на экскурсию в краеведческий музей водили, там на целый этаж чучела зверей. Среди них европейская болотная черепаха. На вид такая ж, чуть помельче. Мы удивились, кто-то спросил у экскурсовода: а что тут черепаха делает? Экскурсовод ответила: мол, в наших краях водятся близ водоёмов, даже в городской черте. Людям только показываются редко.

– Вот-вот, это ты правильно говоришь, – похвалил малиновый пиджак и зачем-то сунул зверушку во внутренний карман. – Они и правда редко показываются. А тут прям в коридоре ресторана. Не к добру… – Он задумался, пьяноватый взгляд стал блуждать по площади. Остановился на кособоком троллейбусе, что дожидался своего часа на конечной. – Меня Володя зовут, – объявил наконец новоприбывший, энергично пожал руки парням, поклонился девушке. – Дядя Володя, – добавил веско.

«Бонд. Джеймс Бонд», – мысленно усмехнулся Костя.

– Вы родственник жениха или невесты? – поинтересовался Кеша.

– Да я так… Друг семьи, можно сказать. Позвали – пришёл.

– Почему вы сказали, что черепаха в коридоре – не к добру? – спросила Ева.

– Потому что такого не бывает, – последовал ответ.

Трое молодых переглянулись, пожали плечами.

– Загадками говорите, дядь Володь, – сказал Кеша.

– Говорю, как есть. Знаете, что тут было до того, как десятый построили?

Никто не знал.

Из-за угла появился мужичок в рабочем комбинезоне и кепке – явно в подпитии и чем-то недоволен. Бубнит матюки. В руке ящик с инструментами. Протолкался меж курящих, распахнул дверь, складчатая шея померкла в полутьме вестибюля.

Дядь Володя поглядел ему вслед и произнёс:

– Досадно, когда выдёргивают на работу в неурочный час… О чём я говорил? А, ну так вот! Деревня тут была. До войны, и в войну, и некоторое время после. Вот прям где эти пятиэтажки сейчас – тут и была. – Дядь Володя кивнул на соседние дома. – Помянем! – Извлёк из внутреннего кармана – того же, куда перед тем спрятал черепаху, – четвёрку водки и четыре пластиковых стаканчика.

– У вас в пиджаке, смотрю, целый склад всякой всячины! – усмехнулся Иннокентий.

– Хочешь жить – умей вертеться, как грица, – отозвался старший.

– Я пропущу, мне пока хватит, – отказалась Ева.

Дядь Володя состроил театральную обиду, поглядел на Евгению в упор.

– Болеешь?

Та улыбнулась, мотнула головой.

– Не уважаешь?

Посмеялись. Дядь Володя убрал лишний стаканчик, три оставшихся ловко рассредоточил между пальцами одной руки, другой свинтил пробку. Наплескал, раздал.

– За деревню. Не чокаясь!

Выпили.

– Как называлась-то? – спросил Костя, занюхав рукавом пиджака.

– Репчук, – ответил дядь Володя.

– Как? Репчук?

– Да-да, Репчук.

– Откуда такое название?

– Неизвестно. Может, по фамилии основателя. Деревня небольшенькая – дворов двадцать. А на отшибе ведьма жила, бабка. Ну… как бабка… лет тридцать пять, не больше. А то и меньше. Харя чернющая-причернющая! Страшно взглянуть. Люди порой шарахались от той черноты, да от глаз выпученных, да от волос всклоченных, да от костлявости её страшной. Идёт, бывало, по деревне – коровы не мычат, собаки не лают, куры не кудахчут, козы не блеют! Злющая-презлющая. Никто её не любил, сторонились. Ежели и заговаривали с ней, то по самой крайней необходимости. Правда, иные граждане, не шибко достойные, к ней за всякими услугами обращались – приворот сделать, отворот, сглаз навести, порчу. Подарки подносили… Но рассказ не о том. Как-то раз застали её, как она у коровы кровь высасывала. Ночью, значит, пробралась в хлев к одной семье – на бурёнку верхом вспрыгнула, как всё равно обезьяна, да и присосалась. А корова стоит себе – будто бы уснула. Не ревёт, не мычит, не сопротивляется, глазья закатила. Кошка в хлеву ночевала – взялась орать, глядя на такое дело. А хозяева чутко спали. Мужик примчался – глядь: ведьма корову высасывает! Она от коровьей шеи оторвалась, как зыркнет на него – глазища красные, клыки торчат – как иглы швейные. Пасть окровавленную разинула, зашипела, прыг – и нету. Где-то под потолком затопотала, лапами цоп-цоп-цоп-цоп-цоп – шустро-шустро. Перекрестился мужик трижды, в хате закрылся, до утра так и не уснул – куда там спать после такого. Селянам-то некоторым рассказал днём по секрету, но против ведьмы предпринимать никто ничего не стал – опасались. Позвали батюшку, тот в хлеву стены святой водой окропил, молитву прочитал. Корова долго мучилась, ревела – смотреть страшно, а вскорости издохла. С тех пор ведьма, когда мужика того на деревне встречала – прищуривалась эдак с усмешечкой. А потом у него ребёнок младший пропал. Пошёл поиграть с детворой – да как в воду канул. Искали-искали – никаких следов. Родители горем убиты; знают точно, что мальчик не жилец, а даже трупика нету, чтоб схоронить. Вроде как и мёртвый, а получается, что и не совсем, не до конца. Прошло с месяц или два. Шли мужик тот с женою через луг – тут, недалече, за холмом. Глядь – вдалеке посреди травы мальчонка стоит. Ну, родители – они на то и родители, чтоб своё дитятко даже на расстоянии признать. Телосложение, волосы, одёжка – всё его. Ринулись, стали кричать, звать – а он не шелохнётся, с места не двинется. Приблизились – сумели разглядеть черты и убедились уже точно: перед ними ихний ребёнок, а не чужой мальчишка. Только вот личико детское недоброе – ой, недоброе-е-е-е-е-е… Глядит исподлобья, с ухмылкой. Глаза хитрые-хитрые. Мамка с папкой уж близко, а он в траву – нырь! Трава не то чтоб высокая – по колено, а то и пониже. Подбежали – мальчонка словно испарился. Вот так, по щелчку! – Рассказчик звонко щёлкнул пальцами. – Мечутся-мечутся – никаких зацепок. Тут вдруг смех детский озорной поодаль. Озираются – возле перелеска тот же мальчуган. Они к нему – зовут, причитают. А он ручку-то подымает, а на ней когти вот такенные, с целый мой палец! Чёрные, острые. Он одним когтем чи-и-и-и-к – по горлышку себе водит. А потом подманивает родителей пальчиком. Муж жену за локоть хватает, останавливает силком. Та вырывается, криком кричит: мол, пусти к дитятке. А он прям в ухо ей орёт: это подменыш, дура! Она-таки вырвалась – мать разве остановишь, коль она ребёнка спасти хочет? Да она хоть гору с места сдвинет! Рванула к перелеску. Когда оказалась у опушки, малец шагнул в деревья и скрылся. Она следом. Пока отец добежал, их обоих уж нету. Шоркался-шоркался по перелеску, а толку никакого. Смекнул, что супружница его всё – пропала навсегда. Разгоревался, запил – хозяйство запустил, детей троих к бабке с дедом отослал, чтоб один на один с горем своим остаться, испить чашу до дна. Однажды рано-рано утром, до первых петухов, затемно ещё, услыхал за окном голоса – один детский, другой женский. Женский горестно выл, детский тихонько стенал. Проснулся, голова похмельная, сушняк мама не горюй. Прислушался. А они словно бы почувствовали, что прислушался. Вытьё прекратилось разом. Голос жены говорит: что ж ты, мол, муженёк, нас с дитятком бросил-то, а? А он и ответить не может. Лежит, глазами хлопает, в потолок глядит. Помолчали-помолчали, потом жена и просит: пусти, мол, в хату; ночью, мол, зябко на дворе. Он-то умом смекает: впускать никак нельзя – погибель. А ведь сердцу не прикажешь, сердцем слышит голос благоверной, с которой пятнадцать лет душа в душу. И дитё голосок подаёт: папа, папа, пусти домой, мы с мамочкой замёрзли. Папаша, значит, дал слабину: с кровати поднялся, пошёл в сени да дверку и отомкнул. Больше его не видали. Ну, как не видали. В привычном нам, человечьем состоянии – нет.

– Простите, – вклинился Кеша, – но откуда стало известно, что всё именно так? Кто свидетель, если в доме никого больше не было?

– Соседи слышали ближайшие, – без колебаний ответил дядь Володя. – Конечно, мелкие детали я уж сам додумал, но от этого история, кажется мне, не пострадала, а только выиграла… Люди видали потом, как троица в лес уходила. Мужик на работы в совхоз не явился, домой тоже не вернулся. Зато после замечали семейство то в одном перелеске, то в другом. Либо стояли истуканами, либо передвигались крадучись, как звери хищные, как рыси. В деревне да окрестностях ужас что началось. Массовый падёж скота, кошек да собак высосанных досуха находили. Потом один за другим пропали остальные дети той несчастной пары – теперь тоже кружили у деревни, как коршуны на охоте. Потом бабка с дедом туда же, другие родственники. Кто поумней да побоязливей – вещички пособирали да подальше уехали. Кто не успел, замешкался – тех участь, как вы понимаете, незавидная.