Последний из Двадцати

Мастер Рубера предпочитал упрёкам с наставлениями угрюмый взгляд. Парню хватало лишь чувствовать его на себе, чтобы память сама вытащила из своих недр брошенную учителем фехтования обиду – все беды, что попадутся на твоём пути, несносно-бестолковый мальчишка, ты навлечёшь на себя сам!

Вот, шмыгнул носом Рун, навлёк.

Ему страшно не хватало эмоций на лице Ска. Если бесовка извивалась в танце победного восторга, то на каменном лице стальной девы не отражалось ничего. Рун не знал, куда его ведут, не знал, обречён он или всё ещё смеет лелеять надежды, не знал…

Просто не знал.

Уши вдруг заложило – Рун глянул и увидел, как брошенный Ска куб пролетел над головой, с грохотом рухнул где-то там, у тронного зала. Откуда они начинали. И как только она бросает кости, что они вылетают, задался вопросом юный чародей. Огненная птица вновь явила себя перед ним, заставляя встать. Рун хотел захныкать, словно малое дитя. Ему вспомнилось, как он сотни раз удивлялся стремительности взрослых собратьев: что бы не случилось, они вставали, творили, делали. Он спрашивал старого Мяхара, разве им не бывает лень?

Бывает, отвечал старик.

Сейчас он понимал его как никогда лучше.

Бесовка вдруг изменилась в лице и нахмурилась – помимо прочего, фонтан сил даровал возможность сделать один ход вне очереди. Пусть и слишком незначительная, но победа!

Рун нырнул в следующий зал, держа клинок наготове – ещё десять минут назад это спасло ему жизнь: брызжущий ядовитой слюной ядоплюй прыгнул на него с потолка и тут же напоролся на меч.

Спасло и сейчас. В заставленной книжными полками зале на него метнулись буквы. Пышущие жаром, озарённые свечением, они норовили ударить яркими лучами знаний по глазам, проникнуть в мозг, вытеснить бестолковщиной дельные мысли.

Но они боялись клинка. Мастер Рубера не раз говаривал на уроках фехтования, что противник может оказаться призраком, мыслью, принявшим осязаемый облик проклятием – в первую очередь следует понять, есть ли у него кровь. Всё, что кровоточит из вспоротых ран – боится клинка.

Фраза, глупая и липкая, из любовного романа, навязчиво лезла в глаза, закружилась вокруг летучим червём.

Рун вспорол её в том месте, где была запятая, разделил каждое слово, будто на уроке грамматики.

Удивился.

Будучи магом он творил всякое, обращал невозможное в обыденность, обыденность в невозможное. Но ещё никогда прежде его не атаковали книги.

Словно стая взбалмошных летучих мышей, они взлетали со своих полок. Проказливые язычки закладок трепало потоками ветра. Шуршали бесконечностью мудрости и приключений парящие книги, хлопая крыльями обложек.

Думать – это не сейчас, велел самому себе юный чародей, думать это обязательно будет потом.

Словно заклинания, с страниц книг слетали фразы и предложения. Будто обручи, они окружали собой Руна, норовили стянуться, заключить в плотные тиски слов.

Парень едва не взвыл, когда прозевал нависшую над ним угрозу. Каскад глаголов ударил его по щеке мокрой пощёчиной, лизнул нос, влился внутрь через глаза.

Последнего из Двадцати накрыл с головой самый настоящий сумбур чужих переживаний и сопливых фантазий. Словно он, наконец, обратился в долгожданную жертву, книги бросились на него, как изголодавшиеся крысы на добычу.

Рун широко раскрыл слезящиеся глаза, едва не выронил клинок из рук. Перед ним зашелестела страницами книга – желтое покрывало пустоты, жаждущее чужих переживания раскрылось перед ним в полной красе. Он вдруг ощутил, как пустота смотрит на него из глубин чистых листов, а сам он вдруг перестаёт быть собой. Волосы потянуло потоком невесть откуда взявшегося ветра. Боль, пронзившая чародея, кричала о том, что его разрывают на куски. На жёлтом полотнище начали появляться первые буквы. Сквозь плеяду наваждения смело пробивалась догадка, что его ЧИТАЮТ.

Рун рубанул наотмашь. Виранскую сталь хвалили не зря – жадный до чтения чужих душ талмуд издал похожий на выдох писк, прежде чем разлететься бумажным беспорядком по полу.

Его собратья тотчас же узрели незавидную судьбу, что ожидает любого, кто покусится на непрошенного гостя. Они отпрянули в стороны, разлетаясь по углам. Это ненадолго – Рун знал. Как и всякие мелкие твари, едва столкнувшись со смертью сородича нос к носу, они трусливо бегут. Чтобы уже через мгновение уверится в мысли, что если не у того неудачника, так у них точно получится оторвать от добычи кусочек.

Парень не кричал. На языке повисли с десяток ругательств и насмешек трусящему противнику – пусть он только посмеет сунуться! Будто бы простое сотрясание воздуха хоть раз имело толк…

Окажись здесь Гитра, наверно, она была бы не против навсегда слиться в экстазе, стать частью книги. Наверняка из неё получился бы пошлый, разнузданный до откровенного рассказ. Что-то подсказывало юному чародею, что из него самого уж точно ничего путного не получится.

От каждого его шага в воздух устремлялся ворох слежавшейся пыли – местные полки никогда не ведали ни заботы библиотекаря, ни старательной руки горничной.

Всё ещё полные ужаса, но голодные, книги вновь закружились в танце над головой Последнего из Двадцати. Сменили тактику – если раньше фразы лишь пытались изучить попавшегося им на пути чародея, то теперь норовили плетьми ударить по плечам и спине. Рун был словно молния. Набравшийся новых сил из фонтана, он отскочил от книжной полки – не выдержав его веса, та с грохотом повалилась наземь. Меч вспарывал воздух, кромсая его ломтями. Книги валились вниз изувеченными птицами. Низвергнутые и изрубленные, они вяло, умирая, шевелили остатками обложек. Тускнели некогда яркие форзацы.

Рун чуял бунтарский школьный дух. Сколько раз в детстве, устав от скуки уроков, он мечтал однажды ворваться в опостылевшую библиотеку? В фантазиях он представлял себя то старым Мяхаром, то мастером Рубера, что нещадно жалит своих врагов – без волшбы и магии.

Ему остро сейчас не хватало огня. Будто заведомо зная, сколь варварская душа оказалась в путах лабиринта, библиотека решила обойтись без единого факела. Жаль, подумалось парню – иначе бы здесь всё решилось куда быстрее.

Беспечность вышла ему боком – мгновение промедления стоило ему клинка. Стократно повторённая, засохшая на губах и опостылевшая мудрость из сборника «Философских размышлений» ударила по руке, ужалила будто змея. Рун ослабил хват рукояти лишь на мгновение, но книгам хватило и этого. Инициатива гулящей девкой спешила нырнуть из его объятий в сладкий плен противника. «Сказки и сказания» – некогда изученная и зачитанная же самим чародеем до дыр выпустила клещи захватов. Левую ногу обвило плющом легендой о Треклятом Луке. Правая же больше заинтересовала повесть о героях Щиторала.

Парня резко дёрнуло – еще пару мгновений назад гроза бумаг теперь потерял равновесие. Книги подвесили его вниз головой, будто кабанисью тушу.

Руки юного чародея отчаянно хватали воздух. В тщетных попытках вырваться, он уловил за страницы какой-то подвернувшийся под руку том. Он вложил в ладони всю злость, что сумела в нём скопиться – будто умалишённый, он напоследок, от бессилия хоть что-то изменить драл страницы из несчастной книги, беспощадно и безжалостно сминая, швыряя на пол.

Интересно, подумалось ему, что сейчас видит Ска? Что она думает, видя происходящее и не имея возможности ничего изменить. Прыгала на одном месте, хлопая в ладоши дьяволица – кажется, она только что приобрела себе еще одну забаву!

Строки щупальцами потянулись к рукам, будто тая надежды спасти уже угодившего под раздачу собрата. Тщетно – Рун сопротивлялся от безнадёжности: когда на пол рухнули остатки изодранного писева, он стиснул отростки строк – те будто жгли огнём в ответ, но тщетно. Из последних сил, парень сопротивлялся как мог.

Он сопротивлялся, когда целый рассказ ушёл на то, чтобы обвить его вокруг тулова, он сопротивлялся, закрывая глаза, когда зашелестела исписанными бисерным почерком страницами книга. Отчаянно завопил – не от ужаса, от ярости. Всё нутро шептало ему изнутри, чтобы он приготовился. В конце концов, подметил некстати проснувшийся сарказм, ты пробудешь строками не так уж и долго. Вечером тобой уже будет забавляться новая хозяйка.

Остальные книги тоже раззявили голодную пасть – пустота их пугала, они жаждали наполнения историями, смыслами, чувствами. Тело тут же отозвалось – заныло, будто теперь его, что половую тряпку, рвали в разные стороны. Будто это в самом деле могло его спасти, он закрылся руками, пытаясь заслонить лицо.

Пытавшиеся его прочесть книги в ужасе завизжали. Мокрыми тряпками заспешили прочь стискивавшие его путы, Рун кулем полетел вниз.

Спина тотчас же застонала от удара, нечто подсказывало последнему из Двадцати, что ему жутко повезло не свернуть шею.

Глаза он раскрыл сразу же, едва нашёл в себе силы встать. Найти бы ещё в себе силы ответить, что это была за чертовщина?

Земля под ногами вдруг заходила ходуном, едва вновь не уронив чародея.

Парящие книги пылали огнем. Руну захотелось протереть глаза. Догадки в голове скакали одна за одной, пока вновь не раздался грохот. Парня бросило на один из поваленных книжных шкафов. Он резко развернулся – и вовремя: огненной птицей, роняя искры и обугленные обрывки страниц, на него неслась книга.

Он отскочил, посмотрел наверх. Титанических размеров бесовка неистовствовала, топая ногами и стискивая кулаки. Даже сквозь звуконепроницаемый купол Руну казалось, что она обвиняет застывшую стальным истуканом Ска в жульничестве.