Клетка бесприютности

«Еду, но не один!» – ответил я коротко.

«Со знойной красоткой?»

«С вредным сыном. Оставить не с кем было. Найдем, куда уложить?»

Виталька не отвечал долго.

«Найдем».

Мы вышли на нужной станции, пересели на кольцевой. Вадика пришлось тащить – он не хотел просыпаться и на любую попытку разбудить отвечал недовольными капризами. Я сносил их терпеливо, понимая, что ругаться с ним – не в моих интересах. Но терпение никогда не было моей сильной стороной, поэтому я пообещал, что сдам его цыганам у метро, если он не перестанет ныть.

Угроза подействовала, но нытье превратилось в шумное сопение прямо под ухом. Он уложил голову мне на плечо, пока я с ним на руках пробирался по эскалатору наверх в попытках ускориться. Поезд, как назло, ехал чертовски медленно. «Весь праздник пройдет без меня», – я подавил грустный вздох, глядя на две предстоящие станции. Наконец двери открылись на нужной, и мы вышли. Вадик пободрел и уже не так хмуро косился на меня из-под пушистого слоя ресниц.

– Мы сколо? – невнятно пробормотал он.

– Почти приехали, – я поставил его на ноги на эскалаторе, но предусмотрительно не отпускал руки, зная, что он мог ломануться вперед. Ребенок – без царя в голове.

Лимит слов у двухгодовалого детеныша закончился, и он внимательно следил за черными перилами, поднимавшимися чуть быстрее эскалатора. Мы вышли на свежий воздух, и я опять подхватил сына на руки, чтобы ускориться. В общагу – за шоколадку и обворожительную улыбку – комендантша пустила без лишних вопросов. Она наверняка уже была наслышана про предстоящую пьянку и делала вид, что не замечала ее.

Воняло куревом с начала коридора, и по мере приближения к комнате запах только усиливался. Шум – тоже. Галдеж и громкий, визгливый смех девчонок слышался у самых туалетов и продолжался до комнаты.

– Игорек! – из-за двери, чуть не дав Вадику по лбу, выскочил Виталька с зажатой сигаретой в зубах, порядком пьяный. – Ну наконец-то! Заждались! Нашел, куда мелочь твою пристроить, давай.

Он протянул руки к Вадику, и тот вроде даже сам подался к Виталику, но я дернул его назад. Виталька был откровенно пьян, от него несло куревом, и отдавать ему в руки свою двухлетку казалось небезопасным.

– Показывай, куда пристроить.

Виталик отвел меня в соседнюю комнату, видать, ее обитатели уже заливали водкой глаза на Дне рождения сынка академика, и постели стояли заправленными и свободными. Вадик скромно присел на одну из них, потянул покрывало. За стенкой шумели, но я не сомневался в привыкшем к алкогольным дебошам сыне – он точно сможет уснуть.

– Скоро вернусь, – я сухо чмокнул его в лоб. – Ты тут полежи. Если будет страшно, стучись в комнату напротив. Но лучше засыпай, договорились?

Вадик нехотя скорчился.

– Ладно, – наконец согласился он и, скинув кроссовочки, забрался под покрывало.

Он промяукал еще что-то на своем, на детском, но я опять не смог разобрать. Особо и не пытался. Виталька уже нетерпеливо толкался у двери, переминался с ноги на ногу и то и дело шикал «Игорь» мне в спину. Сын закрыл глазки, и только тогда я поднялся, направляясь к выходу. Виталька всучил мне в руки пластиковый прозрачный стаканчик, наполненный резко пахнущей водкой. Мы чокнулись. Выпили. Он смешно скривился, но совсем слабо – порция сорокоградусной явно была далеко не первой.

– Мы тебе подарок приготовили.

Машинка болталась в обычном пластиковом пакете без особой упаковки. Я мельком видел подаренные Виталику коробки, и мой сюрприз на том фоне выглядел невзрачно и бледновато. Но я все равно его вручил.

– Коллекционная. Еще старые отцовские запасы. Ты всякий антиквариат любишь, надеюсь, к сердцу придется, – я нервно сгибал и разгибал пальцы, пока Виталик доставал машинку из пакета. На его лице застыло немое изумление: брови вздернулись, а рот чуть округлился, как у ребенка.

– Ты б знал, сколько она стоит… – пробормотал он. – Блядь, Игореха, это лучший подарок! Без слов!

Он стиснул меня в объятиях, а я начинал понимать, почему мать запрятала их так далеко – догадки о большой стоимости машинок подтвердил и Виталька. Похлопав его по спине в ответ, я выпутался из объятий. Он бережно положил машинку рядом с Вадиком, видно, надеясь, что к ребенку никто не полезет и подарок не сломает.

Мы вышли в накуренный коридор. Комендантша явно делала вид, что не слышала нашей гулянки, потому что иначе давно была бы здесь.

– Две тыщи рублей делают чудеса, – пояснил Виталик, когда я спросил об этом. – Не парься. Пошли бухать?

– Пошли, – легко согласился я.

– Тебя там Дашка заждалась.

Выходя из комнаты, я нервно вспоминал, кто такая Дашка, но на ум никто так и не пришел. Только когда на шею кинулась девчонка с соседней группы, прыгнувшая со мной в койку первого сентября, я ее признал.

Дрожжевой запах пива перебивал терпкую вонь водки, судя по мокрым пятнам на ковре, здесь уже точно не раз опрокинули стаканчики. Народу набилось непозволительно много для такой маленькой комнатки – даже присесть было негде. Кое-как я пробился к окну, втиснулся у подоконника и приоткрыл деревянную форточку. Свежий воздух приятно ударил в нос, и я жадно глотнул прохлады – от духоты, толпы и жары спина уже стала влажной, а я, казалось бы, только зашел.

– За Витальку! – то и дело слышался нестройный хор, и я каждый раз опрокидывал водку в себя, а кто-то – каждый раз разные – подливал мне в пластиковый стаканчик еще.

Меня сложно было напоить: во-первых, я знал меру; во-вторых, живя с буйным отцом-алкоголиком, никогда не допускал состояния выше критической отметки; и в-третьих, меня с трудом брало спиртное, словно антиоксиданты автоматически вводились в организм и противодействовали зеленому змею.

Судя по тому, что Вадик не пытался пробиться в эту пьяную толпу, он действительно уснул – или притворялся, решив не беспокоить отца.  Я тоже к нему не ходил, боясь разбудить и завершить свой праздник досрочно.

– Нос-то чего повесил?

Дашка даже говорила не по-настоящему, а картинно, как персонажи, и вздернутый забавный кончик нома только больше заставлял ее считать героиней анимационной мультипликации.

– Не повесил, – я опрокинул еще стаканчик. – Толпа просто. Народу в комнатке три на три слишком много.

– Виталька популярный, – Даша встала рядом, потеснив пацаненка из параллельной группы, и я пожалел, что он оказался таким мягким, уступив ей место. – Хочешь, уйдем отсюда?

– Мы на празднике, – напомнил я. – Пошли-ка лучше к имениннику.

Я не хотел оставаться с ней наедине. Она почему-то – непонятно и для меня! – решила, что у нас может что-то получиться. Ее не пугал Вадик, вернее, она о нем даже не вспоминала, вероятно подумав, что благодаря игнорированию проблема молодого отцовства может рассосаться сама собой. Ее не пугало даже то, что я с трудом вспоминал ее имя, типично распространенное, не выделяющее ее среди остальных. Она настырно сжимала мою ладонь, и мне не хотелось ее обижать, но я все-таки вытянул пальцы из цепкого захвата маленькой руки.

– Ну, что такое? – она вздохнула. – Мне казалось, я тебе нравлюсь.

Гиблое дело – разводить на откровенность после полбутылки водки, когда язык с мозгом уже плохо связан нейронными связями, но я старался держать все грубости внутри. Она хлопала длинными ресницами, накрашенными синей праздничной тушью, делала губки бантиком, словно это было сексуально, и не сводила с меня глаз.

– Даш, – я сжал пластиковый стаканчик, и остатки алкоголя выплеснулись на ковер. – У нас ничего не будет.

– Почему?

– У меня сын, – напомнил я. – Готова стать матерью в восемнадцать?

Причина была не в сыне, но им я легко и почти без стыда прикрылся. Никакая девчонка не захочет стать матерью в восемнадцать. А я не хотел встречаться с ее навязчивостью, граничащей с прилипчивостью, с ее доступностью и дурацким забавным носом.

– А если готова? – она бросала вызов. Подалась грудью вперед, опять приоткрыла рот и крепко схватила мою руку.

– Не готова, – с нажимом повторил я. – Он орет, плохо спит и отбирает хлеб у голубей. Невеликая радость – следить за ним.

– Вместе легче, – Даша почувствовала мою ложь и пыталась продавить меня на правду. – Давай хотя бы попробуем?

Терпение закончилось, как в топливомере: загорелась лампочка о недостатке, и стрелка резко упала ниже нуля. Я вырвал ладонь из ее захвата резче, чем хотелось, и развернулся. Праздник за спиной превратился в фон – алкоголь усилил концентрацию на собственной злости, и на остальное стало наплевать. Даша даже отшатнулась, видимо, напуганная моей резкостью. Я схватил ее за плечи, легонько потряс, и голова ее мотнулась как у китайского болванчика – вперед-назад.

– Ты мне не нравишься, – обрубил я жестко. – Совсем. Как тебе еще сказать мягко, чтобы ты поняла?