Заблудшие души (сборник)

– Наверное, доигрался, доблатовался, – ответил я ей. – Рано или поздно бандюга допрыгается, нарвется на такого, кто даст отпор.

– Пойдем отсюда, – попросила она, переходя на шепот. – Я боюсь за тебя. Я вся дрожу. Пойдем отсюда, Андрюшенька, я очень тебя прошу. Ты для меня дороже всего на свете, дороже моей собственной жизни. Пойдем отсюда. Ничего я здесь не хочу. – Я ей сказал – Хорошо, сейчас пойдем. Подожди только минутку, мне нужно кое-куда сходить. Я сейчас вернусь. – Как только я поднялся, один из компании Калмыка встал и пошел к выходу. Прямо за дверьми, между раздевалкой и входом в ресторан, находилась телефонная будка. Я зашел туда и набрал номер Кирилла. Человек Калмыка стал вертеться возле раздевалки, он и не скрывал, что следит за мной. Кирилл поднял трубку, и я объяснил ему, в чем дело.

– Мы тут с Милой в ресторане, – говорю я – и, как назло, Калмык со своей шоблой зашел. Их тут четверо. Следят за мной, один даже сейчас напротив телефонной будки глаза мозолит. На сей раз мне от них не уйти.

Кирилл спросил – В каком ресторане?

Я сказал, в каком. Кирилл помедлил секунду, и говорит – Побудь еще там около часа, пока окончательно стемнеет. А потом выходи. Если какая катавасия заварится – постарайся уйти, пока Калмык и его люди будут заняты.

– А ты уверен, – я его спрашиваю – что сможешь мне помочь? – Тут Кирилл помедлил с ответом немного, а потом заговорил таким голосом, что у меня мурашки по спине побежали.

– Запомни, Андрей, что я тебе скажу, до конца дней своих. Я – вор в законе. Никто мне крылья не подрезал. Я своих людей выручаю, что бы это не стоило. Таков воровской закон, ты должен его теперь знать. Сиди спокойно, а когда все заварится, постарайся бежать, не вмешивайся, без тебя все сделают. – Тут я еще больше испугался и говорю – Мне не хочется, чтобы его убили. – А Кирилл говорит – И мне не хочется этого баклана убивать. Тем более сейчас. Мы постараемся сделать все чисто, если это будет возможно. Будь готов к тому, что они заранее расплатятся за ресторан, чтобы поспеть за тобой. А в ресторане они тебя не тронут.

Я вернулся к Миле и стал с ней болтать, как ни в чем не бывало. Мила то и дело напоминала мне, что пора идти, слушала рассеяно, озиралась по сторонам. Я еще попросил водки, чтобы взбодрить себя, а когда окончательно стемнело, положил на стол деньги по счету и сказал Миле – Ну, теперь пора.

Я ничуть не удивился, когда увидел, что Калмык со своими людьми тоже встает. Мы с Милой вышли из ресторана и быстро зашагали в сторону трамвайной остановки. Слева от нас был небольшой парк, отгороженный от тротуара полосой подстриженных кустов, в рост человека. Я заметил за этой полосой двоих, они шли в одну сторону с нами, не отставая. Сзади послышался топот быстрых шагов. Я обернулся и увидел, что банда Калмыка нас догоняет. Калмык был впереди. Он подбежал ко мне в тот момент, когда из-за кустов выскочил человек, рот и нос которого были прикрыты шарфом, а на голове была низко посаженная кепка. Это был Хлыст. За ним появилась другая фигура, точно так же одетая. С Калмыком были не те люди, которые присутствовали при первой драке. Они не обратили особого внимания на Хлыста. Калмык подоспел ко мне первым и ударил меня кастетом по голове. Я успел увернуться, и потому удар получился слабый, иначе он бы мне раскроил череп. Хлыст во-время подоспел и ударил Калмыка бритвой по левой щеке, для симметрии. Сцена повторилась, как в первый раз. Калмык заорал, свалился на землю от удара, я схватил Милу за руку и мы побежали к трамвайной остановке. Я оглянулся и успел заметить, что Хлыст стоит шагах в трех от банда Калмыка, и никто к нему не решается приблизиться. А рядом с Хлыстом стоял другой, и в полусогнутой руке он держал пистолет, направленный в сторону банды. С такими, как Хлыст, им было не тягаться.

Мы с Милой заскочили в первый попавшийся трамвай. Мила теряла сознание от страха. Она задавала мне вопрос за вопросом – Что это за люди, что стали драться с Калмыком, что они ему сделали, и все прочее. Я ей ответил, что понятия не имею, это, наверное, бандиты сводят счеты друг с другом. Она сказала, что не хочет со мной сегодня расставаться и останется ночевать у меня. Мы так и сделали: провели ночь вместе, и опять у нас был праздник, омраченный, правда, этими неприятными событиями, но все равно праздник. А на следующий день, после работы, меня арестовали прямо у проходной и повезли к следователю.

Следователь был молодой парень, примерно моих лет, очень настырный. Он весь прямо кипел энергией. Он стал расспрашивать меня, кто был человек, который изуродовал Калмыка. На заявление Милы они не отреагировали, а вот тут они вдруг зачесались. Кто-то по настоящему опасный появился, да еще с пистолетом, это уже становилось интересно.

Я все пожимал плечами, говорил, что понятия не имею, как это произошло. Следователь орал на меня – Не крути мне яйца, мудак. Я тебя в тюрьме сгною. – Прав был, наверное, Кирилл – кто туда идет, в менты? Я был уверен, что он покричит, и отпустит меня. Ведь доказать было ничего невозможно. Я был очень удивлен, когда меня обыскали, забрали ремень и всякую чепуху, и посадили в КПЗ. Меня вызывали на допрос два дня подряд, а потом предъявили обвинение в укрывательстве, за что мне грозило самое большое три года. Я просто заболел от горя. Если меня посадят, решил я, то Милы мне больше не видать. Однако, пока еще не все было потеряно. Одно дело – предъявить обвинение, а другое – осудить. Может быть, судьи потребуют основательных доказательств?

Через два дня меня увезли из КПЗ в тюрьму, и надежды мои стали таять с каждым днем. Меня поместили в камеру, где было человек двадцать, целый день был там шум и гам, но я ведь знал, как с такой рванью ладить, у меня детство и юность прошли на помойке, а комфортом я никогда не был избалован. Следователь очень горячился, два раза даже не сдержался и ударил меня по лицу, но я все гнул свою линию, что не знаю никого, кто посадил шрамы Калмыку.

Так прошло месяца два, и вдруг как то утром открывается дверь камеры и выкрикивают мою фамилию. Я отозвался, и охранник мне приказывает – Возьми вещи и на выход. – Я очень обрадовался. У меня сразу мелькнула мысль, что следователь никаких улик против меня не нашел и меня сейчас отпустят. Я вмиг собрал свои пожитки. Охранник долго вел меня по коридорам, потом завел в отсек, где было очень тихо, что для тюрьмы необычно, остановился перед одной из камер, открыл дверь и скомандовал – Заходи. – Я очень удивился. Камера было маленькая, с одной койкой, похожая на ту, в которой сейчас сижу, только окно было без козырька. Меня втолкнули внутрь вонючей каменной коробки и дверь за мной закрылась. Наступила тишина и только мысли шумели в моей голове. В одиночку меня могли перевести только по одной причине – Нашлись какие-то дополнительные материалы, касающиеся ограбления и убийства. Наверное, поймали кого-то из тех, кто участвовал в подготовке всего дела, те испугались вышки и заложили Кирилла. Сейчас ниточка потянется, меня отправят на пятнадцать лет в лагеря.

– Что-ж, – подумал я, – мне уже все равно. Милы мне и так не видать. Не стала ведь бы она ждать меня даже три года, которые мне сулили за отказ от дачи показаний. Ей бы родители не позволили связать свою судьбу с тем, кто сидит в тюрьме, я, по крайней мере, так это понимал. А тут уж и подавно: уголовник, грабитель, да еще принимал участие в убийстве. Я лег на койку, обхватил голову руками, и долго так лежал. Мне не хотелось жить. Мне не нужна было жизнь без Милы. Даже если бы сейчас каким-то чудом мне отменили расстрел, я бы не обрадовался. Мне не нужна жизнь без Милы.

Так, в этой могильной тишине, прошло недели две. Наконец, меня вызвали на допрос. Меня принял уже другой следователь. Он был наполовину седой, хотя лет так сорока пяти, не больше, а лицо у него было приветливое, когда он меня встретил. Он стоял, когда я вошел, невысокий такой, худощавый, однако наверно в хорошей спортивной форме, по лицу было видно, что у него хорошее здоровье. Я вдруг обнаружил, что за время пребывания в тюрьме у меня наблюдательность обострилась. А он, этот новый следователь, предложил мне сесть, потом сел напротив и говорит – Меня зовут Анатолий Павлович. Я следователь по особо важным делам. Он помолчал, дал мне возможность это переварить, а потом продолжал. – Вам предъявляется обвинение в ограблении и убийстве. Вы ограбили семью, которая собирала деньги на новую церковь. И убили двух человек.

Я уставился на следователя и молчал. Хоть я и ожидал нечто подобное, а все равно почувствовал, что у меня ноги отнимаются от страха. – Что же вы молчите, Андрей? – он спросил. – Вас, как я погляжу, ничуть не удивляет обвинение. – Нет, не удивляет – я ему ответил. – Меня не удивило бы, если бы вы обвинили меня в убийстве папы римского. Вам ведь нужно все на кого-то свалить. Вот и выбрали меня. – Следователь улыбнулся и говорит – Насчет папы римского ты загнул, Андрей. Он еще живой. Вот, когда его убьют, тогда и будем говорить. А доказательства у нас есть прямые. Мы сверили отпечатки пальцев, которые были найдены на месте преступления, на сейфе, с теми, что взяли у тебя в тюрьме. Они совпадают. Так что тебе в церковной иерархии придется ограничиться убийством людей, собиравших деньги на церковь. До папы римского тебе не добраться, даже если ты твердо решил специализироваться на церкви.

Он был с юмором, этот следователь по особо важным делам. Он говорил спокойно, как будто никуда не торопился, и как будто ему нравится вести со мной дружескую беседу. Он немного помолчал, а потом сказал – Так расскажи, Андрей, как было дело? Как готовилось преступление? Кто твои сообщники? – Вот тут он сделал ошибку. Я понял, что ничего у них, кроме совпадения отпечатков моих пальцев, нет. Я улыбнулся ему и отвернулся в окно. Я стал смотреть на часового на вышке: хоть и скучно ему весь день стоять там одному, а все веселее, чем мне. А следователь продолжал увещевать – Ты ведь понимаешь, что если ты не расскажешь, кто твои сообщники, тебе грозит расстрел. А тебе ведь еще двадцать пять. Хочешь, чтобы твоя жизнь так рано оборвалась? – Я ему ответил – А мне плевать. Можете обвинять меня в чем хотите. Если вы считаете, что это я убил, значит, туда мне и дорога. – Следователь встал и зашагал по кабинету, не спеша, как я шагал по камере. Потом остановился передо мной и говорит – Уж не считаешь ли ты меня за дурака? Думаешь, меня просто так назначили следователем по особо важным делам? Я отлично понимаю, что не ты совершил убийство. Не мог ты это сделать. Нам все известно о тебе. Трудно даже поверить, что ты мог пойти даже на мелкое преступление. Я еще могу допустить, что ты мог согласиться вскрыть сейф. Любовь тут, деньги текут как вода. Из-за любви многие теряют головы и идут на преступление, чтобы добыть денег. Сколько я таких видел в своей практике! Но вот, чтобы ты пошел сознательно на убийство – в это я никогда не поверю. И не пытайся меня в этом убедить. Это делал кто-то другой. Кто же? – А я все молчал. Тут он спрашивает – Кто это полоснул Калмыка бритвой?

– Я ему ответил – Откуда мне знать? Бандюги дерутся, что тут удивительного? Я то тут причем?

А следователь стоит на своем – Причем, причем. При всем этом. Вот, такой, что полоснул Калмыка, и мог убить. Ты его знаешь. Мы все про эти дела твои с Калмыком знаем. И заявление от Милы есть на Калмыка, что он к ней пристает и тебе угрожает, и тот факт, что первый шрам Калмык получил около твоего дома, когда они дожидались тебя. А второй шрам он получил, когда вы столкнулись с ним возле ресторана. Не слишком ли много совпадений? – Мы помолчали немного, и я ему сказал – Вот, вы все время задаете мне вопросы. Можно я вам задам несколько вопросов? Вы мне ответите? – Следователь сказал – Задавай.

– Нет, – говорю я ему, – я не задам, пока вы мне не пообещаете, что ответите на мои вопросы. Если нет, то видите обратно в камеру. Я не буду с вами разговаривать. – Он очень удивился моей наглости и говорит – Спрашивай. Я не знаю, смогу ли ответить на твои вопросы. Но если смогу – отвечу.

– Скажите, – спросил я, – вы посадили Калмыка в тюрьму?

– За что? – удивился следователь.

– За то, что мне угрожал. За то, что к Миле приставал.

– Это еще не основание для ареста, – сказал следователь. – Он не совершил никакого преступления. С ним серьезно поговорили, и он обещал прекратить. Вот, напиши на него заявление, мы расследуем, и примем меры.

– А как я буду знать, какие меры вы примете? – я спросил. – Кто мне и как сообщит?

– Ты не уклоняйся от главного, – сказал следователь. Я чувствовал, что в нем закипает раздражение. Он не ожидал, что человек, которому грозит расстрел, может себя так спокойно держать.

– Мы сделаем, что посчитаем нужным. Хочешь, напиши на Калмыка жалобу, мы разберемся. А сейчас я жду от тебя признания и показаний. Я хочу сохранить тебе жизнь. Зачем тебе отвечать за преступление, которое ты не совершал? – Я уставился в окно и смотрел, как часовой мается на вышке. Следователь снова сел напротив меня и терпеливо ждал. Я отвел взгляд от часового, посмотрел на следователя и сказал – Вот вы, Анатолий Павлович, сказали, что дурака на такой пост, как следователь по особо важным делам, не поставят. Я вижу, что это так и есть. Но почему же вы считаете, что все, кроме вас, дураки? Почему я, по вашему, не имею права иметь мозги? Ведь это дается от рождения, а не по справке милиции. – Тут следователь преобразился. Он вскочил, лицо его стало такое злое, он заорал на меня, сказал, что таких умников он видал, что они или в лагерях, или в земле гниют. Я выслушал все это, а потом, когда он замолчал, я ему сказал – Вам не следует так волноваться, Анатолий Павлович. У меня был начальник, который, вот так как вы, волновался на работе. У него был разрыв сердца, и он умер. Сейчас он в земле гниет. Кому от этого хорошо?

Тут следователь снова заорал, потом вскочил и сказал – Посиди в одиночке, и подумай. Может, поумнеешь. Надумаешь, – сообщи. А не надумаешь, – готовься к расстрелу, если мозгов нет. Милиция, как ты говоришь, справки на мозги не выдает. – Он вышел, через минуту в комнату зашел охранник и увел меня в камеру.

Тюрьма, батюшка – это пытка временем. Все здесь можно перенести, а уж такому, как я, которого жизнь не баловала – ничего не стоит. У меня никогда не было хороших условий, мне это хоть бы что. Нет хорошей еды, мягкой постели, или еще чего там? Плевать. Грубость кругом? Я на ней вырос. А вот время, когда ничего не делаешь, это пытка. Я, чтобы занять себя, стал вспоминать всякие мелочи из своей жизни, или придумывать пути, как выбраться отсюда. Я также думал: мог ли бы я избежать всего этого? Получалось, что не мог, не видел я другого выбора. Стало быть, это моя судьба. А если бы я раскололся, люди Кирилла меня нашли бы под землей. Да и не хотел я жить без Милы, зачем мне это? Я стал придумывать какие-то сумасшедшие планы, я и не предполагал, что кое-что может впоследствии осуществиться.

Я начал понимать, что думает и делает следователь. Он, конечно, уже навел обо мне справки на работе и там ему сказали обо мне только хорошее. Я ведь работал в лаборатории и делал очень сложные детали или ремонтные работы. Никто не мог делать того, что делал я. Я не пил, не водился с уголовниками, учился вечерами, как же такой может ограбить или убить? Следователь все обо мне знает. Он отлично понимает, что убийца – не я, кто-то другой. Ведь как-никак это был следователь по особо важным делам, что-то он ведь должен понимать. Для него так же ясно, что организовать такой грабеж – это дело большой группы, гораздо больше той, которая совершила. Слишком много нужно было узнать и подготовить. Должно было быть подключено много людей, чтобы проследить, подготовить все и после замести следы. Что толку ментам свалить все на меня и расстрелять? Основные заправилы все равно будут на свободе и продолжать свои дела. Следователь догадался, что тот, который дважды ранил Калмыка опасной бритвой, и был убийцей. Именно такой мог убить, а не я. Следователь, очевидно, был уверен, что ключ к разгадке где-то близко, он лежит у меня, других источников пока нет, и если они не появятся, эти сведения можно будет получить только от меня, а если нет, то придется упустить всю страшную банду. Если же меня пустить в расход, как козла отпущения, то дела этой банды могут всплыть когда-нибудь, может быть даже раскроют и это преступление, и тогда тем, кто все свалил на меня, не поздоровится.

Они то думали, что у меня не выдержат нервы и я попрошусь на допрос рассказать все. А я знал, что смерти мне не миновать в конце концов, и потому никуда не торопился. Через несколько месяцев меня снова вызвали на допрос, а там я понял, что ничего у следствия нет. Мне опять грозили расстрелом, или что забьют до смерти, или обещали, если расколюсь, дадут небольшой срок, а потом устроят где-нибудь на работу, где меня никогда не найдут мои сообщники. Много чего обещали.

Как то раз, примерно в одиннадцать часов утра, я услышал лязг замков. Я подумал, что меня поведут на очередной допрос. Как же я удивился, когда увидел, что меня привели в комнату свиданий! Там сидела Мила. Она вся засветилась радостью, когда увидела меня. Нас усадили на противоположных сторонах большого стола, между нами сел мент. Я сразу сообразил, почему они устроили мне такой приятный сюрприз. Они надеялись, что Мила на меня повлияет и я начну колоться. Мы сначала говорили о разных мелочах, но она очень скоро стала грустной, вдруг поникла вся, я заметил, что она много плакала до нашей встречи, веки были красные, но не было слез. А потом она заговорила на ту тему, к которой ее подготовили.

– Я не могу поверить, – сказала она, – что ты мог совершить преступление. И подавно не могу поверить, что ты мог кого-нибудь убить, в особенности из-за денег. Признайся во всем, Андрюша. Я тебя буду ждать, сколько надо.

Что я ей мог на это ответить? Что мне все-равно не жить? Что я не хочу, чтобы она меня столько ждала, если бы даже это было возможно? Что лучше ей забыть меня и устраивать свою жизнь? Я все кивал головой, смотрел в ее печальные глаза, а потом подпер подбородок двумя руками и едва заметно провел двумя указательными пальцами вдоль щек. Она поняла мой вопрос – Пристает ли к ней по прежнему Калмык, у которого теперь два шрама. – Она едва заметно утвердительно кивнула и сказала – Совсем житья не стало.

Я больше не мог находиться в комнате свиданий. Я встал и сказал менту, сидевшему между нами – Уведите меня в камеру. – Мила опустила голову, она выглядела беспомощной и несчастной, наверное плакала, когда я ушел. Такой я ее видел последний раз в своей жизни.

Прошло несколько дней после этого тяжелого свидания. Я попросил передать следователю, что мне нужно сообщить ему что-то важное. Через несколько часов меня повели на допрос, и это был хороший признак. Следствие, как я понимал, не могло сдвинуться с мертвой точки. Очевидно, не было никаких дополнительных улик, а время шло, уже больше года длилось это следствия.

Следователь принял меня с серьезной и торжественной миной на лице, предвкушая полный успех. Он гостеприимно усадил меня на жесткий стул, сел напротив и торжественно заговорил.

– Ты сделал правильное решение, – сказал он. – Честно все расскажешь, – легче на душе будет. Чистосердечное признание, к тому же, значительно смягчит тебе наказание… – Я тут его перебил довольно грубо, мне не нужно было искать сочувствия и доброты у него. Какая может быть доброта у следователя? В той игре, которую я задумал, у меня не было друзей и помощников. У меня были только враги. Все, что я мог противопоставить им, это мою злобу, и может быть, мои мозги. Я уже упоминал, что я привык делать любое дело обстоятельно и хорошо. У меня было достаточно времени, чтобы продумать все мельчайшие детали моего последнего дела на земле.

Я ему сказал – До признания еще далеко. Вы сначала сделайте мне услугу, о которой я сейчас попрошу, а потом я вам чистосердечно во всем признаюсь. – Следователь очень удивился и гневно посмотрел на меня. Он снова заговорил о том, как чистосердечное признание смягчит мою вину и спасет мне жизнь, но я его опять перебил.

– Вот вы говорили, – напомнил я ему, – что дурака не поставят на на должность следователя по особо важным делам. Зачем же вы мне говорите такую чушь? Если вы намерены разыгрывать дурака из себя и меня, то лучше уж я пойду обратно в камеру. Мне нечего вам сказать.

Тут следователь откинулся на спинку стула и уставился на меня, ни слова не говоря. Когда он наконец убедился, что мне плевать на его грозный взгляд, он сказал тихо – Что это за услугу ты просишь?

– Очень все просто, – сказал я. – Отпустите меня на полдня из тюрьмы. Я вернусь и все, что знаю, расскажу.

Следователь окаменел от изумления. Он выпучил глаза на меня, не в силах поверить своим ушам, а потом вскочил, заорал, опять грозился, что мне дадут расстрел, и вдруг, как будто какой-то выключатель у него внутри сработал. Он внезапно смолк, снова сел напротив и заговорил спокойно.

– Это же безумная идея. Никто на это не пойдет. Да и зачем это тебе? На полдня! Что ты хочешь сделать? – Я ему ответил – Я хочу увидеться с Милой. И еще кое-чего мне нужно сделать. Это все личное. Если вы намерены меня уговаривать, или предлагать устроить с Милой свидание в тюрьме, то это напрасная трата времени для вас. Хотите – соглашайтесь, а стращать меня бесполезно. Я думал, вы это давно поняли, а вы все на что-то надеетесь. Неужели вы не видите, что мне все равно? – Он помолчал немного а потом медленно проговорил – Ты представляешь, в какое положение ты можешь меня поставить, если я соглашусь? Вдруг тебя кто-нибудь увидит и узнает? – Я ничего не ответил, а он молча смотрел на меня, недоверчиво и с ненавистью. Я с интересом наблюдал за ним. Когда подолгу не видишь людей, приобретаешь способность читать их мысли, даже у таких, как следователь. Я понял, что он что-то продумывает, и почувствовал теплый прилив в груди. Мне это и нужно было. Если бы следователь был круглый дурак, он сразу же бы отбросил эту мысль. Но тогда надежда бы у него оставалась только на то, что меня можно будет запугать и расколоть. Этот же понимал, что все пути исчерпаны, и если отбросить мое предложение, то с делом пора кончать, а это – полный провал. Я про себя ему кричал – «Думай, думай»! Следователь поднялся и сказал: «Ты сумасшедший. Отправляйся в камеру и подумай о своей судьбе.» – Но я услышал в его ответе другое. – «Мы подумаем. Может, что-нибудь из этого выйдет».

– Я подумаю, – согласился я. – И вы подумайте. Что может произойти самое худшее? Что я сбегу? Объявите всесоюзный розыск и меня живо поймают. Замету следы? У вас и без того ничего нет. А если надумаете, так отпустите меня в субботу утром. Только так я смогу наверняка увидеть Милу. – Следователь ничего не ответил, вышел из кабинета и вскоре охранник увел меня обратно в камеру.

Когда дверь за мной закрылась, я лег на кровать, закрыл глаза и стал прокручивать все возможные варианты, которые могли прийти в голову следователю. Что, по его представлению, можно было ожидать от такого как я? Предположить, что я совершу еще какое-либо преступление, было нелепо. Деньги мне, в моем положении, были не нужны. Предположить, что я сбегу? Тоже маловероятно. Наверняка за мной будет слежка, и пошлют на это дело самых опытных людей. Даже если я оторвусь от них, то далеко не убегу. Попытаюсь замести следы? Так я их скорее наведу на след, чем запутаю. Кто-нибудь меня увидит? С этим они легко справятся. Никто по этому поводу поднять шум не сможет. Все сводилось к тому, что риск невелик, почти никакой, а возможная награда – раскрытое тяжкое преступление, пойманная серьезная банда, найденные деньги, или то, что от них осталось.

Через несколько дней меня привели в кабинет, где сидел человек в штатском. Он представился – Я— начальник тюрьмы. Мы выпустим тебя на пол дня, как ты просил, в ближайшую субботу. Я вывезу тебя из тюрьмы, дам тебе мой телефон. Когда будешь возвращаться – позвони из телефонной будки от продуктового магазина, что в трех кварталах от тюрьмы. Я тебе покажу, где что, на карте. И не вздумай шутить! Если попытаешься сбежать, тебя пристрелят при попытке к бегству. Понял?

Я кивнул. Конечно же, я все понял. У меня сердце колотилось, как будто я пробежал десять километров. Сейчас мой план во многом зависел от удачи.

И вот, ранним утром бабьего лета, я переоделся в ту одежду, в которой меня арестовали, одел чью-то старую кепку со склада, чтобы прикрыть стриженную голову, и в сопровождении начальника выехал на гражданской машине из тюрьмы. Меня высадили возле трамвайной остановки, я стоял там один, дожидаясь трамвая, и не верил, что все это происходит наяву. Трамвай подошел, я запрыгнул внутрь, проехал несколько остановок, вышел, чтобы купить сигарет на те деньги, которые мне возвратили. Я обнаружил, что только двое за мной следят. Им помогает машина, которая может их подвести быстро туда, куда надо. Я купил себе хорошие сигареты, после чего денег почти не осталось, разве что заплатить несколько раз за трамвай.