Фанера над Парижем. Эпизоды

– Завтра с утра зайдешь к этому. говну собачьему… им заявление от родственников надо, – задыхаясь, он протянул мне нацарапанную на бумажном обрывке фамилию первого заместителя председателя Моссовета. – Вот, он все сделает… Скоро уже и я, видишь… – он закашлялся. – Позвонишь тогда?..

Заслуженного деятеля искусств России Исидора Анненского похоронили в земле только начинавшего тогда функционировать филиала Новодевичьего кладбища в Троекурово, это была первая урна в его истории.

Сам Михаил Иванович, не без труда добившись назначения себя режиссером-сопостановщиком при каком-то приглашенном профессионале, успел отсняться в той ленте про деревенского милиционера и ушел из жизни четыре года спустя. Каким-то образом, – говорила дочь, – врачи ухитрились пропустить банальный аппендицит. И Жаров умер от перитонита. Он не любил, когда его навещали в больнице. Даже жену в последний свой день заставил уйти из палаты: зачем на меня такого смотреть? На его рабочем столе осталась записка: «Ничего не трогать, скоро приду».

…В хорошо известном доме на Старой площади, где размещался Центральный Комитет КПСС, решили, что миру пора не только побольше слышать и читать о государстве победившего социализма, но и видеть воочию наши достижения. Кому-то удалось доказать «мудрецам» из Политбюро, что телевидение само по себе штука куда более убедительная, чем радиопередача или даже статья с фотографией. Было принято решение в крупнейшем информационном агентстве страны, формально «общественном» по своему статусу – АПН, на базе маленького отдела создать Главную редакцию телеинформации, которая содействовала бы приезжающим иностранным журналистам в организации съемок по всей территории Союза. Назначили начальника из своих – работавшего в ЦК молодого энергичного Анатолия Васильевича Богомолова. Этому неплохо образованному умному аппаратчику предстояло потом еще долго работать в области идеологии, побывать на руководящих постах на центральном радио и телевидении, быть главным редактором сценарной коллегии Госкино. Сейчас, полысев и слегка погрузнев, он завершает трудовой путь на тихой должности секретаря Союза журналистов.

Штат редакции формировали по принципу Ноя – каждой твари должно было оказаться по паре. Проверенную Библией пропорцию соблюсти почти удалось, и число отставных сотрудников КГБ, ГРУ и еще каких-то других спецслужб, как выяснялось впоследствии, приблизительно соответствовало в редакции числу профессиональных журналистов. Отмучившись перед отставкой пару лет на хозяйстве в отделениях Союза обществ дружбы или в торгпредстве в какой-нибудь из африканских столиц и уволенные за отсутствие мозговых извилин и дурное знание местного наречия, косноязычные бодрячки-подполковники уютно расселись на хорошо оплачиваемые руководящие должности. Но если их недавнее прошлое несложно было вычислить по единственному дежурному галстуку на несвежей рубашке, то о подробностях биографии других, более молодых, догадывались не все и не сразу.

Конечно, нужны были и профессионалы, знающие как делается телекинопродукт. Пришли люди с Центрального Телевидения, производственный отдел возглавил хамоватый, но знающий дядька со звучной фамилией Дуб. Пока не размножили стандартные бланки заявок на съемки, дискуссия о том, как правильно следует адресовать ему бумаги, ежедневно доставляла несколько веселых минут редакторам, обсуждавшим все возможные варианты склонения его фамилии.

Редакция делилась на отделы по языковому принципу – редакторы, знающие английский, работали с аккредитованными в Москве и приезжающими на события американцами, канадцами, англичанами и всякими иными «западниками», способными к контактам на этом языке. Большой отдел соцстран выполнял заявки коллег из «лагеря социализма», причем были в редакции люди, в силу своей биографии свободно владевшие польским, болгарским, румынским, сербским и другими не слишком распространенными языками.

Меня же взяли в сценарный отдел, который должен был принимать и утверждать литературные сценарии и сценарные планы для всех подразделений ГРТИ. Сама по себе работа была достаточно интересная и не слишком напряженная. Иногда даже выпадала пара забавных минут – помню, как мы на очередном обсуждении долго потешались над строчкой из одного опуса, гласившей: «а потом он пригласил нас домой, чтобы продемонстрировать свой хобби…». Собственно говоря, называть документ, на основе которого выезжала на съемки съемочная группа ГРТИ, полноценным литературным сценарием документального фильма было бы преувеличением. Это вполне объяснялось специфической технологией производства. ГРТИ получала обращение того или иного аккредитованного в Москве корреспондента с просьбой о содействии в организации съемок по той или иной тематике. Если сама идея, ориентировочный список объектов и кандидатуры героев, по мнению редакции, не содержали особой крамолы, которая могла бы скомпрометировать первое в мире государство победившего социализма (то есть предметом съемки не должны были стать уличные проститутки, бомжи, пустые полки в магазинах и т. п.), то соответствующий редактор или приглашенный им автор пытался изложить это в виде сочинения, приближающегося к некоему литературному образцу. Затем, после наших замечаний и поправок, текст уже под названием сценария уходил на согласование в существующие по всей стране Бюро АПН и соответствующий ЦК Республики или Обком КПСС, которым предстояло согласовать объекты и график съемок с местными спецслужбами. Разумеется, никто из иностранцев не стал бы обращаться к нам с заявками на выделение кинооператора и согласование съемок, имей они хоть какую-то возможность отснять все самостоятельно. Поскольку такого права они были изначально практически лишены, то, чтобы иметь необходимую картинку, были вынуждены прибегать к услугам нашей конторы, часто надеясь отыграться в своем комментарии к отснятому материалу. Но для того-то и ехал на съемку владеющий языком наш редактор, чтобы перекрыть любой шанс опорочить наше замечательное государство… Как-то работавший с американцами выпускник института военных переводчиков молодой редактор Петя Силантьев получил даже благодарность за то, что при отправке чудесным образом затерялся оригинал фонограммы с адекватным комментарием американца, и до Штатов добралось лишь вполне нейтральное изображение. Между прочим, через несколько лет лояльность Пети Родине была вознаграждена должностью заведующего Бюро агентства в Вашингтоне.

В связи с возрастающим интересом в мире к жизни достаточно закрытого СССР все большее число иностранных журналистов и мировых телекомпаний хотели иметь эксклюзивные кадры из этой страны, отснятые исключительно для них. Тем более что кинооператоры, работавшие в редакции, оказались вполне способными соответствовать западным телестандартам. Например, ставший фактически их лидером, как на протокольных съемках, так и при создании документальных фильмов, наш Боря Киладзе позднее, когда ГРТИ уже перестала существовать, оставался в кремлевском журналистском пуле еще лет пятнадцать.

Коллектив редакции постоянно рос, и вскоре маленький особнячок без вывески в самом центре Москвы на улице с ласкающим русское ухо названием Сивцев Вражек 25 стал действительно уже маловат. В подвальном этаже хранилась фирменная кино– и осветительная аппаратура на сотни тысяч долларов, а наверху помещались кабинеты начальства и собственно редакционные комнаты, в которых уже не хватало столов и телефонов. Редакции передали еще целое крыло на первом этаже жилого дома на Кутузовском проспекте рядом с метро, сейчас там головное отделение одного из банков. Огромные стеклянные окна, закрытые шторами, выходили частично прямо на проспект, а вход в редакцию, опять-таки лишенный какой-либо вывески, был сбоку. Сразу стало посвободнее, и наш сценарный отдел получил свою комнату с видом на спешащих по Кутузовскому прохожих.

Сложилось так, что в то время в ГРТИ приходили работать люди во многом неординарные. Например, в качестве директора киногруппы у нас появился «гимназист Валера» – Миша Метелкин, знакомый всей стране по роли в сверхпопулярной картине «Неуловимые мстители». Дальше актерская карьера у него как-то не заладилась, и после окончания экономического факультета ВГИКа он пришел к нам в редакцию. Работавшие с ним были довольны, поскольку ему удавалось преодолевать многие бюрократические препоны, просто, что называется, «торгуя лицом», – его узнавали и отказать уже не могли. В ГРТИ я познакомился с Женей Латием, тоже выпускником экономического факультета ВГИКа, ставшим, с некоторым перерывом, моим другом на несколько десятков лет вперед. Женька, у которого румынский язык был родным, неплохо говорил и на родственном французском, благодаря этому он работал некоторое время с собкором немецкого телевидения Вольфом, аккредитованным в Москве и тоже владевшим этим языком. Впрочем, тот скоро уехал, и Латию пришлось переключиться на контакты с братьями-румынами.

Помещение на Кутузовском представляло из себя несколько огромных смежных залов, проходя которые из конца в конец можно было приобщиться к делам и заботам каждого отдела. Однажды я стал свидетелем, как интеллигентная Эмма Милевская, руководительница польского отдела, едва сдерживаясь, отчитывала недавно пришедшего к нам на должность старшего редактора – блондина со стоячей шевелюрой.

Судя по тому, что сдержанная Милевская явно нервничала, сорванное задание было не первым, и первопричиной служило очевидное нежелание новичка включаться в скучноватую редакционной текучку, тем не менее требовавшую постоянной обязательности и собранности. Тот, соглашаясь с фактами, как-то равнодушно кивал головой и лишь иногда вяло пытался что-то возразить.

– Что натворил?.. – спросил я его, когда позднее в тот день мы столкнулись в холле у выхода. – Эмму завести… это надо постараться.

– Да ерунда. – он только махнул рукой. – Ну забыл. так, что теперь… мораль публично читать…

Кто мог в редакции предположить, что этот спокойный мужик, которому уже тогда было за тридцать, закончивший журфак МГУ, через несколько лет станет известен всему СССР. Его портреты с благородной сединой люди будут хранить как иконы, исцеляющие от всех сглазов и недугов. Как он объяснял впоследствии, собирая материалы в качестве журналиста о действующих шарлатанах и доморощенных целителях, он неожиданно почувствовал в самом себе «некую силу, насыщенность аномальной энергией». Заряженной им по телевидению водой сотни людей всерьез лечили мыслимые и немыслимые болячки, а его выступления собирали в залах по всей стране тысячи жаждущих. И сегодня еще имя здравствующего нашего тогдашнего коллеги – Алана Чумака – вызывает у людей множество полярных эмоций.

В болгарскую редакцию пришел щеголеватый паренек с модными усиками и хорошим болгарским языком. Рассказал, что журналист, был женат на болгарке, жил в Софии, теперь развелся и вернулся в Союз. По существующему тогда положению, человек, выезжавший на ПМЖ в другую страну – даже в такую «братскую» как Болгария, не мог оставаться членом КПСС или комсомола, о чем быстренько напомнили нашему комсоргу. У Сергея каким-то образом оставался на руках билет члена ВЛКСМ, и нас обязали проголосовать за его исключение задним числом. Билет он сдал. Мы искренне ему сочувствовали – человеку с таким пятном в биографии в любом советском государственном учреждении, а уж тем более – в такой идеологической организации как АПН, что называется, «ловить» дальше было уже нечего. Мало того, что он на долгие годы становился не выездным, но и внутри своей конторы рассчитывать даже на минимальное повышение ему не приходилось.

Наивные мы были люди… Пройдет не так уж много времени и вежливый малоразговорчивый Сережа Грызунов с неизменными поседевшими усиками станет. министром. Перед этим побывав в роли руководителя Бюро АПН на Балканах в нелегкие годы тамошних международных конфликтов, поработав в ряде изданий, он возглавил на некоторое время Госкомитет по делам печати страны. Феноменальный карьерный рост, для объяснения которого наш общий приятель Женя Латий любит использовать вполне адекватный жест, постукивая двумя пальцами по плечу: воображаемые звезды на предполагаемых погонах. Бог его знает какого точно ведомства были погоны Сергея, но, судя по всему, не самого последнего…

Жизнь в редакции продолжалась. К какому-то юбилею мне поручили написать сценарий документального телевизионного фильма об успехах страны – ГРТИ доросло уже до производства собственной продукции. На основе имевшейся архивной хроники мы с Латием – его назначили редактором – достаточно быстро смонтировали динамичную историю про достижения и успехи, называлась эта бодяга «Мы строим». АПН мгновенно разослало копии по всему миру. Картина к юбилейной дате и к нашему удивлению прошла в телеэфире минимум двадцати стран. Я получил «Золотое перо» АПН с записью в трудовую книжку, Женька – устную похвалу начальства. Зам. главного редактора со славной фамилией Дуб не преминул напомнить, что скромный авторский гонорар за фильм, который бы мне очень пригодился, следует полностью и срочно пожертвовать в какой-то там фонд, что скрепя сердце и пришлось сделать. Выбора, естественно, не было.

Между тем успех собственной продукции подвигнул начальство задуматься над продолжением ее создания с последующим предложением фильмов иностранным телекомпаниям. Я придумал тему получасового документального телефильма, съемки которого были в принципе недоступны иностранным журналистам – о подготовке летчиков советских ВВС. Ее легко утвердили, и мы с режиссером Олегом Ураловым поехали в Волгоград в знаменитое Качинское высшее военное авиационное училище летчиков – собирать материал.

Поездка это осталась в памяти надолго. На окраине города, за высоким забором, перед которым на постаменте был укреплен взмывающий в небо настоящий «Миг», шла совсем другая жизнь, как мне казалось тогда, далекая от столичных рефлексий и подковерной возни. Люди, однозначно выбравшие цель собственной жизни, последовательно и зримо шли к ее осуществлению. Им было нужно небо, и их учили быть там хозяевами. Кстати, любопытно, что в неофициальном трепе за столом многие преподаватели, старшие офицеры, тогда говорили – в общем, мы все-таки здесь учим их летать, убивать их научат в частях. Хотя в аудиториях на стенах висели плакаты с описанием и точными характеристиками секретных натовских самолетов. «Наверняка в западных летных школах висят точно такие же наши, считающиеся суперсекретными? – любопытствовал я. – На хрена же тогда вся эта дикая секретность, попытка скрыть то, что потенциальный противник на самом деле давно знает?» В ответ только пожимали плечами – так было всегда и так, очевидно, будет…

Конечно же, меня интересовал не столько во многом закрытый процесс обучения по спецпредметам, который все равно никто бы не разрешил снимать, сколько сама повседневная атмосфера жизни училища, конкретные судьбы курсантов и преподавателей. Постепенно выстраивалась линия рассказа, мы съездили на два аэродрома, где проходили учебные полеты – сначала на чешских учебных самолетах, а затем уже и на МИГах-спарках (инструктор-курсант), были в семьях живущих в городке офицеров-преподавателей.

Жили мы с Олегом в гостинице «Интурист», бронированной для нас местным Бюро АПН, в приличном двухместном номере в самом центре Волгограда. Если выходя из отеля приходило в голову повернуть налево, то через пару сотен метров оказывался перед большим универмагом, построенным уже после войны. Говорили, что из подвала, существовавшего именно тут, на этом месте, разрушенного здания выводят в старой хронике плененного маршала Паулюса. Вечерами мы покупали бутылку вина, трепались, смотрели небольшой телевизор. Обсуждали многое, Олег был на семь лет старше меня и то ли собирался жениться, то ли уже был женат на балерине. Кроме того, он в армии вполне сознательно вступил в КПСС, чем и гордился. Любил он с высоты своего возраста объяснить смысл жизни.

В большом номере с высоким потолком – гостиница строилась в самом конце пятидесятых – места было много, и каждый из нас устраивался в кресле перед телевизором, обсуждая прошедший день и намечая планы на предстоящий. Как-то разговорились о сохраняющемся с известных времен в стране тотальном наблюдении за иностранцами и необходимостью в связи с этим поменьше трепать языком.

– Чушь все это… – заметил Олег, с досадой комкая пустую сигаретную пачку. – Когда это было?.. Ну вот мы с тобою торчим тут в «Интуристе»… ну что, нас слушают, по-твоему, да? Да кому мы на фиг нужны!.. ну вот хочешь, поспорим… – он повернулся к решетке воздуховода, расположенной высоко под потолком. – Алло, ребята, если вы есть… у меня тут сигареты кончились, занесите нам в номер пару пачек, а?.. Да, я только «Космос» курю, не ошибитесь… Ну и что?… – он посмотрел на меня: – сейчас постучат в дверь, да?..

Прошло еще с полчаса и, конечно же, никто нам ничего не принес. Постебавшись еще над ленью местных спецслужб, мы допили вино и разошлись по постелям. Утром, позавтракав, торопясь на автобус, который должен был подвезти нас до военного городка, Олег и я на секунду задержались у стойки регистрации на первом этаже, где у администратора был маленький буфет, хранивший, кроме минералки и лимонада, еще разнообразные табачные изделия.

– Подожди, я иду… Мне две пачки сигарет, пожалуйста… – Олег, роясь в портмоне, отсчитывал мелочь. – Сейчас…

Пожилая администраторша, взглянув на бирку сдаваемого нами ключа, почему-то не стала открывать застекленный шкафчик, а наклонившись куда то-под стойку, достала и, глядя на Олега, положила перед ним одну за другой две пачки «Космоса».

– Рубль сорок, пожалуйста…

Мы ошарашено переглянулись. Я поднял глаза на выставленные для продажи сигареты – там было все что угодно, кроме «Космоса».

… Я написал тогда хороший сценарий, назывался он «Право на крылья» – видимо, слишком хороший для информационной редакции. На нем по справедливости стояла и фамилия Олега, но это вызвало эмоции у отставника, занимавшего должность редактора-консультанта и как бы курировавшего проект, – почему не он? Начались тупые придирки, происходящие от неспособности уловить разницу между привычным отчетом резидента о контактах и творческим произведением, призванным, кроме всего прочего, настроить режиссера, передать атмосферу и тон будущего киноповествования. К примеру, против строчки в сценарии «…от частых встреч с небом у летчиков с годами голубеют глаза…» на тексте на полном серьезе появилось замечание еще одного «специалиста»: «А если глаза карие, как у большинства латиноамериканцев?». То есть каждый намек на образное решение воспринимался дилетантами как нечто, подлежащее последующей буквальной реализации, и доказывать, что это лишь литературный киносценарий документального кино, было абсолютно бессмысленно.

Единственным выходом, как дали нам понять, было включение в соавторы этого самого малограмотного дяденьки. Но тогда выпадал режиссер. Ситуация складывалась так – либо на первую страницу вписывается этот тип по фамилии Егоров, либо вся работа идет в корзину, и Олег лишается возможности снимать. И хотя решение о замене его фамилии в качестве соавтора, чтобы спасти кино, мы принимали вместе, Уралов на меня, видимо, обиделся.

Сценарий сразу был утвержден, и группа поехала на съемки. Фильм стал для Олега во многом определяющим, его купили для телепоказа много стран.

Испаноязычный коллега, озаботившийся цветом глаз пилотов из моего сценария, всегда с энтузиазмом клеймивший на всех собраниях «капов», призывая к постоянной бдительности, по рождению был из ввезенных в СССР во времена войны с Франко испанских детей. После первой же разрешенной поездки домой по приглашению родственников, он, вернувшись в Москву, быстренько сдал партбилет коммуниста и стал сотрудничать с АПН уже в качестве представителя испанского агентства. Говорят – сам не видел – каждый раз он непременно въезжал во двор под окна особнячка на Сивцевом Вражке, чтобы все бывшие сослуживцы могли рассмотреть представительскую модель редкого в те годы в столице «Мерседеса». Возможность поменять принципы на «мерс» через определенное количество лет будут искать в стране многие.

Позднее, когда наша контора перестанет существовать, Олег Уралов перейдет на работу в ЦСДФ – Центральную студию документальных фильмов и вскоре станет там секретарем парткома (пригодится партбилет, армейский подарок…). Уже опираясь на это положение на студии, пробьет для себя полнометражную картину о Юрии Андропове, сняв ее с большим пиететом к главному КГБшнику страны. И тут же автоматом получит должность заместителя председателя Госкино, то есть заместителя министра. Я побывал потом как-то вечером по делам у него в кабинете в Малом Гнездниковском переулке… Стены были отделаны темным деревом, стояли глубокие, отполированные многими задницами кожаные кресла для посетителей. На столике под левой рукой – «вертушка» с гербом. На тяжелом дубовом столе были разложены бумаги, и Олег говорил тихо, как подобает начальству.

Я подумал тогда, что впоследствии во время служебных командировок он, наверное, никогда больше не пытался заказать сигареты в номер.

А замечательную, так запомнившуюся мне Качу, хранящую русские летные традиции с момента ее открытия Великим Князем в 1910 году и подготовившую для Отечества 342 Героя Советского Союза, 17 Героев Российской Федерации, 12 маршалов, 300 генералов и пять космонавтов, расформировали в одночасье решением правительства в 1998 году. Действительно, ну на хрена козе баян. Куда как важнее заниматься поиском национальной идеи…

…Говорят, что владелец «Нью-Йорк Таймс», как-то повесив телефонную трубку, вернулся за домашний обеденный стол:

– Звонил Президент Соединенных Штатов.

– И что ему от тебя надо?… – спросила мама.

Ценность самого факта владения информацией, возможность управления ею в разной степени осознавалась властями всегда. Десятилетиями существовал в СССР так называемый «белый ТАСС» – секретный вестник мировой информации, который распространялся исключительно среди элиты – тех, кому особо доверяли. Стопки отпечатанных на множительной технике листков делились не только тематически – по континентам, странам, проблематике, но и по цвету бумаги – каждый из ответственных чиновников получал тот вариант информации по событию, который был ему положен по занимаемой должности. От лишь чуть более подробных по сравнению с общедоступными газетными публикациями новостей до скрупулезного анализа реальных, подчас замалчиваемых фактов, о которых страна не должна была даже догадываться, причем с возможными прогнозами аналитиков предстоящих в связи с этим событий. Каждое утро вестники эти доставлялись в идеологические учреждения, редакции, агентства спецсвязью, фельдъегеря же и забирали стопки просмотренных листков на следующий день. По утверждению гендиректора ТАСС Игнатенко, он отменил эту практику лишь в августе 1991 года – если согласиться, что именно в этот момент он мог что-то самостоятельно отменить.

Однажды меня позвали к шефу. Плотно закрыв две двери предбанника его небольшого, но уютного кабинета, я устроился на стуле сбоку от длинного стола, пытаясь вспомнить свое последнее по времени прегрешение. Но оказалось, что это приглашение, наоборот, свидетельство особого доверия к молодому, с ленцой, но жутко способному редактору. (Как это у английского философа Юма: «…так трудно говорить о себе, не предаваясь тщеславию…»).

Оказывается, принято решение дать достойный отпор средствами телевизионного кино отщепенцу Сахарову А. Д., продолжающему свои клеветнические выступления в западной печати. Для чего необходимо создать убедительный телевизионный фильм, раскрывающий истинное положение вещей, опровергающий заявления вышеупомянутого ученого, вставшего на путь прямого подрыва социалистических основ нашего строя. (Это я уже от себя; Богомолов, как я говорил, был человеком совсем неглупым; видимо, не считал и меня полным идиотом и дежурными формулировками не пользовался). Короче говоря, нужен хороший сценарий. Разумеется, работа эта крайне ответственная – поэтому основным автором назначен Владимир Борисович Ломейко, главный редактор главной редакции стран Западной Европы АПН. А мне предстоит всячески ему помогать. Для чего вначале следует съездить на Пушкинскую в основное помещение Агентства и представиться.