Дьявол

Ибо ни брашн не едят, ни от гроздий вина не вкушают;
Тем и бескровны они, и бессмертными их нарицают.
…И тогда на Арея напал Диомед нестрашимый
С медным копьем; и, усилив его, устремила Паллада
В нижнее чрево, где бог опоясывал медную повязь;
Там Диомед поразил и, бессмертную плоть растерзавши,
Вырвал обратно копье и взревел Арей меднобронный
Страшно, как будто бы девять, иль десять воскликнули тысяч
Сильных мужей на войне, начинающих ярую битву.
Дрогнули все, и дружины Троян и дружины Ахеян
С ужаса: так заревел Арей, ненасытный войною.
Сколько черна и угрюма от облаков кажется мрачность
Если неистово дыщущий, знойный воздвигается ветер,
Взору Тидита таков показался, кровью покрытый,
Медный Арей, с облаками идущий к пространному небу.
Быстро бессмертный вознесся к жилищу бессмертных, Олимпу.
Там близ Кронида владыки воссел он, печальный и мрачный,
И, бессмертную кровь показуя, струимую раной,
Тяжко стонавший, к Зевсу вещал он крылатые речи.

Естественным результатом этих взглядов явилась пневматическая доктрина, приписывающая обладание некоторым телом, как ангелам, так и демонам. При этом некоторые добавляют, что тело демонов плотнее и тяжелее ангельского, став таким после падения с небес, в силу приспособления к земной атмосфере. Зато, сравнительно с телом человеческим, тело демона едва плотно. Однако, демон достаточно материален, чтобы иметь вес и тяжестью своей выдавливать следы на сыпучих веществах. Довольно распространен обычай сыпать золу на пол, чтобы видеть следы демонов (Тейдор). Способ древний – известный еще из легенды и Бэле и Драконе, где следы ног на золе, которою был посыпан пол, выдают плута-жреца, приходившего через потаенную дверь поедать яства, которые ставили перед изображением Бэла. В половине XIX века в одном из английских городов распространился рассказ о бесе, прогуливавшемся по стенам домов и потолкам и оставляющем на снегу отпечатки своих дьявольских, вывернутых назад ног (Тейлор).

Никто не зрел, как с нею мчался он (Сатана),
Лишь страшный след нашли на прахе…

    (Соути-Жуковский)
Во втором веке Татиан считает плотность демонов равною воздуху (также Исидор Севильский в VII веке) или огню, а св. Василий Великий считает их еще тоньше и легче. Наоборот, Данте наградил Люцифера, мерзнувшего во льдах Коцита, телом настолько крепким и грубым, что поэт и вожатый его Вергилия взбираются по нему, как по скале.

Наличность тела обусловливает наличность физиологических потребностей и отправлений. Будучи телесными, демоны должны питаться, Ориген, Тертуллиан, Афинагор, Минуций Феликс, Фирмик Матерн, св. Иоанн Златоуст, утверждают, что любимая пища демонов – пар и дым приносимых язычниками жертв. Некоторые раввины добавляют к этому кровь, на которую дьявол бросается всюду, где только может ее достать. А немецкая пословица уверяет, что голодный черт и мух жрет. Чувство вкуса дьяволу, по-видимому, чуждо. В русских и немецких сказках его верно надувают, подсовывая ему вместо ореха пулю, вместо сыра – камень, и глупый черт всю эту дрянь добросовестно жует, только удивляется, что люди находят в ней хорошего. Индусские демоны Буты представляются народному воображению какими-то кишечными паразитами, живущими за счет человеческого тела. Получив возможность войти в человека, Бута помещается в нижней части брюха и питается там всеми нечистыми выделениями. В продолжении своего пребывания там он, расстраивая у человека пищеварение и обращение соков, является причиной всяких припадков, параличей, временных умопомешательств, взрывов бешенства, судорог и ревматических болей. Все это вполне согласуется с повериями, относящимися к одержимости, весьма распространенными у евреев и древних христиан. Первые, например, были уверены, что нечистые духи, вследствие своего малого объема, вдыхаются вместе с воздухом и, незаметно пробравшись в тело и действуя на внутренности, причиняют вред здоровью и заставляют свою жертву выполнять их злые желания. Главным местонахождением их в теле считались жирные его части; сверх того раввины полагали, что на земле в каждом отхожем месте обязательно живет какой-нибудь злой дух.

Христианские поверья средних веков подтвердили это поверье легендами, в которых иные подвижники подвергались атакам беса именно в этих неприятных помещениях.

– Теперь ты мой, потому что ты совершаешь смертный грех! – сказал один такой дьявол священнику, который читал требник во время отправления естественной надобности.

Но находчивый патер отвечал:

– Молитва моя возносится ввысь и, следовательно, принадлежит богу. Ну, а то, что падает вниз, – пожалуй, так и быть, можешь взять себе.

Как бы особенной разновидностью дьявола средней между демоном и «злым мертвецом», надо указать чертей-людоедов и трупоедов. Это страшные гулы индусских и арабских сказок. Перелетев с Востока, они под разными именами, расселились по Европе и хорошо знакомы романско-германскому и славянскому фольклору. Но в европейских поверьях «людоед», «великан», «огр», – обыкновенно – только демоническое существо, вассал дьявола, а не сам дьявол. Не дьяволы и «вампиры», оживленные демонической властью мертвецы, питающиеся кровью живых. Но, например, еще настоящий, чистокровный, так сказать, гул является в русской сказке о дьяволе на вечернице (№ 206 у Афанасьева). Бес является в виде бравого парня на вечернице и ухаживает за красавицей Марусей. Желая узнать, кто этот неведомый обожатель, и где он живет, Маруся запаслась клубком ниток, и, когда стала прощаться с гостем, тихонько «накинула петельку на пуговицу; пошел он своей дорогой, а она стоит да клубок распускает; весь распустила и побежала узнавать, где живет ее названный жених. Сначала нитка по дороге шла, после потянулась через заборы, через канавы и вывела Марусю прямо к церкви, к главным дверям. Маруся попробовала – двери заперты; пошла кругом церкви, отыскала лестницу, подставила к окну и полезла посмотреть, что там делается. Влезла глянула – а названный жених стоит у гроба да покойника ест; в церкви тогда ночевало мертвое тело». Дьявол догадался, что Маруся его выследила, и стал требовать, чтобы она в том призналась. Маруся отрекается, а дьявол за это последовательно убивает ее отца, мать и, наконец, ее саму… Но смерть Маруси только очаровательный сон. Душа ее живет в прекрасном цветке, растущем на ее могиле. Один боярский сын пленился цветком, вырыл его с корнем и посадил в горшок: «Пусть у нас цветет!» Однажды боярский сын застал, как Маруся от цветка превращается в прекрасную девушку, – и они поженились и прижили сына. Вот однажды «они и поехали в церковь; муж входит – ничего не видит, а она глянула – сидит на окне нечистый: А, так ты вотана! Вспомни-ка старое: была ты ночью у церкви?» – «Нет!» – «А видела, что я там делал?» – «Нет!» – «Ну, завтра у тебя и муж и сын помрут!» – Маруся прямо из церкви бросилась к своей старой бабушке. Та ей дала в одном пузырьке святой воды, а в другом живущей и сказала, что и как делать. На другой день померли у Маруси и муж и сын; а нечистый прилетел и спрашивает: «Скажи, была у церкви?» – «Была». – «А видела, что я делал?» – «Мертвого жрал!» Сказала да как плеснет на него святой водой – он так прахом и рассыпался.

О пищеварении беса известно больше трагикомическим случаям, обнаруживавшим, в разных трудных для него столкновениях, что дьявол существо весьма нервное и с перепуга слабое на желудок. Великое множество знаменитых виноградников Западной Европы приписывают свое происхождение тому обстоятельству, что, мол, черт над сим местом встретился с небесным воинством и с перепуга впал в «медвежью болезнь». Великолепно записана и рассказана нормандская легенда подобного содержания – о горе Сен Мишель – у Гюи де Мопассана. Аналогичные сказания имеются и у нас в эпосе как великорусском, так и малорусском. Гриммы, наш Афанасьев и вообще мифологи стихийной школы обратили на сказки о разных проявлениях дурного пищеварения у черта, быть может, даже уж слишком много серьезного внимания, пристегивая их к пережиткам мифов о боге-громовнике.

Обмен веществ изнашивает материю. Все телесное должно стареть. В народных поверьях старость знает и дьявол. «Когда черт стареет, то он идет в монахи». Но Исидор Севильский[4 - Святой Исидор, епископ севильский, испанец из Картагены, 601–636 гг. Очень образованный человек, оставил 20 книг сочинений богословского содержания, а так же «Хронику, начиная с Адама по 626 год».] отрицает, чтобы черти старели. В раввиническом предании они не только стареют, но и умирают. Русский сказочный черт вполне человеческое существо: он охотно ест и пьет все, что люди, стареет, болеет, умирает, бывает ранен и убит и даже по смерти разлагается.

«– Как стал от игумена выходить, – рассказывает в «Братьях Карамазовых» инок Ферапонт – смотрю – один за дверь от меня прячется, да матерой такой, аршина в полтора али больше росту, хвостище же толстый, бурый, длинный, да концом хвоста в щель дверную и попади, а я не будь глуп, дверь-то и прихлопнул, да хвост-то ему и защемил. Как завизжит, начал биться, а я его крестным знамением, да трижды, – и закрестил. Тут и подох как паук давленный. Теперь, надоть быть, погнил в углу-то, смердит, а они-то не видят, не чухают».

О болезнях черта много рассказали, под пыткой, ведьмы в колдовских процессах: когда он болел, они должны были ходить за ним в качестве сиделок.

Некоторые отцы церкви, в том числе св. Григорий Великий, почитали дьявола совершенно бесплотным, но мнение их не нравилось народу. Св. Фома Аквинат (1227–1274), изложив голоса за и против, вывел заключение, что вопрос о телесности или бестелесности дьявола для веры не важен. Народная фантазия не согласилась с этим и продолжала воображать черта телесным в полном смысле этого слова.

Тело дьявола предполагается человекоподобным, – однако, не тождественно человеческим. В результате своего падения Сатана, «создание великой красоты» (La creatura ch'ebbe il bel sembiante), по свидетельству Данте, огрубел и уплотнился телом, а прелесть лица его превратилась в позорное безобразие. Та же судьба постигла его сообщников. Дьяволы стали чудовищами, в которых человеческое смешано со звериным и часто второе берет верх над первым. Если бы дьяволы подлежали зоологической классификации, то могли бы составить отдельную семью антропоидов (Артуро Граф). Наш Костомаров, в своем послесловии к известной «Повести о Соломонии Бесноватой» хорошо говорит что русские бесы, столь ярко обрисованные в этом любопытном памятнике демонологии, – «какие-то земноводные люди, подверженные, как и мы, условиям материальной жизни: они едят, пьют, имеют половое сообщение, родятся и умирают; они безобразны, и по наружности скорее похожи на зверей, чем на людей; они, как люди, мыслят и говорят, имеют общественные связи, ибо сознают между собой братство, имеют религию и поклоняются божеству; называемому Сатаной; отличаются от людей тем, что могут принимать различные образы, способность, которой, однако, не лишены, безусловно, по народному верованию, и люди – если они колдуны; бесы, кроме того, что они звери по наружности и люди по жизни, еще все как бы колдуны, то есть все, по природе своей, способны на то, что доступно между людьми только некоторым, обладающим таинственной наукой». В главе об инкубах мы встретимся с любопытными галлюцинациями одной дамы, которая определяла демонов, на нее нападавших, удачным именем «человекоживотных» (homanimaux).

«Бесов вообще рисуют безобразных» (Лермонтов). Принцип интеллигентской романтики XIX века «Le beau c'est le laid» весьма далек от народной демонологии, которая и в средние века и сейчас настойчиво желала и желает соединить красоту с понятием добра, а зло воплощает в отталкивающее уродство, либо, в виде снисхождения, презрительно одевает его искаженными формами смешного шутовства. Вообразить Сатану отвратительным требовали ненависть и страх к нему, которые внушала и которых требовала церковь. Авторы житий, сказочники, поэты, художники и скульпторы тратили вдохновение и силы на изображение Сатаны в самом гнусном виде и иногда преуспевали в этом настолько, что сам дьявол выходил из терпения, находя, что это уже слишком. За подобный пасквильный портрет он даже столкнул одного художника с лесов, на которых тот работал, но, к счастью мастера, Мадонна, которую он незадолго перед тем написал совершеннейшей красавицей, протянула руку с картины и удержала его в воздухе.

Знаменитый художник XIV века, Спинелло из Ареццо (1308–1400), человек крупного дарования и чрезвычайно живой фантазии, писал для церкви San Agnolo в Ареццо картину, изображающую падение ангелов, при чем придал Люциферу такой ужасный вид, что сам не выдержал созданного им зрелища. Старику всюду начал представляться дьявол, упрекающий Спинелло за безобразие, в котором художник его вообразил. Постоянная галлюцинация эта так подействовала на Спинелло, что он заболел и вскоре умер (Ланци). Brierre de Boismont прибавляет, что бедный Спинелло пробовал искупить свою вину перед взыскательным бесом, придав ему, – первый из художников, – более человеческий образ, но, должно быть, опоздал с этим покаянием, потому что бесы не давали ему покоя и замучили-таки бедного галлюцината до смерти.

Вообще дьявол довольно-таки ревнив к репутации своей наружности. Гоголев кузнец Вакула преследуется, ведь, чертом, подобно художнику Спинелло, отчасти и за то, что нарисовал дьявола в аду в таком мерзком виде, что бабы им стали детей пугать: «Ось, бачь, яка кака намалевана!»

Человекоподобность дьявола признавали все визионеры, удостоившиеся его лицезреть, но о точной его наружности, даже о росте, не только каждый из них, но часто один и тот же говорит разно. Св. Антоний видел его однажды черным гигантом, который головой касался облаков, другой раз – в виде голого негритенка. Манихеи, еретики второй половины III века, приписывали князю тьмы гигантские размеры. Анахореты пустыни Фиваидской видели беса, обыкновенно, в образе эфиопа, что естественно для белых людей, поселившихся среди чернокожих. Но в средние века эфиоп этот перекочевал из Африки в Европу и таковым видел беса даже св. Фома Аквинат. В русской церковной литературе, а в особенности в старообрядческой, «эфиоп» и «мурин» играли весьма важную роль – настолько, что оба имени, потеряв свое этническое значение, стали нарицательными кличками дьявола, обратились из эпитетов в синонимы: предмета.

Эфиопы, видом черные,
И – как углие глаза.

    (Майков)
грезятся Власу Некрасова в адских видениях его горячечного бреда.

Черный цвет дьявола естественно приличен ему, как князю тьмы. Исполинский рост он получил по наследству от языческих и библейских гигантов, воплотителей злой, антикультурной силы, враждебной идеям божества и религиозной цивилизации. Титанов греческой мифологии Данте нашел нужным перенести на мучение и в свой христианский ад, хотя последнему, казалось бы, совершенно бесполезна расправа с врагами христом низверженного Зевса. Злая воля в средневековом эпосе всегда воплощается в великане и великан этот – либо сам черт, либо сын черта. Дантов Люцифер – гигант, горе подобный. В видении Тундала (XII век) князь демонов, осужденный вечно жариться на раскаленной решетке, имеет, подобно Бриарею, сто рук. Таким же сторуким и стоногим видела Сатану в XIV веке св. Бригитта. Иногда, впрочем, воображают дьявола карликом, в чем А. Граф видит влияние германской мифологии.

Данте дал Люциферу три лица, подражая подобным же средневековым изображениям в виде человека с тремя лицами Троицы небесной: как обезьяна божества и вечный контраст его, Сатана должен был, конечно, изобрести свою общественную дьявольскую, черную троицу, пародируя ипостаси и отражая благодать их в карикатуру обратно пропорциональных пороков. Люцифер с тремя лицами изображался много раз в скульптуре, в живописи на стекле, в миниатюрах на манускриптах, с головой, то украшенной венцом, то обезображенной рогами, а в руках – скипетр, иногда меч, а то и два меча. Такое тринитарное изображение Сатаны гораздо старше и Данте, и Джиото, который дал ему место в одной своей фреске, Сатану писали так уже в XI веке. Более того: еще в апокрифическом евангелии от Никодима, памятнике VI века, упоминается «трехглавый» Вельзевул.

По мере того как в народах рос внутренний страх к дьяволу, все страшнее воображалась и его наружность. Понятно, что результаты воображения варьировались – сообразно верованиям той или другой местности и субъективно-художественному темпераменту воображавшего. Самый обычный и частый образ Сатаны – высокий изможденный человек, с лицом черным, как сажа, или мертвенно бледным, необыкновенно худой, с горящими глазами на выкате, всей мрачной фигурой своей внушающий ужасное впечатление призрака. Таким не раз описывает его в XII веке цистерцианский монах Цезарий из Гейстребаха, таким же и в веке XIX вывел его Гофман в гениальном своем романе «Чёртов эликсир».

Другой вид его бесконечно воспроизведенный искусствами, это – черный ангел.

Вот так являюсь я певцам,
И живописцам наипаче, –

рекомендуется черный ангел-Сатана в «Дон-Жуане» гр. А. К. Толстого. Этот художественный тип Сатаны варьируется с бесконечной растяжимостью, начиная с того сверхъестественного безобразия, в котором нашел Данте в восьмом кругу «Ада» беса, мучителя корыстолюбцев:

Е vidi dietro a noi un diavol nero
Correndo su per lo scoglio venire.
Ahi quanto egli era nello aspetto fiero!
E quanto mi parea nello atto acerbo,
Con le ale aperte, e sovra i pie leggiero[5 - Позади нас я увидел черного дьявола, прытко взбегающего на утес. Ах, какой у него был надменный вид и каким свирепым показался он мне в поступках своих, этот легконогий бес, стремившийся с распущенными крыльями!..].

Лицо у такого черного ангела обгорелое и безобразное, тело сухое и волосатое, крылья – как у летучей мыши, на голове рога – и хорошо, если только пара, а то и более, нос крючком, длинные острые уши. Для совершенной красоты усердствующие придавали бесу еще свиные клыки, когти на руках и ногах, хвост со змеиным жалом или стрелою на конце. Страшные морды, подобные фантастическим маскам на фонтанах, разевали пасти на коленях, локтях, груди, брюхе и, в особенности, на заду; половой орган принимал громадные размеры и безобразно изощренные формы, напоминая бесстыдные карикатуры античного художества. Ноги – иногда козлиные, на память о сатирах языческой древности, либо – одна человеческая, другая лошадиная; ступни то вооружены ястребиными когтями, то – как гусиные лапы. Это европейский чёрт с рогами и с хвостом получил распространение более широкое, чем даже, казалось бы, позволяло непосредственное европейское влияние. Так, в некоторых первобытных племенах, при первом с ними знакомстве, европейцы, к удивлению своему, открывали злого духа, живущего в подземных странах и причиняющего все бедствия, от которых страдают люди, в виде, хорошо знакомого им на собственной родине, рогатого и хвостатого существа, хотя между туземными животными не встречалось ни одного рогатого (Тэйлор – о духе Варругура). Очевидно, черт зашел сюда издалека и понравился населению по слухам. Вообще, понятие о дьяволе появилось у многих диких народов только с прибытием европейцев и началом христианского миссионерства. Если последнее не обращало эти дикие племена в христианство, то своими отголосками, молвою и перетолками своих заповедей создавало, в смешении с местным первобытным культом, нечто вроде новой религии, обыкновенно, резко дуалистического типа. Так, один миссионер XVIII века сообщает следующие интересные данные о знаменитом в то время американском краснокожем племени ирокезов: «Они (индейцы), по-видимому, не имели понятия о дьяволе, как князе тьмы, до прибытия европейцев в их страну. Теперь они считают его могущественным духом, неспособным делать добро, и: потому называют его Злым. Они держатся теперь веры в два существа, одно бесконечно доброе, другое – бесконечно злое. Первому они приписывают все хорошее, второму – все дурное. Около тридцати лет тому назад в религиозных понятиях индейцев произошли большие перемены. Некоторые из их собственных проповедников стали уверять, что получили откровение свыше, были на небе и беседовали с богом. Они рассказывали различно о своих похождениях во время этих странствии, но все сходились в том, что путь на небо сопряжен с большими опасностями, потому что дорога проходит около самых ворот ада. Там дьявол лежит в засаде и ловит всякого, направлявшего свой путь к богу. Те, которым удалось счастливо пробраться мимо этого опасного места, пришли сначала к божьему сыну, а через него к самому богу, от которого будто бы получили повеленье указывать путь к достижению неба. От этих проповедников индейцы узнали, что небо есть жилище бога, а ад – жилище дьявола. Намек на такую первобытную, соседнюю с христианским мифологическую религию дан в интересном рассказе Лескова «На краю света», из уст остяка, убегающего от миссионеров, чтобы они не могли его окрестить… А нечто совсем подобное – о хвостатом, рогатом и черном дьяволе, созданном первобытными язычниками по слухам из проникших к ним христианских сказаний, – содержит, и в очень любопытной форме также и наш летописный рассказ, под 1070 г. «Случилось одному новгородцу приехать в Чюль и пришел он к волшебнику, желая, чтобы он ему погадал; тот, по своему обычаю, начал призывать бесов в свою хижину. Новгородец сидел на пороге, а волшебник лежал как бы в оцепенении. Ударил им злой дух. Встал волшебник, сказал новгородцу: «Боги не смеют прийти, на тебе что-то есть, чего они боятся». Тот вспомнил, что на нем есть крест, отошел в сторону и поставил крест вне избы. Волшебник стал снова призывать бесов, а те натешившись им, сказали, зачем пришел новгородец. Потом новгородец начал спрашивать его: «Почему бесы боятся креста, который мы носим на себе?» – Тот отвечал: «То знамение небесного бога, и его боятся наши боги». – Новгородец спросил: «А каковы. боги ваши, где они живут?» – Тот отвечал: «В безднах, а видом они черные, с крыльями и хвостами, восходят и к небу послушать ваших богов. Ваши – это ангелы на небе. Если кто умрет из ваших людей, то его уносят на небо; а если кто умирает из наших, то его относят к нашим, богам в бездну».»

К числу физических недостатков черта надо отнести, что он хромой, вследствие своего падения с неба. В этом случае на дьявола перенесена примета древнего арийского мифа о хромом огненном божестве. Хром эллинский Гефест – и по той же причине: «раздраженный Зевс схватил его за ногу и стремительно низвергнул с высокого Олимпа на землю, и вследствие этого падения Гефест повредил ногу». Хром скандинавский Локи. Хромота черта – общеевропейское поверье, сохраняющееся даже на значительных культурных, высотах. Достаточно напомнить об известном романе Лесажа, «Le Diable boiteux».

«Was hinkt der Kerl auf einem Fuss?» (С чего этот малый припадает на одну ногу?) – восклицает в Гетевом «Фаусте» Зибель, глядя на Мефистофеля. В русских сказках, дьявол часто является под, именем Анчутки Беспятого (с отшибленной пяткой). Будучи хромым, дьявол ищет компаньонов по несчастью и потому величий охотник портить ноги людям, ему вверяющимся или наоборот, покушающимся на его богатство. «Посреди старого Кракова было подземелье, где (как уверяла народная молва) стояли бочки с чистым золотом; раз зашла туда одна девушка, черт отсыпал ей в передник груду червонцев и, прощаясь, не велел оборачиваться назад. На последней ступеньке лестницы она не выдержала и оглянулась, в то же мгновение дверь с треском захлопнулась и отшибла ей пятку». Под развалинами Ленчицкого замка (в Польше) обитает черт Борута и стережет клад; нашелся отчаянный шляхтич, который отправился в подвалы этого замка и стал забирать золото; набил полные карманы – и назад, но едва ступил он на порог, как хлопнула дверь и отшибла ему пятку».

Некоторые утверждали будто у дьявола телесна только внешность, а внутри он пустой, вроде дерева, изъеденного дуплом. Св. Фурсей видел однажды толпу дьяволов с головами, подобными медным котлам, на длиннейших шеях. Дьяволы в видении св. Гутлака имели огромные головы, длинные шеи, лица тощие и отвратительные, бороду, колючие уши, свирепо наморщенные лбы, зверские глаза, лошадиные зубы и гривы, огромные рты, высокую грудь, волосатые руки, узловатые колени, кривые ноги, толстые пятки, вывернутые ступни; говорили они крикливыми и хриплыми голосами и с каждым словом изрыгали пламя изо рта. Эту способность сохраняли все отверстия на дьявольском теле. Если дьяволы св, Фурсея немного смахивали на котлы или кубы для кипячения воды, то еще более хозяйственно устроенного дьявола видела однажды св. Бригитта: голова его была подобна раздувалу, снабженному длинным дулом, руки были как змеи (веревки), ноги как педаль, а вместо ступни – крючки. Нельзя не сознаться, что это дьявольское видение, превратившее в Сатану невинные кузнечные или кухонные мехи, как нельзя более напоминает галлюцинацию Ивана Солдата в хорошо известном русскому читателю «Тишеводы, ниже травы» Глеба Успенского:

«Однажды Иван валялся пьяный около корыта, где мок в овсянке овчинный рукав; этот рукав целую ночь ругал его; «Камбала!», – очевидно, намекая на, его кривой глаз».

Уловить общий тип дьявола тем труднее, что, по весьма распространенному мнению, каждый демон имел свою индивидуальную наружность, соответственную его характеру, рангу в адской иерархии и специальности. В человекоживотном смешении дьявола иногда зверь подавляюще берет верх над человеческим составом, как, например, Герион у Данте, который, взяв это имя из эллинской мифологии, одел его в апокалипсические формы:

Ессо la fiera con la coda aguzza,
Che paossa i monti, e rompe i muri ed armi,
Ecco colei che tutto il mondo apuzza!