Тёмный мёд. Сборник произведений

– Ну, как будешь готов – дашь знать. – Васкес словно обиделся на ответ Сергея. – А я пойду с Рамиресом постою. Он сказал, хорошую штучку придержит, десять лет выдержки. Специально для такого случая. А ты стой, наслаждайся закатом, Серхио. Закат хорош.

Закат был великолепен. Багрово-красное марево медленно опускалось в тучи, сгущающиеся на горизонте, в мелькающие то и дело всполохи далеких и пока неслышимых первых признаков бури. Ветер усиливался, толкал Сергея в спину, словно принуждая сделать то, против чего противились инстинкты, мягко толкал, нежно, но уверенно. Нежный вечерний бриз, который тоже против меня, подумал Сергей. Весь мир такой.

Он обернулся и посмотрел в сторону машины. Васкес курил, что-то вполголоса рассказывал Рамиресу, сидящему в машине, изредка улыбаясь и бросая быстрые взгляды в сторону Сергея. Потом сделал паузу и добавил пару слов. Рамирес расхохотался и чуть не упал с водительского сидения наружу. Потом махнул рукой и крикнул:

– Эй, поллито! (pollito – исп. цыпленок. Здесь и далее прим. автора.) Я же говорил, что не полетишь!

На этот раз рассмеялся Васкес. Сдержано, спокойно и даже почти не обидно.

– Пошел ты, – буркнул под нос Сергей.

– Поехали домой, – продолжал Рамирес. – Буря скоро будет, а дома хорошо, тепло, выпьем, жена приготовит энчиладас, будет весело!

А тебе не весело сейчас, морда мексиканская, думал Сергей. Скучно ему. Ржет надо мной, вон, и Васкес ржет, и скучно им, видите ли. Он понимал, что чем дольше стоит, тем страшнее становится, тем тяжелее будет сделать этот шаг, эмпухе (empuje – исп. толчок) в пустоту, после которого, как говорил Васкес, становишься другим человеком, рождаешься заново, и жизнь становится более яркой и красочной.

Чего ж там кричат—то в такие моменты, думал он. Банзай – не то, джеронимовообще дерьмо какое-то. Но ведь кричат что-то, нельзя не кричать, не удержишь в себе все это так просто. Как он говорил? Толчок и выдох? Так чего же я стою в таком случае, почему не решаюсь, раз так просто? Шаг, и все. Или зассал, цыпленок? Ну? Ррраз, два…

Он зажмурился, напрягся, словно пружина, потом открыл глаза, оттолкнулся правой от края, как учил Васкес и пошел в синеву.

– Ебааа….

Вот что кричат в таких случаях, подумал он, а потом по пяткам ударило неожиданно твердое море и его закружило в синем водовороте соленой воды и пузырьков воздуха. Сергей открыл глаза и глянул вниз, в глубину. Темень и холод, подумал он, вот прямо как после смерти. Темень и холод, и они манят к себе, зовут и притягивают. Тело какое-то время еще погружалось, потом море стало выталкивать его на поверхность, в пока еще теплое солнце, он взмахнул несколько раз руками, словно помогая морю, взлетел над водой на полметра и заорал во всю глотку. Адреналин кипел в крови, его всего трясло и хотелось петь что-то сумасшедшее, даже не петь, а просто орать какую-то чушь, все равно о чем, лишь бы дать выход всему, что его переполняло. Море пенилось вокруг, поднимало на волнах и потом бросало вниз, будто в пропасть, и сердце снова сжималось на какие-то мгновения, словно не веря, что все закончилось хорошо. Сергей тряхнул головой, шумно выдохнул и поплыл в море тяжелыми, длинными взмахами.

Потом его подобрал катер, который заказал Васкес утром, долго вез к причалу и всю дорогу его не оставляла дрожь то ли от адреналина, то ли от прохладногоморя – Сергей ни в чем не был уверен в тот момент и не взялся бы судить о причинах этой дрожи. Он понимал одно – Васкес был прав и теперь действительно все по-другому. Абсолютно все.

* * *

– А потом они двинулись в Эль Прехо, всей толпой погрузились в грузовичок и поехали! – Рамирес был уже пьян и не следил за громкостью своего голоса. – По дороге палили из пистолетов, кричали, да только путь был далекий, а они выпили слишком много текилы, так что до Прехо не уснул одинМартинес, и то потому, что он был за рулем, понимаешь?

Сергей кивал головой, понимая и одобряя. Если текилы было столько же, сколько они выпили сейчас, то да, он понимал их всех. Рамирес дергал его за рукав, отчего рука Сергея спадала с подлокотника плетенного кресла, и он с вялым неодобрением вновь водружал ее на место.

– А в Прехо их приняли всех, потому что сил у Мартинеса хватило только чтобы доехать до главной площади. Потом он уснул, Серхио, ты представляешь? Привез их на баласера (balacera – исп. перестрелка) и уснул!

– А кто принял-то? – спросил Васкес. – Местные? Дон Гальярдо и его ребята?

– Ла полисия, – Рамирес расхохотался, словно это была лучшая его шутка. – Их приняли долбаные полисьеро, отобрали оружие и перенесли в каталажку. Представьте себе их удивление, когда они проснулись утром в полицейском участке!

Сергей не представлял, но сказать об этом уже не мог и только кивал, словно китайский болванчик. Васкес заметил это и, глядя на Рамиреса, приложил палец к губам. Сергей закрыл глаза, пытаясь остановить уже почти непроизвольное кивание, и провалился в сон.

Вода была кругом, соленая и прозрачная, холодная снизу и теплая у лица, она крутила его тело в водовороте медленно и величаво, словно танцуя с ним в каком-то странном вальсе. Яркие блики света врезались в нее всего на метр, растворяя эту темно-синюю краску под ногами и превращая ее в ярчайший аквамарин. Потом время будто остановилось, пузырьки воздуха замерли в сантиметрах от его глаз, все тело обрело необычайную легкость, только пошевелиться почему-то было очень тяжело. Наверное, потому, что кончаетсявоздух, подумал он. Подумал, и мысль эта отчего-то не обеспокоила его, будто так и должно быть, будто воздух уже и не нужен ему, а нужна только эта синяя прохлада, обволакивающая его и одурманивающая разум, будто скоро он сможет пить ее, и дышать ею. Прохладой, подумал он. Да, это так прекрасно, дышать прохладой. Пить эту синеву и дышать ею. А потом его рвануло вверх, затрясло, и он проснулся.

Рамиресдергал его за плечо, что-то бормоча себе под нос, и от него жутко несло перегаром. Как и от меня, подумал Сергей. Гадость какая.

– Все-все! Встаю, – сказал он, еле разлепляя пересохшие губы. В горле было сухо и мерзко, ужасно кружилась голова, и он почти не помнил вчерашний вечер.

– Кофе внизу, на террасе, – сказал Рамирес. – Отправляемся через час.

Кофе, наверное, был неплох, но Сергей пил его без удовольствия, обжигал губы и язык, чертыхался и снова прихлебывал. Пива бы сейчас, думал он. Нашего. А то этот мексиканский ацетон уже поперек горла стоит. Васкесчем-то занимался внизу, в гараже, Рамиреса тоже не было видно, только жена его, донна Аделита, крутилась вокруг стола и уговаривала Сергея поесть перед дорогой. Он вяло отнекивался, ссылаясь на боли в желудке, она становилась настойчивей, и, казалось, сейчас ему придется сдаться, но тут на террасу поднялся Рамирес и прикрикнул на нее. Донна Аделита обиженно поджала губки и ушла в дом, бормоча что-то нелестное о муже и всех его родственниках до пятого колена включительно.

– Женщины, – многозначительно сказал Рамирес. – Твоя-то как?

– Я не был у нее уже три дня, – ответил Сергей. – А все Васкесвиноват.

– Васкес всегда виноват, – усмехнулся Рамирес. – Даже когда никто не виноват, в этом виноват Васкес. Ты бы к ней съездил что ли. Мало ли как повернется.

Да, думал Сергей. Мало ли.

– Что с машиной? – спросил он. – Все готово?

– С машиной – да. Я проверил ее, пока ты спал. С грузом тяжелее, ребята задерживаются.

– Это плохо, – сказал Сергей, хотя было и так понятно, что хорошего мало. – Надолго?

– Часа четыре. Ты бы успел.

Сергей молчал. Да, он бы успел, если четыре. Только что скажет Васкес?

– Васкес сам меня отправил, – словно прочитал его мысли Рамирес. – Бери машину. И не благодари.

Сергей улыбнулся:

– Не буду. И не проси.

* * *

Она ждала его на пороге, и почему-то ему подумалось, что она ждала его вот так каждый день. С утра до вечера. Просто сидела на пороге и смотрела вдаль.

– Я ждала тебя, – сказала она.

– Я вижу, Донсия.

– Не зови меня так!

Она снова злится на это имя, подумал Сергей. Каждый раз. Миллион раз.

– Мне не нравится имя Кармен, – сказал он. – Плохие ассоциации.

– Да, ты говорил.

Он коснулся рукой ее щеки, провел тыльной стороной ладони ко лбу, потом кончиками пальцев тронул губы.

– Я скучал. И я уезжаю.

– Да, – сказала она в ответ. – Надолго?

– Недели на две. Работа.

Она смотрела на него снизу вверх, черные глаза ее светились теплотой. Маленькая восемнадцатилетняя девочка, которая ждала его три дня и теперь дождалась. Он знал, что скрывалось в этом взгляде, там был вопрос, на который он не мог ответить, не солгав.