Соня. Первый роман трилогии «Хоррор русского захолустья»

– Почему в школе в джинсах?

Чтоб ты спросила, млядь.

– Ладно, это вы потом решите, – полицейский. – Пройдем-ка с нами, дружочек.

Дружочек, млядь…

Делаю шаг, он мне:

– С вещами.

А вот это уже рил как угроза звучит.

Собираю по-быстрому пожитки, беру рюкзак. Выхожу из класса. Одноклассники помалкивают в тряпочку. И чувствую, как следят за мной глазами. Все уже, сука, видят во мне виновного в чем-то. Точнее, не в чем-то, а в убийстве.

Мои шаги – как адский молот. И все бошки в мою сторону медленно так поворачиваются. Две училки, менты, одноклассники – все. Пилец.

9

Знаете такую хрень – типа, когда тебя в чем-то подозревают, начинаешь вроде как и сам себя подозревать? Вот это оно самое и было.

Выхожу из класса, снаружи никого – пустой коридор. Теряюсь во времени и пространстве. И позади все молчат. Как в вакууме.

Я стопарюсь. Знать не знаю, что дальше делать, куда идти. Меня мент в спину легонько подталкивает, говорит:

– В учительскую.

Ноги как будто деревянные.

– Иди, иди, – подгоняет.

Иду по пустому коридору, а позади шаги всех вот этих вот. Ломаная коричневая линия отделки скачет по стене вверх-вниз. Поджилки трясутся. Такое ощущение, будто по моей походке этим людям все понятно. И классухе, и полицаям. Они чувствуют мой щенячий страх.

Попадос, ребята.

А вдруг меня сейчас обвинят? Вот только в чем? Кто б знал…

А Соня между тем лежит в канализационном коллекторе. Изнасилованная и убитая. Кругом грязь, вонь, нечистоты. Насекомые, черви всякие. Крысы бегают, отрывают от нее по кусочку. Ее волосы всегда были прямыми и чисто вымытыми, а теперь скомканы. На них налипли куски какого-то гнилья…

Захожу в учительскую. Они – следом. Как будто особо опасного заключенного препровождают в камеру.

За задним столом сидит наша биологичка, проверяет какую-то писанину. Ее просят выйти. Она глядит недоуменно поверх очков. Типа, вы кто такие и какого ляма тут командуете? Потом смекает: лучше делать, как говорят вот эти грозные дяденьки в штатском. Начинает рассеянно шарить костлявыми руками по столу. И одновременно на меня поглядывает, опять поверх очков. И взглядом как будто спрашивает: ты чего такого натворил-то, Шапарев?

Она такая, вся на нерве, пытается разобраться, что взять с собой, а что нет. Закидывает какие-то вещички в сумку. А я смотрю на нее, на чем-то ж надо задержать взгляд. И физручка тоже на нее смотрит. И полицаи, все трое. Неподвижно. Картина маслом.

И так с минуту. А кажется, будто лет сто.

Наконец, биологичка выходит из учительской.

– Инна Валерьевна… – начинает было опер (или кто он там по званию, я не разбираюсь). Но физручка его прерывает:

– Викторовна.

– Пардон. Инна Викторовна…

– Ирина.

Упс.

Лицо у опера такое, как словно какашку скушал. Наверное, думает: вот же наглая физручка.

– Ирина Викторовна, стойте снаружи и никого сюда не впускайте, – приказным тоном.

Эта стоит с разинутым ртом, всем своим видом как бы говоря: я тебе что, подчиненная?

Я кошусь на настенные часы. У них целых сорок минут до конца урока, чтобы меня пытать, загонять иголки под ногти, заливать в горло горячий свинец. Да и просто избивать, как боксерскую грушу.

– Ну, чего стоим?

– Ничего, – буркнула она и скользнула за дверь.

Эти трое на меня глядят как на дурака.

– А ты чего встал? – говорит один. – Садись давай. В ногах правды нет. Хе-хе!

– Сесть всегда успеет, – мрачноватенько хохмит другой.

Рюкзак соскальзывает с моего плеча. Я отодвигаю стул за первым столом ряда. Собираюсь сесть.

– Не сюда. Вон туда садись.

Прохожу, куда сказали, – за второй стол. Они около меня обсаживаются полукругом, три мордоворота. До каждого расстояние вытянутой руки. Один сидит, как в фильмах, – спинка стула спереди, а он на нее локти пристроил. Паяльника дымящегося рядом не хватает. Глядят пристально, прямо в глаза заглядывают. Как будто признания ждут. Знал бы, в чем надо признаваться, – глядишь и признался бы – до того страшные дядьки с виду. Особенно когда никого вокруг нету больше.

– Ну, и что ты нам скажешь? – спрашивает ихний типа главный. Короткие волосы ходят ходуном на здоровенной голове.

– Смотря что спросите, – говорю. Дельного из себя строю, а голосочек-то дрожит.

– Как докатился до жизни такой? – бросает другой, с бычьей шеей.

– До какой? – переспрашиваю.

– Где твоя подружка?

– Какая подружка? – И тут же понимаю: глупость сморозил. Лишние подозрения только вызвал.

– Коноплина.

– Соня, что ли?