Молитва о семье. Книга первая

И опять пауза по Станиславскому. Со мной, как с трехлетним ребенком сюсюкают, странно все. Глянул на свои руки, Господи, кулак вон с голову доброго «пионэра».

Внутри дома чисто и опрятно. Две комнаты. В первой печь и полати или это по-другому называется. Фотографии на стенках в деревянных рамках. На центральной – мужик с девушкой, еще молоденькой. Это мои родители?

Мужик в форме командира Красной Армии, в богатырке с " разговорами" на груди. Под фото шашка или сабля – не разбираюсь я в холодном оружии ни разу, в отношении огне стрела немного легче.

Разглядывание дома закончилось быстро. Мать поставила на стол скворчащую сковородку с яйцами, салом. черный хлеб. Крынку с кислым молоком. Когда она это успела? Было такое ощущение, что впервые так вкусно ем.

– Сынок, завтра сходим в больницу, к доктору, а сейчас ложись отдыхай.

– Хорошо мама, спасибо.

А что еще говорить? Да и говорить нужно осторожно, слишком внимательно на меня смотрят. Перед тем как уснуть, бросил взгляд на перекидной календарь. 1 мая 1937года. Занавес!

День второй

Поход в больницу оказался весьма познавательным. Не бедное село, люди живут неплохо, а ведь помню по истории голодомор, НКВД свирепствовало, "чистки" в армии, партии, миллионные толпы осужденных. Но встречные люди были приветливы и никак не походили на запуганных и угнетенных серпом и молотом. Таких радостных лиц очень мало было в моей прошлой жизни. Вспомните сами. Едешь в маршрутке на работу, такое ощущение, что половина народа едет на похороны, а вторая с них возвращается и редко кто улыбнется. А если улыбнется, тут два варианта, либо пьяный, либо "идиет". Может мне или нам не ту историю рассказывали?

Второй день живу в этом мире, надо определиться с географией. Говорить с доктором осторожно и не дай Бог правду, а то Гулаг какой-нибудь или психушку сам себе обеспечу. Новая больница, на вывеске сельский врачебный участок колхоза " Путь Ильича". А у нас все уже развалено, а то что работает, сокращается – реформа, однако.

Доктор оказался весьма интеллигентным человеком с чеховской бородкой, но без пенсне. Следующие полчаса осмотра в кабинете доктора меня прощупывали, простукивали, зачем-то смотрели горло.

– Ну, что я могу сказать вам, Мария Алексеевна. Если сказать, что я удивлен – ничего не сказать. Конечно можно и нужно съездить в область к доктору, лечившего вашего ребенка, для более детального и серьезного обследования, но это ничего не изменит. Позвольте извинить меня – забегаю наперед. Перед собой вижу абсолютно здорового молодого человека. Поздравляю вас, это похоже на чудо!

– Скажите, Александр, что вы помните?

– Доктор. абсолютно ничего, но дискомфорта при этом не чувствую. Моя память ограничена двумя последними днями.

Ага, расскажи тебе правду, где я могу оказаться?

– Настоятельно буду просить вас, и вашу маму рассказать свою историю болезни.

Да что же они на меня так смотрят?

Ну, что ж вот моя история.

Моя мама Мария Алексеевна учительница сельской школы русского языка и литературы, а также немецкого. Интересное сочетание. Все же неплохое образование получали в гимназиях.

Батя – командир Красной Армии, орденоносец. Погиб в 1920 году в Средней Азии, басмачи уже раненного добили штыками. "Все ", что осталось от него – буденовка, шашка, да совместная с мамой фотография.

Моя мама получила приличное образование, из " благородных". Но госпожа любовь!

Влюбилась в представителя чуждого класса, который как раз и занимался уничтожением " благородного " сословия. Репрессии обошли стороной – муж герой Гражданской… Позвольте представиться. Меня зовут Александр Фомин, 17 лет.

Здоровый бугай, думал старше. Три года назад получил чем-то тяжелым по голове, с тех пор с сознанием пятилетнего ребенка, ну и с соответствующими поступками и поведением.

На горизонте начинают появляться неприятности. А вдруг добьют? Позволить себе паниковать – сойдешь с ума. Надо принимать все, что происходит спокойно и как-то научиться с этим жить.

– Сашенька, если ты ничего не помнишь, придется заново учиться писать, читать.

– Как раз с этим проблем нет, и я хочу учиться дальше, мама.

Долго мы с мамой общались о жизни, о планах.

– У тебя прекрасный берлинский акцент, сын!

Японский городовой, последние полчаса разговора общались на языке великого Гетте!

В прошлой жизни добросовестно и бесполезно учил английский. По-немецки знал Гитлер капут! Хенде хох! И все на этом. Кстати, что делать с Гитлером – буду думать о многом, о разном. О тех суках думать, которые развалили великую страну. А лекарство для них одно – свинцовые пилюли в лоб, предварительно намазанный зеленкой. Не садист же я, надо чтобы инфекция в головной мозг не попала.

Окончание каникул

.... Следующие дни были заполнены работой. С руками слава Богу, в этой жизни оказалось все в порядке, росли откуда надо. Хозяйство у нас с мамой небольшое. За месяц отремонтировал старую баньку. В правлении выписали наряд на лес. Познакомился с Петровичем, лесником местным. В колхозную полуторку за раз все не влезло, пришлось делать две ходки. Удивительно, но за это не взяли ни копейки. Правда, матушка приготовила пару бутылок казенки. Жидкая валюта во все времена – классика жанра. Мир вокруг меня становился шире. Приходили школьные друзья, знакомились заново. Нормальное человеческое общение – то, что в моей прошлой жизни мы потеряли. Мы много чего потеряли....

Раненько каждое утро бегал на речку купаться. Холодно от студеной воды, но бодрит, однако. Мои самые замечательные в жизни каникулы закончились быстро.

Подбегая к речке, почувствовал запах табака и перешел на шаг. Не испугался, но бдительность проявил. Может мужики по зорьке да на рыбалку. Два мужика добротно одетые, в хороших сапогах. А я все босиком бегаю – непорядок.

– Ну шо, красножопый, добегался?

Когда в тебя тыкают обрезом, говорить о добром и вечном не хочется. Каюсь, сбледнул и в животе противно стало.

– Дяденьки, я не добегался, я еще побегаю.

Пытаюсь отыграть ситуацию.

– Гы-гы, – старшему понравилось, на мгновение его взгляд ушел в сторону.

– Федька, б***ь, кончай его, твой п***б, доделай.

Рука младшенького потянулась к сапогу, блеснула сталь ножа. Господи, то меня по голове бьют, то каким-то дурацким свинорезом пугают. Наверное, в такие моменты время замедляется, меняется сознание. Первым убиваю старшого. Обрез, сука, отдавать не хотел. Отвожу руку бандита в сторону, перехватываю ствол, треснули пальцы урода. Бью в шею, раздается выстрел. Брызги крови, ошметки костей и чего у него там еще в голове. Не успеваю уйти в сторону, нож полоснул по щеке. И младшенький – активная сволочь, бил бы в корпус, шансов у меня не было бы. Ни разу я не Брюс Ли, танцевать с тобой не буду. Шаг навстречу, пропускаю младшенького мимо себя, локтем по затылку сбиваю с ног. Прыгаю на него, нет падаю и добавляю обрезом по голове.

Успокойтесь, лесные братья! Нельзя мешать людям заниматься здоровым образом жизни! Два трупа украсили утренний пейзаж. Если первый был мертв, ну не живут с половиной головы, то Феденька начал приходить в себя. Пришлось добавить ногой по ребрам. Раза два или три. Добить? Не-а, а поговорить? Связал Феденьке руки, одна была сломана и когда он успел? Осторожнее надо быть.

Оттащил обоих в сторону, произвел шмон, снял со старшего сапоги – это ж мой размерчик. Итак, что я с этого имею, кроме нервов?

С огне стрела – обрез мосинки с россыпью патронов, наган 1935 г. выпуска, можно сказать новый. «Холодняк» в наличии, две штуки страшные с виду. Часы – серебряная луковица. Открываю, читаю надпись на крышке. Красноармейцу за храбрость, командарм 1-ой конной. Приметные часики. Кто же командарма 1-ой конной не знает? А вот это уже сложнее. Извечный вопрос – что делать? Притопить братцев в болоте? А выстрел. До заимки лесника не больше километра по прямой. Может не получиться. Да и шлейф за ними приличный тянется.

Распихиваю по карманам патроны. Перезарядил обрез, проверил наган. Ну, что ж, на случай гостей незваных приготовился. А теперь душевно с Феденькой поговорить.

– Ну что, дорогой, балакать будешь?

Взгляд полный ненависти, таким убить можно или порчу как минимум навести. Харкнул в меня, не попал, а то бешенство еще подхватишь – а оно мне надо? Добавляю ногой по ребрам, опять чего-то трещит. Какой, однако хрупкий и ранимый организм попался мне под ногу. Поплыл бандюг. Не, так не пойдет – щас подлечим. Вгоняю нож в ногу неглубоко – я ж не садист ни разу, слегка проворачиваю. О, пришел в себя.

– Жаль мы тебя гада тогда не кончили.

– Расскажешь все, отпущу, бля буду. Только смотри не продешеви.

Федот сдал место схрона.