Клетка бесприютности

Уложив его на подушки, я резко задернул шторы, молчаливо объявляя дневной сон. Вадик, видимо напуганный моей решительностью, кричать перестал. Он сам стянул мокрую от супа футболку и забрался под одеяло.

– Спи, – вздохнув, я поцеловал его в лоб. – Давай без сюрпризов.

Вадя спать не хотел. Он смотрел на меня черными Лалиными глазками, хлопал длинными ресницами и продолжал молчаливо вымогать конфету.

– Спи, – требовательно повторил я, начиная заводиться. – После сна получишь чай и сладкое.

Он нехотя отвернулся к стенке, завернувшись в одеяло. Я слышал его тонкие всхлипы еще какое-то время, но потом они стихли, дыхание выровнялось, и я понял, что настали долгожданные мгновения тишины.

Сквозь шторы едва пробивался дневной свет. Достав учебник по биологии, справочный материал для ЕГЭ и тестовые задания, я углубился в тему. Вадик мерно сопел, и я прислушивался к тому, как тревожно он ворочался в кровати. После двух лет нашей совместной жизни с Лалой ему было тяжело привыкнуть к чужому дому, к родному, но в то же время незнакомому обществу бабки и деда. Мы почти не общались с ними, живя особняком, и возвращаться к ним не хотелось, но под давлением обстоятельств пришлось. Я ненавидел эту вынужденность, и если сам мог бы скитаться по вокзалам, общагам и друзьям, то так издеваться над двухлетним Вадиком было кощунством.

«Пустишь? – спросил у матери я, стоя с коляской наперевес в одной руке и ребенком в другой. – Лала ушла… С ключами от квартиры. Только чемодан в подъезде нашел и коляску».

Вадик орал, мать, конечно, пустила, но отец не радовался нашему возвращению, заливая глаза литрами водки после тяжелых рабочих будней.

«А я говорил, – начал он. – Говорил, что повиснет с выблядком на нашей шее. И как еще два рта кормить? Вот как, Юлек?»

Она молчала, я стискивал зубы и кулаки, пока Вадик, стоя на полу, цеплялся за мой свитер и клянчил взять его на руки, без умолку зовя мать. Лалы не было, был только агрессивный дед, недовольная бабка и я – нерадивый отец, еще не получивший аттестат.

«Мы мою комнату займем, – пробормотал я, просяще и умоляюще, ненавидя себя. – Работу найду. Дайте перекантоваться. Пару недель».

Пару недель и разрешили, но с подготовкой к экзаменам я чувствовал, что две недели могут растянуться на пару лет. А с учебой в медицинском – на все шесть: учиться и работать столько, чтобы кормить себя, сына и снимать квартиру у меня бы не получилось. Мне хотелось эгоистично выбрать учебу и вложиться в будущее, но сопящий сверток на кровати вынуждал думать еще и о нем.

«Будь как будет», – решил я. Воспоминания отвлекали от анатомии, на которой я остановился, изучая циклы кровообращения. Экзамен должен был состояться уже послезавтра, а я не повторил как минимум три темы. В день перед экзаменом с Вадиком обещала сидеть мать, видимо, единственная ратовавшая за мое поступление. Часть материала я конспектировал, часть старался зубрить. От неудобной табуретки задница быстро становилась квадратной, поэтому я перенес конспект на пол к кровати и, подложив свернутый в несколько раз плед, уселся подле Вадика. Он перевернулся на спину и сладко, безмятежно сопел уже без той тревожности, с который проваливался в сон. Хотелось бы и мне также – от усталости и недосыпа глаза слипались, а буквы превращались в неразборчивую кашу.

– Просыпайся, – чья-то рука потрясла меня за плечо. Судя по запаху квашеной капусты и вареных овощей, это была мама. Она склонилась надо мной, и широкий рукав ее домашней кофты мазнул меня по щеке.

– Уснул, что ли? – сонно поморгав, я протер глаза от скопившейся слизи и обернулся. Вадика на кровати не было. Нервно дернувшись, я непонимающе посмотрел на мать, но она успокаивающе погладила меня по плечу.

– Он кушает, – она улыбнулась. – Заморил ребенка голодом. Там же стоял суп. Ты не мог покормить?

В меня будто плюнули.

– Он обедал! – возмутился я. – В смысле я заморил его голодом? Че несешь-то вообще?

Я отпихнул ее руку от лица и отвернулся, собирая по полу разбросанные исписанные бумажки с недорешенными задачками по генетике. Она считала, что я не справляюсь. Все вокруг так считали: органы опеки, особенно пристально наблюдавшие за нашей жизнью; врачиха в поликлинике; соседка по лестничной площадке и даже продавщица в магазине. Они пялились косо, пристально, но я мог только недовольно цыкать, не желая оправдываться. Вадик мало что смыслил – ему бы конфет побольше да пластмассовую машинку новую. Ему было со мной хорошо. Лучше, чем жилось бы с Лалой или моим отцом – алкашом проклятым.

– Ну, не злись, – она снова попыталась меня коснуться, но я опять отпихнул ее руку. – Игорь, не веди себя как маленький. Пошли лучше, трубу поможешь починить, пока отец не пришел.

Я неохотно поднялся.

– Показывай свою трубу, – чинить сантехнику я не умел, но и отказать матери не мог. Денег на мастера все равно не было.

***

В ночь перед экзаменом по биологии Вадик спал отвратительно. У него поднялась температура, видимо, купание в соседнем фонтане не пошло ему на пользу. В Москве ударили рекордные тридцать пять, и я разрешил ему поплескаться. И, с трудом разлепив глаза из-за его метаний по постели, сильно об этом жалел. Его щеки алели: тусклая ночная лампа, без которой он не засыпал, как раз отбрасывала свет на детское личико.

«Блядь, как не вовремя», – я взглянул на часы. На экзамен вставать предстояло в половину седьмого, чтобы успеть добраться до экзаменационного пункта. Спать оставалось несчастных пять часов. Совсем раскашлявшись, Вадя проснулся в половину второго и закапризничал сильнее. У него явно болело горло – он прикладывал ладошки к шее, пытался что-то сказать, но совсем осип. Я боялся, что он разбудит отца и тогда получим мы оба, поэтому старался его успокоить. Мягко притянув его ближе, я прижал к себе мокрое от пота тельце. Навскидку температура у него была не меньше тридцати восьми.

– Сына, что болит? – глупо спросил я, не понимая, что Вадик может на это ответить. Он невнятно хныкал, и сквозь его нытье я с трудом разобрал «голова».

В коридоре щелкнул выключатель, и на миг я испугался, что это отец. Но шаги были еле слышными и не такими шаркающими, поэтому я не удивился, когда через несколько секунд в комнате показалась мать.

– Жар у него, – пробормотал я, уложив Вадика на подушку, выпустив из объятий. – Простыл поди. Лето, когда умудрился?

– Нечего было разрешать ему в фонтане плюхаться, – мать взяла с полки градусник, о котором я напрочь забыл. Она стряхнула его, сгоняя ртуть до минимальной отметки, и сунула Ваде под мышку. От холода стекла он опять закапризничал, но я прижал его руку к туловищу, не позволяя рьяно шевелиться.

– Раз такая умная, сама с ним гуляй, – огрызнулся я.

– Это твой сын, – суховато напомнила она, присев на скрипящий стул возле стола. Взгляд ее упал на раскрытый учебник по биологии. – Тебе поспать бы. Экзамен же…

– Ты возьмешь отгул? – с надеждой спросил я. – Кто с Вадиком-то останется? Я только после обеда смогу…

Она обессиленно кивнула, зная, что выбора нет. Мне нужно было сдать последний экзамен, отделаться от учебы и получить аттестат. В идеале – поступить, но успешная сдача биологии теперь стояла под большим вопросом. Глаза закрывались сами собой. Вадик, дернувшись, обреченно затих – градусник от такой температуры уже точно нагрелся и не доставлял ему дискомфорта.

Температура добежала до тридцати девяти, и я чуть не выронил термометр, увидев эту отметку.

– Скорую бы вызвать… – запричитала мать.

– «Ибупрофен» притащи, в аптечке есть, – обрубил я. – Не надо никакой скорой. Если не спадет через час, тогда вызовем.

Она посеменила на кухню, и я понадеялся, что она не забудет взять стакан воды. Не забыла – принесла все, и я придержал Вадику голову, чтобы он смог проглотить таблетку будучи в сонном, вялом состоянии. Он лег на подушку, и я рядом с ним, стараясь освободить ему как можно больше места. Сын все-таки беспокойно дрыгался, его бил озноб, но я укрыл его одеялом до самого подбородка и крепко стиснул в объятиях. Он начал засыпать, меня тоже морил вязкий сон, и я даже не услышал, как мать ушла.

Сон мучил липкий, тревожный и никак не хотел отпускать меня из паучьих лап даже после трех звонков будильника. Голова гудела, щеки горели, хотелось лечь обратно на подушку и закрыть глаза. Вадик уже ровно дышал, я прижался губами к его лбу, чтобы измерить температуру. Он был тепленьким, но, к счастью, жар и лихорадка перестали его донимать. Даже озноб больше не колотил.

Мать сварила кашу, но меня тошнило от любого вида еды, тем более от вязкой склизкой субстанции, сваренной на жирном молоке. Тогда мама налила сладкий чай, и вот его я с удовольствием выпил, хотя он тут же непереваренной кислотой попросился обратно.

– Удачи сегодня.

– Спасибо, – буркнул я, не веря в ее искренность. Но мать тепло улыбнулась, и я даже потянулся, чтобы поцеловать в сухую, не по возрасту испещренную тонкими морщинами щеку.

Перед уходом я снова вернулся в комнату. Вадик все еще сладко сопел. Распихав шпаргалки за ремень и в носки, я быстро чмокнул сына в лоб. Тот потянулся ко мне так, словно хотел обнять за шею маленькими ручками, но в последний момент передумал и свернулся комочком, натянув одеяло до подбородка.

В метро легкие забивала духота. Сегодня ни один ветерок на улице не дул, стояла непоколебимая жара, и хотя бы в транспорте под землей хотелось слегка остыть, дотянуться до влажной прохлады. На перроне так оно и было, но в вагон в половину восьмого утра забилось такое количество людей, что я не знал, в какую сторону мне дышать. Большинство были мокрыми, в давящих офисных одеждах, утирающими то рукой, то платком пот со лба и над верхней губой. Меня зажало между двумя телами: строгой на вид женщиной в офисной юбке-карандаше и мужчиной в сером пиджаке. Он все время пытался достать из кармана что-то и то и дело тыкал меня локтем под ребра. Я каждый раз хотел огрызнуться, но сдерживал себя, запихивая раздражение поглубже, чтобы не разразиться скандалом прямо в вагоне метро.

Я вышел на Автозаводской Замоскворецкой линии. Сюда от Чертановской можно было доехать и на автобусе, но я испугался утренних пробок. На последний ЕГЭ опоздать не хотелось, я и так, задержавшись с Вадиком дома, прибежал уже в числе последних. Наша классная руководительница – Алена Федоровна – недовольно на меня зыркнула.

– Царитов, ты даже на экзамен прийти вовремя не можешь.

– Пробки даже в метро, – я постарался очаровательно улыбнуться. – Простите, Алена Федоровна, такого больше не повторится.

– Экзамен-то последний, – она хоть и ворчала, но заметно смягчилась. – Пойдемте. Там уже все ждут.

Мы прошли необходимые процедуры. Сдали телефоны – хотя мой, почти развалившийся кнопочный, и сдавать-то было стыдно, – потом прошли по аудиториям, где каждый сидел в одиночестве за партой в шахматном порядке. Провели инструктаж.

Я молился на легкий вариант, в голове после бессонной ночи случился полный кавардак: голосеменные смешались с покрытосеменными, круги кровообращения друг с другом, хордовые с членистоногими, и я навскидку не мог вспомнить ничего, что мне бы пригодилось для успешной сдачи. Организатор раздал варианты, и я из-под полуприщуренных глаз посмотрел на задание. Первые три показались легкими, и оставалось только надеяться, что так будет и дальше. Но, если тест с горем пополам я решил, задыхаясь от нервов, то во второй части просел окончательно. Голова гудела, и я прижался лбом к прохладному дереву парты, чтобы немного остыть.

«Плакал мой бюджет медицинского, – отчаянно подумал я, нервно перелистывая страницы варианта, будто надеясь, что они превратятся в другие и задания станут легче. – Точно плакал. Буду на автомойке работать. Пиздец».