По лагерям

Я подумал, что целый сверток болотной травы куда ценнее неизвестной трубки, применение которой мне не выдумать.

– В общем… по рукам! – заключил я смело.

– Неет, уважаемый, – торговец помахал указательным пальцем, затем быстро убрал трубку в мешок и затянул гуляющий узел. – По рукам, – он одобрительно кивнул. – Но вижу, ты не совсем берешь в толк.

Я вгляделся в лицо торговца: оно стало исключительно важным и учтивым, будто собирался читать лекцию перед десятком товарищей.

– Это не совсем тот болотник, что мы собираем и продаем. Нет-нет. Это особенный. Встречается раз на сотню кустов. Его выделяет характерный запах и цвет, – он указал на сверток и посмотрел мне прямо в глаза. – Не все могут видеть.

– Раз он так ценен, зачем же ты отдал редкий куст за какую-то трубку, пусть и приглянувшуюся?

– Я себя не уважал бы, купи я трубку за бесценок. В какой-то мере, обесценил бы свою покупку, понимаешь? Но я знаю, сколь ценна эта вещь.

– Дело твое.

Я махнул.

– Только я прошу: сверток не продавай, сам употреби. По чужим рукам не пускай – не для каждых рук такие вещи.

– Понял.

Я принялся разворачивать кулек. Грубая бумага напрочь пропиталась болотником и давала стойкое амбре. За первым слоем обнаружился еще один, из бумаги потоньше. Расправляя второй, дал волю мысли, что торговец облапошил – сунул пучок обычного болотника, обернутый слоями бумаги.

Но третьего слоя не оказалось. А оказался там совершенно удивительный кустик засушенного болотника, непохожий на тот, что я встречал доселе.

Рифленый стебелек, полуночно-синий, что глаз не оторвать, листочки, потухшие, но отчетливые до пылинки, тоже синие (правда светлее, скорее лазурные); пара цветков, крохотных, с четырьмя лепестками на каждом и белесыми сердечниками, словно драгоценными камнями в середине.

Я достал из инвентаря ступку с пестиком, принялся готовить кустик. Размолов сушеное растение, ловко соорудил простенькую, но аккуратную закрутку из нехитрого кусочка бумаги. Закурил.

Первые секунды ничего не происходило.

Ничего и не произошло, но только спустя пару минут, я наконец понял, что смотрю на мир, а не картину неизвестного художника.

Мир вокруг не заиграл красками – он в них утонул. Были те не столь яркими, сколь сдержанными, приземистыми.

Я оценил Кухена – какое-то ожившее изваяние из дерева. Не обращал на меня ни капли внимания.

Кухен, или та деревянная фигурка, которую он теперь представлял, выглядела безжизненной, со скудным набором жестов. Пока я изучал фигурку, та успела повторить несколько движений, выполнив элементы плавно, без ошибок, как для сцены.

Я наскоро огляделся, и обнаружил, что каждый член лагеря вел себя подобно Кухену, нарочито выверяя будничные перемещения. Потом снова посмотрел на Кухена и кивнул.

Тот посветлел, как если бы над головой возникло маленькое невидимое солнце, а затем выпалил:

– Ты что натворил, болван! – рот его представлял два деревянных кусочка с нанесенными очертаниями губ и мутной щетиной. Кусочки двигались невпопад, сбивчиво. Неотстроенный механизм. Уверенности, что говорит именно Кухен, у меня не было.

– Кухен, это ты?

– Кто еще, болван?! Ты зачем это сделал? – голова Кухена вещала обвинительным тоном, не передавая эмоции как следует. Два кусочка рта чуть погнулись, изображая недовольство, а полоски бровей свисли к носу.

– Что-то выглядишь ты неважно.

– Со мной все в порядке, придурок! – говорил болванчик обычным голосом, но рот открывался фальшиво. Словно у куклы на нитках, какую озвучивают. Воспринимать Кухена оставалось сложно.

– А вот тебе сейчас не следует никуда ходить, – продолжил Кухен. – Лучше вообще оставайся, где стоишь!

– Это почему?

– Я говорил тебе, что Темные Грибы не следует мешать ни с чем, что растет в нашем лагере? Говорил??

– Кажется… Но ты не говорил с чем конкретно их не стоит мешать.

– Я же… – деревянная голова покачалась. – Ладно! Слушай сюда: что с тобой происходит, нормальным состоянием не назовешь. Оставайся на месте, я приготовлю лекарство.

Фигурка опустилась на корточки и принялась толочь что-то в ступке, которая появилась out of the blue.

Я кивнул на Кухена. Фигурка встала, как ни в чем не бывало, и снова посветлела.

– Я вижу мир совершенно иначе, он настолько… настолько отрепетирован. Я словно в картинку попал, которая движется.

– Оставайся здесь, и никуда не ходи, – заладила фигурка Кухена.

Какое странное имя, подумал я, наблюдая, как фигурка склонилась над пузатой ступкой и нерасторопными движениями принялась молоть содержимое. Я присмотрелся – в миске ничего не оказалось. Фигурка молола пустоту.

Я снова кивнул.

– Что опять?

– А что ты молотишь в ступке? Там ведь ничего нет!

– Замолчи и жди. Важно, чтобы ты не отходил, иначе потом не поймаю.

– В смысле?

– Просто стой и жди!

Я промолчал, а деревянный торговец вернулся к работе.

Я ждал, слушал мир, глядел на картинку и все не мог представить, как она работает.

Цвета переходили друг в друга, объекты двигались в картине то с привычной скоростью, то нарочито плавно. Некоторые, особенно вдали – словно бы рывками. Они казались отрывками мира, краями полотна. Вот-вот отстанут, померкнут и совсем уйдут из поля зрения, а значит – перестанут существовать.

Но подойди к ним – сразу главными станут, на первом плане красоваться будут. Как иначе?

Еще решил, что доселе не задумывался о подобном. Не представлял, как видят глаза, как мир показывает себя в них.

В остальном, все выглядело… разумно. Болванчики занимались повседневными хлопотами, выполняли нехитрую работу.

Мир шел привычно: облака так же плыли по небу, только казались плоскими, музыка тихо играла, солнце светило. Правда, лучи под определенным углом отражались предо мной, словно от невидимой преграды отталкивались. Раньше не задумывался.