Егерь-2: Назад в СССР

Заливались злым лаем собаки, почуявшие недоброе.

Жмыхин стонал сквозь зубы, сидя на траве. Павел перевязал ему простреленное навылет плечо найденным на базе бинтом, но кровь продолжала сочиться сквозь белую марлю. Лицо Жмыхина побледнело, временами его била крупная дрожь.

Меня тоже потряхивало от мысли, что этот человек хотел меня убить. Отчего-то втемяшилось в голову, что он хотел сделать это сразу, ещё при нашей первой встрече. Просто откладывал момент, выжидал.

Я даже вспомнил удивление от того, что один человек может настолько ненавидеть другого.

Павел предложил егерю пересесть на причал или пойти в дом. Но тот лишь яростно мотнул головой.

Жена Жмыхина так и не вышла из дома. Павел постучался в дверь, выслушал что-то и молча отошёл прочь.

Фёдор Игнатьевич с Воронцовым поехали в Светлое – звонить в милицию.

Я присел на край причала и смотрел на мёртвого человека, лежавшего на земле, словно большой куль с тряпьём. Смотреть не хотелось, но я не отводил взгляд, словно Самохвалову могло стать от этого легче.

Первым примчался на мотоцикле коллега Павла из Светлого – пожилой старший лейтенант с заметной сединой в жёстких тёмных волосах. Он сообщил, что вызвал оперативную группу.

Старший лейтенант был очень недоволен тем, что мы не предупредили его о нашем рейде. Павел вполголоса объяснил, что информация о браконьерах поступила только сегодня ночью, и терять время мы не могли. Кажется, коллега ему не поверил. Видимо, решил, что Павел хотел выслужиться перед начальством.

За мотоциклом старшего лейтенанта ехал наш «Газик».

А ещё через полчаса прикатила оперативная группа на знакомом милицейском автобусе.

Первым делом в автобус посадили Жмыхина и под конвоем увезли оказывать ему медицинскую помощь. Затем за дело взялись криминалисты.

Лодку, на которой охотились браконьеры, осмотрели и увезли на экспертизу. Для этого из Светлого пригнали грузовик. Совхозный шофёр недовольно ворчал – дескать, оторвали от работы. Но, увидев кровь на траве и закованного в наручники Жмыхина, примолк и стал с любопытством оглядываться. Его плутоватый взгляд скользнул по сараям и остановился на лодках. Не знаю, о чём подумал шофёр. Но я на всякий случай подошёл к нему.

– Здесь охрану оставят. Да и я буду приглядывать за имуществом.

– А, – сразу поскучнел шофёр. – Закурить есть?

– Не курю.

Мы вытащили лодку из воды и помогли погрузить её в кузов. В кабину вместе с шофёром сел один из милиционеров.

Следователь коротко дал ему указание. Затем дверцы грузовика захлопнулись, и он укатил в сторону города.

Нас в тот день допрашивали почти до темноты. Следователь оказался въедливым, да и убийство – не квартирная кража. Когда же следователь увидел документы убитого, вопросы посыпались лавиной.

В животе бурчало от голода, царапнутая дробиной щека болела, голова была тяжёлой и соображала плохо. Как ни странно, это оказалось на руку. Когда следователь стал подробно выяснять мою биографию чуть ли не с момента зачатия, я вдруг обнаружил, что отвечаю ему совершенно на автомате. И говорю те вещи, которые до этого времени вспомнить не мог.

Нет, иногда неизвестные прежде моменты всплывали в мозгу яркими вспышками. Но так же мгновенно затухали прежде, чем я мог в них разобраться. А тут прямо целая картина выстроилась. И не сухими строчками протокола, а живой, настоящей памятью.

Слава богу, гораздо больше следователя интересовали подробности убийства и мои взаимоотношения с Жмыхиным и Самохваловым. Иначе он точно поймал бы меня на нестыковках.

Фёдора Игнатьевича отпустили первым. Он тут же сел в машину и поехал в Светлое. Вернулся через двадцать минут и привёз бидон тёплого молока с фермы и несколько буханок хлеба. В «Газике» нашлась алюминиевая кружка. Этой кружкой мы по очереди черпали из бидона молоко, запивая им вкусный ноздреватый хлеб.

***

Я отвязал одну из лодок, сел на вёсла и медленно поплыл вдоль берега в ту сторону, где неделю тому назад охотились браконьеры.

Дело было вот в чём. Когда следователь заносил в протокол их добычу, среди крякв и чирков я увидел крупную птицу в сером с белым оперении, с ярко-оранжевым клювом.

Это был серый гусь – птица, вполне обычная для Центральной Европы, но чрезвычайно редкая у нас. Браконьеры не пожалели редкую птицу. А может, просто не стали разбираться – сбили влёт и закинули в лодку.

И теперь я искал гнездо серого гуся. Судя по размерам, убитая птица была самкой – самцы, обычно крупнее чуть ли не вдвое. Значит, у неё вполне мог остаться выводок.

Я медленно продвигался вдоль берега, а сам поневоле любовался озером. В свете утреннего солнца спокойная вода казалась тёмным старинным зеркалом. Ближе к берегу на ней тут и там проступали оспины кувшинок. Вдоль берегов и на отмелях колыхались метёлки тростника. То и дело раздавались всплески – это хищная рыба вышла на утренний жор перед дневной жарой.

Утки на озере было достаточно. Подросшие выводки то и дело скрывались в зарослях под тревожное кряканье заботливых утиных мамаш. Утята почти сравнялись размерами со взрослой птицей и сейчас линяли, меняя детское пуховое оперение на взрослое, пригодное для полёта. Ещё немного – и встанут на крыло, начнут готовиться к дальнему пути на юг.

Я насчитал шестнадцать выводков крякв и чуть меньше чирков. Эти утки отличались от крякв меньшими размерами и двумя белыми полосками на голове.

Поневоле я поймал себя на том, что мне нравится это озеро. Здесь было тихо и спокойно, если забыть о недавнем происшествии. Лет через тридцать большинство таких озёр сплошь обрастут коттеджными посёлками и будут отгорожены от простых людей высоченными заборами с охраной. Но сейчас здесь не было ни души, кроме меня и расплывающихся по тростникам уток.

А, вот и они!

Я опустил вёсла в воду, чуть толкнул их от себя, и лодка замерла. И я тоже замер, перестав даже дышать, чтобы не спугнуть птиц.

Гусята выплывали из-за полузатопленной корявой берёзы, которая торчала прямо из воды. Не знаю, как она там очутилась – разве что сползла с корнями, когда весенний паводок подтопил низкий берег. Большинство веток на берёзе были чёрными, мертвыми, но одна упрямо зеленела.

Сколько же вас? Один, два, три… пять? А, нет! Вот ещё два – они чуть отстали от собратьев.

Гусята почти закончили линьку и оделись в блестящее серое оперение с белой опушкой.

Один гусёнок нырнул, смешно задрав кверху оранжевые лапы с перепонками. Почти сразу вынырнул, держа в клюве пучок зелёных водорослей. Ещё двое последовали его примеру. Ну, с голоду не пропадут.

Остальные плыли ровным строем, словно маленькая эскадра игрушечных корабликов.

Долиняют, поднимутся на крыло и полетят кормиться перед отлётом на осенние поля. А на озеро будут возвращаться только в сумерках для ночёвки. И ночевать станут не в зарослях тростника. Наоборот, выберут открытое место, где издалека видно любого врага. Вот только кто научит их летать? Матери теперь нет рядом. Да и отца тоже не видно, хотя гуси обычно воспитывают птенцов вдвоём.

Ладно, будем уповать на инстинкты. Они редко подводят животных.

Неплохо бы их подкормить – принести в рюкзаке овса или пшеницы. Надо не забыть это сделать.

Я чуть шевельнул веслом. Гусята мигом развернулись и, не нарушая строя, скрылись за корягой. Ничего, теперь я знаю, где вас искать!

Я взглянул на часы и чуть не охнул – время давно перевалило за полдень. А ведь я ещё хотел взглянуть на пожарище, отыскать там спрятанные инструменты. Утром спешил, срезал наискосок через лес, чтобы не идти к базе вдоль берега, не наворачивать крюк в несколько километров.

Ладно, надеюсь, разговор не затянется. Всё, что мне надо сделать – твёрдо отказаться от места Жмыхина и остаться в Черёмуховке. А на обратном пути загляну на место пожара. Прикину – что сгорело безвозвратно, а что можно восстановить. Заодно заберу инструменты – незачем им под дождём мокнуть.

Кстати, инструменты можно занести Трифону. Пусть пользуется, если нужно. И мне не придётся каждый раз таскать их на себе из Черёмуховки. Заодно и повидаю бородатого отшельника. Хоть он и не сильно скучал по людям, но я чувствовал, что мне Трифон обрадуется. Спрошу – не нужно ли ему чего из продуктов. А то и ночевать напрошусь, если пустит.

Ну, да ладно! Об этом потом.

Я сильным гребком развернул лодку и прямо через середину озера направил её к базе, которая едва виднелась вдалеке.

Эх, раз! Эх, два!