Евпатий Коловрат. Последний герой Древней Руси

Переписывая старую книгу, писец сталкивался сразу с несколькими проблемами. С течением времени менялся язык, а значит, переписчик должен был не только понять то, что написал его предшественник, но и изложить это словами, понятными современникам. Некоторые древние слова он просто не понимает и заменяет их, основываясь на собственных представлениях. Книга предназначена конкретному заказчику, а значит, какие-то места можно усилить и расширить исходя из его предпочтений, а какие-то сократить и опустить. В распоряжении переписчика может находиться не один, а несколько более ранних списков, и он пытается согласовать их между собой.

Одним словом, переписывание книг – процесс не механический, а творческий. А где творчество – там есть место и дополнению сюжета, и литературной правке, и даже фантазии.

Историкам же литературы потом остается изучать отдельные списки, определять, какие из них появились раньше, какие – позже, чем объясняются те или иные вариации сюжета, и т. д.

А откуда же берутся тексты в учебниках, хрестоматиях или сборниках древнерусской литературы? Есть несколько путей:

– публикация текста по одному из списков;

– перевод с древнерусского языка на современный, при этом переводчик, беря за основу один из списков, может использовать и другие;

– публикация некоего сводного текста, составленного по материалам разных списков и редакций.

Публикуя «Повесть о разорении Рязани Батыем», И.И. Срезневский выбрал именно последний путь. В результате получилось произведение цельное, гладкое, но очень мало что-либо говорящее историкам литературы.

Наиболее полно и подробно исследовал «Повесть о Николе Заразском» выдающийся современный филолог и палеограф Борис Михайлович Клосс. Он выявил и исследовал 46 списков памятника, созданных от 1560-х до 1700-х годов и относящихся к нескольким редакциям. Тщательный анализ содержания, языковых особенностей, сходства и различия разных редакций позволил ученому убедительно опровергнуть распространенную до того времени точку зрения на составной характер «Повести». Итоговый вывод исследования: «“Повесть о Николе Заразском” – произведение единое по своему замыслу, языковым особенностям и использованным источникам. Все части памятника написаны в одно время и одним автором, объединены общей идеей прославления местных святынь»[25 - Клосс Б. М. История создания Повести о Николе Заразском // Зарайск. Исторические реалии и легенды. М.: Древлехранилище, 2002. С. 172.].

Подробный анализ текста «Повести» позволил Б. М. Клоссу установить и те исторические источники, которыми пользовался автор при создании своего произведения:

Московский летописный свод 1479 года;

Новгородская IV летопись;

Статья «Царие царствующие»;

Родословие Никольских попов;

Рязанские источники (легенды)[26 - Там же. С. 174.];

Синодик рязанских князей.

Но главное, ученый смог сделать обоснованное предположение о том, кто является автором замечательного произведения русской литературы: «В конце родословного перечня никольских попов читается загадочная фраза: “Се написа Еустафей вторый, Еустафьев сын Корсунскаго, на паметь последнему роду своему”. Этому Евстафию приписывают иногда авторство в отношении всей Повести о Николе Заразском или только первой ее части. Но Повесть, судя по источникам, языку и содержащимся в ней хронологическим приметам, написана в 1560 г. и никакого более раннего протографа не имела. Единственное, что можно было бы признать авторским вкладом второго Евстафия, – это вписание в Синодик имен своих родителей с кратким упоминанием об истории перенесения иконы. Подлинным же автором Повести о Николе Заразском являлся священник Никольского храма, работавший в 1560 г. Поскольку составление такого произведения никак не могло обойтись без участия главы клира, то решаемся приписать авторство Повести самому протопопу церкви Николы Заразского Ивану Вислоуху, учитывая еще и то обстоятельство, что его именем заканчивалась роспись “Рода поповского Николы чудотворца Заразского”»[27 - Клосс Б. М. История создания Повести о Николе Заразском. С. 176.].

Результаты исследования Б. М. Клосса очень важны для темы нашей книги. Источник наших сведений о Евпатии Коловрате значительно расширяется с одного эпизода до целого произведения. Установление точной датировки создания памятника также говорит о многом. Считается, что чем ближе источник по времени создания ко времени описываемых в нем событий, тем выше достоверность сообщаемых им сведений. Однако это далеко не всегда так. Как уже говорилось выше, в истории России были периоды утраты исторического знания и периоды его восстановления. Произведения, созданные в последние, порой содержат куда больше информации, чем те немногие, что родились в эпоху забвения. Оказывает влияние и процесс накопления и распространения исторического знания. Эти процессы хорошо заметны на примере последующих эпох – историки начала XIX века лучше знали о прошлом Руси, чем современники Петра Великого, а уровень знаний о прошлом, достигнутый к началу XX столетия превосходил и уровень карамзинистов, и уровень исторической науки советского времени.

Автор «Повести о Николе Заразском» протоиерей Иван Вислоух проделал огромную работу, которую в наши дни назвали бы научной. Он собрал сведения из нескольких источников и мастерски вписал сохранившуюся в семье Заразских священников историю перенесения иконы святителя Николая в общий контекст русской истории. При этом сам сюжет произведения не является заимствованным. Он оригинален и не встречается более нигде, что позволяет сделать предположение о его достоверности.

Может возникнуть вопрос: а не являются ли персонажи «Повести», не упоминаемые в других источниках, литературными героями, то есть плодом вымысла автора? Здесь можно сослаться на авторитетное мнение Д. С. Лихачева: «Типизированных, обобщенно-вымышленных героев с вымышленными именами древняя русская литература не знает. Художественное обобщение в ней всегда опиралось на конкретные исторические имена, подавалось через описание исторических событий, – безразлично, современных или отодвинутых в далекое прошлое. Даже жития русских святых по преимуществу историчны. Фантастика, чудеса вводятся в древнерусские произведения только под знаком чего-то исторически верного, реально случившегося»[28 - Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» (Историко-литературный очерк) // Слово о полку Игореве / АН СССР; под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.—Л.: Изд-во АН СССР, 1950. С. 239–240.].

Если применить этот тезис к «Повести о Николе Заразском», то мы увидим, что ее сюжет не претерпел бы существенных изменений, если бы автор использовал только достоверно существовавших лиц. Тогда бы икону встретил не Федор Юрьевич, а его отец – князь Юрий Ингваревич, упоминаемая в Ипатьевской летописи его супруга могла бы занять место Евпраксии, а эпизод с Евпатием и вовсе можно было бы пропустить. И чтобы изменилось? Да почти ничего. С точки зрения реализации идеи «прославления местных святых» было бы даже лучше. Но именно глубокий религиозный настрой автора и не позволял ему прибегать к фантазии. Безусловно, он мог домысливать отдельные сюжетные линии или приукрашивать (и с событийной, и с литературной точек зрения) отдельные эпизоды, однако вводить в сюжет персонажей вымышленных, но схожих с реальными не имел ни желания, ни потребности.

Если принять версию Б. М. Клосса о времени происхождения и литературной целостности «Повести о Николе Заразском», то можно попробовать ответить на вопрос – зачем автор вставил эпизод с Евпатием в свое произведение? Композиционно эта история разрывает на части рассказ о доблести и славе рязанских князей. Упомянув приход Батыя, автор в возвышенном тоне описывает мужественное решение рязанских князей не покоряться агрессору, их удаль в безнадежном бою и твердую решимость умереть, но не покориться. Логично было бы после описания их героической гибели поместить плач князя Ингваря Ингоревича о своих родственниках и описание их погребения. Но этот гармонически сложенный рассказ о князьях разорван на две части историей Евпатия Неистового. В чем ее смысл? О доблестной защите княжества, о героизме русских людей уже рассказано. О хане Батые – тоже. Бой Евпатия с многочисленными полками описан менее подробно, чем битва рязанских князей.

По мнению специалистов, источником «княжеской» части повести послужил синодик рязанских князей, хранившийся в Никольском храме. Именно поэтому автор повести допустил несколько серьезных исторических ошибок, включив в состав действующих лиц событий 1237 года князей, которые к тому времени уже умерли. История Евпатия также взята из некоего рязанского источника, но какого?

Еще в XIX веке Д. И. Иловайский высказывал предположение, что источником сюжета о Евпатии Коловрате послужило некое народное предание, а самого Евпатия считал былинным богатырем вместе с Добрыней и Алешей Поповичем. Эта точка зрения прижилась в отечественной историографии надолго. В советское время она хорошо ложилась в идеологическую установку о влиянии народного творчества на русскую культуру, а потому получила широкое распространение. Дмитрий Сергеевич Лихачев в своем исследовании о «Повести» считал, что эпизод с «неистовым Евпатием» «целиком обязан своим происхождением народному эпосу». Но при этом «он составлен в той же стилистической манере, что и весь остальной текст “Повести”, и сливается с нею в органическое целое»[29 - Лихачев Д. С. Великое наследие. Классические произведения литературы Древней Руси. Л.: Художественная литература, 1987. С. 78.]. Последний тезис звучит несколько парадоксально – отрывок из народного эпоса составлен в той же стилистической манере, что и написанная рукой книжника «Повесть».

Да и не похож сюжет о Евпатии на сюжет народной песни. Во-первых, в нем ничего не говорится о самом герое. Нет не только каких-либо биографических сведений, но и даже личных характеристик. Высокий или низкий, светловолосый или кудрявый, молодой или старый – ничего из обычных эпитетов, которыми описываются в былинах богатыри. Во-вторых, детали сюжета достаточно реалистичны, в них нет ничего такого, что противоречит информации, известной из летописей и других источников. В-третьих, само имя героя – Евпатий – является уникальным и более нигде не встречается. Так же как и прозвище Коловрат.

Присмотримся к этому имени. И для начала обратим внимание на следующую особенность «Повести» – главным действующим лицом первой части является священник Евстафий, в середине произведения выделена княгиня Евпраксия, а в последней части – вельможа Евпатий Коловрат. Имена Евстафий – Евпраксия —Евпатий образуют своего рода фонетическую связку, пронизывающую всю повесть.

В отличие от имени нашего героя Евстафий и Евпраксия – имена довольно обыкновенные. Распространенными их не назовешь, но в древнерусских источниках они встречаются[30 - В современном подробном исследовании древнерусских княжеских имен имя Евпраксия встречается трижды, имя Евстафий – четырежды. Имя Евпатий упоминается только один раз именно в связи с Евпатием Коловратом. См.: Литвина А. Б., Успенский Ф. Б. Выбор имени у русских князей в X–XVI вв. М.: Индрик, 2006]. А что же Евпатий? Можно предположить, что Евпатий – это искаженное греческое имя Ипатий, встречавшееся в Древней Руси. Если написать оба слова по-гречески, то разница составит всего одну букву: ???????? (Евпатий) и ??????? (Ипатий), при этом имя Ипатий («высокорожденный», «знатный») хорошо известно, а имени Евпатий в греческом не существует. Искажение имени при переходе из одного языка в другой – вещь весьма обычная, и русский язык тут не исключение. Так, греческий Георгий превратился в русском языке в Гюргия, потом Юрия и просто Егора, еврейский Иосиф – в Осипа, скандинавские Нельга и Нельги – в Ольгу и Олега, а Ингвар – в Ингоря, а потом и в Игоря.

Может, это произошло и с Ипатием? Но тогда придется предположить, что это искажение имени возникло на короткий период, а потом исчезло. Ибо уже в XIV веке мы видим преподобного Ипатия Печерского, знаменитого врача («целебника»), основанный в том же столетии монастырь в Костроме тоже получает название Ипатьевского, редко, но отмечены в исторических источниках бояре с таким именем. И никаких искажений оно не приобрело.

А если расширить пределы поиска? Только в одном регионе имя Ипатий имеет редкую, но все же употребляемую форму Евпатий – в Северном Причерноморье. Возможно, причиной появления именно такой словоформы стала память о великом государе Митридате IV Евпаторе, который бросил вызов самому Риму[31 - Именно в честь его в 1784 году по указу императрицы Екатерины Великой был назван новый город в Крыму – Евпатория.]. В абхазских горах туристам показывают «пещеру Святого Евпатия», названную так по имени отшельника, подвизавшегося в местных горах.

«Повесть» прямо указывает на греческое происхождение священника Евстафия и намекает на такое же у княгини Евпраксии. В отечественной исторической и околоисторической литературе сложилась традиция считать ее гречанкой. Если допустить греческое происхождение Евпатия, то становится понятным, зачем автор повести включил эпизод о его подвиге в свое повествование. Для него Евпатий относился к кругу лиц, связанных с историей перенесения иконы Николы Зарайского на Русь. Но как черноморский грек стал «вельможей рязанским»? Что означает его прозвище Коловрат? Для ответа на эти вопросы обратимся к греческому следу в истории иконы Николы Зарайского и связанных с ней лиц.

Глава 2. У самого Черного моря

Итак, вслед за автором «Повести о Николе Заразском» вернемся на берега Черного моря и попробуем разобраться в греческом следе нашей истории. «Повесть» начинается с упоминания битвы на Калке: «Прибытие из Корсуни чудотворного образа Николы Заразского: как прибыл из преславного города Херсонеса в рязанские пределы на третий год после Калкского побоища. Тогда убито было много князей русских. И встали князья русские за половцев, а побиты были за Днепром на речке на Хортице на Калкском поле Половецкой земли, на Калках, месяца июня в шестнадцатый день».

Этот абзац является как бы подзаголовком «Повести», хронологически точно фиксирующим время начала действия – «на третий год после Калкского побоища». Битва на Калке произошла, согласно общепринятой датировке, 31 мая 1223 года. Таким образом, начало действия «Повести» относится к 1225 году.

Автор «Повести» не случайно выбрал в качестве указания времени начала именно битвы на Калке. Это событие рассматривалось в русской летописной традиции как прелюдия к монгольскому нашествию на собственно русские земли, а потому подробно описывалось в летописных сводах[32 - Рудаков В. Н. Монголо-татары глазами древнерусских книжников XIII–XV вв. М.: Квадрига, 2009. С. 19.]. Тем самым читатель сразу включался в контекст эпохи и понимал, что перед ним не только религиозное, но и историческое произведение.

Но указанная дата имела не только литературное значение. Начало XIII века для Черноморского региона – время смены эпох. В 1204 году рыцари Четвертого крестового похода штурмом берут Константинополь, и на месте православной империи ромеев возникает латинская империя с католическим государем во главе. Не сложившие оружия византийцы собираются вокруг небольшого городка Никея, где бесстрашные императоры из династии Ласкрисов возглавили сопротивление. Восточнее Никейской империи образовался еще один осколок Византии – Трапезундская империя во главе с династией Великих Комнинов, под властью которой и оказался Херсонес. В 1223 году, перед тем как столкнуться с русскими дружинами на безвестной ныне реке Калке, монгольское войско под командованием Субэдэя и Джэбэ ворвалось в Крым. Непосредственно Херсонес их набег не затронул, жертвой кочевников стал Сурож (Судак), но несомненно, что появление нового, дотоле не знаемого жестокого и сильного народа не могло не взволновать обителей Тавриды.

Осколки Византии вели нескончаемые войны друг с другом и с турецкими султанатами, поэтому Херсонес не мог рассчитывать на защиту метрополии в случае нового набега кочевников. Появившиеся в Черном море торговые корабли итальянских морских республик Венеции и Генуи вытесняли крымских греков из сферы торговли. Город постепенно приходил в упадок. И вот здесь священнику церкви Святого Якова Евстафию явился во сне святой Николай Угодник, повелел взять свой чтимый образ и двинуться в землю Рязанскую. Чтобы русский читатель «Повести» оценил это необычное повеление святого, автор указывает, что именно в этой церкви принял в свое время крещение святой равноапостольный князь Владимир.

В древнерусских летописях упоминается семь вариантов названия храма, в котором крестился князь Владимир[33 - Карпов А. Ю. Владимир Святой М.: Молодая гвардия, 2004. С. 240.]. Для Б. М. Клосса указание на церковь Святого Якова стало указанием на один из летописных источников, которым воспользовался автор «Повести». Но в этом месте памятника есть более подробные сведения о месте нахождения иконы: «А стоял тот чудотворный образ в городе Корсуни посреди града близ церкви апостола Якова, брата Иоанна Богослова. А в этой церкви апостола Якова крестился самодержавный и великий князь Владимир Святославич Киевский и всея Руси. А палата была большая, красивая у чудотворцева храма позади алтаря, в ней же греческие цари пировали».

Эти подробности автор не позаимствовать в летописях и придумать не мог – зачем? С точки зрения рассказа логично было бы поместить икону просто в храме. Возможно, здесь он руководствовался преданием, сохранившимся среди служителей Никольского храма.

В путь Евстафий двинулся не один – по повелению угодника, он взял с собой супругу, сына и некоего служителя, возможно, диакона. Первоначально они планировали воспользоваться традиционным путем вверх по течению Днепра через половецкие степи к Киеву. Однако потом маршрут изменился. Святой Николай направил своего служителя следующим образом: «Иди в устье Днепра в Понтийском море, и сядь в корабль, и доплыви до моря Варяжского в Немецкой области. И оттуда пойдешь сухим путем до Великого Новгорода и далее в Рязанскую область не только беспрепятственно, но и с почетом».

Знакомый с летописной традицией читатель не мог не заметить тут отсылки на содержащийся в Повести временных лет рассказ о хождении к славянам апостола Андрея Первозванного. Апостольский маршрут, пролегавший по древнему пути «из варяг в греки», оказывается закрыт для Евстафия и иконы. Это очередной знак смены времени, эпохи перелома.

Некоторые историки считают путь иконы вокруг Европы маловероятным и даже «фантастическим». Странным кажется то, что для того, чтобы сесть на корабль, идущий в море Варяжское (то есть Балтийское), Евстафий должен из Херсонеса (одного из крупнейших портов Черного моря) добираться до устья Днепра. Можно предположить, что в древнем источнике рассказа о перенесении иконы упоминался вовсе не Днепр, а Дунай. Вот тогда маршрут становится логичным. В устье Дуная Евстафий пересаживается с морского корабля на речной и по великой европейской реке поднимается к центру Европы (в землю Немецкую), откуда по Одеру или по Эльбе попадает в Балтийское море. Путь довольно длинный, но вполне реальный и, главное, относительно безопасный. Ошибка автора XVI века вполне понята, – в это время ни днепровским, ни дунайским путями русские не пользовались и географию Северного Причерноморья знали уже плохо.

Путешествие византийского священника с иконой из осколка империи в русские земли не было в те годы чем-то исключительным. Во-первых, Русская Церковь оставалась в подчинении Вселенского патриархата, и эти связи сохранились и после 1204 года. Во-вторых, русские князья ценили византийское церковное искусство и охотно принимали у себя иконописцев, зодчих и других умелых мастеров. Особенно привечали греков владимирские князья. По мнению искусствоведов, «в 1157–1238 годах во Владимире возник второй по своему значению после Константинополя крупный центр искусства в восточнохристианском мире»[34 - Масленицын С. И. Живопись Владимиро-Суздальской Руси. 1157–1238 годы. М.: Изобразительное искусство, 1998. С. 237.]. Число византийских мастеров во Владимирском княжестве постоянно росло, так как местные князья последовательно, на протяжении нескольких десятков лет создавали все необходимые условия для работы, прежде всего ведя интенсивное храмостроительство. Захват Константинополя крестоносцами в еще большей степени способствовал переезду на Русь многих талантливых мастеров. Тем более что в отличие от Западной Европы ни светская, ни духовная власть не вмешивалась в творческие процессы.

Исследователи отмечают, что «написанные в 1220—1230-е годы иконы – самые “грекофильские” в ряду произведений владимирских мастеров XII–XIII веков»[35 - Масленицын С. И. Указ. соч. С. 171.]. Это говорит в первую очередь о заметном увеличении числа византийских мастеров, работавших в княжестве.

Таким образом, как раз во времена путешествия иконы святого Николая из Корсуни в Рязань имел место пусть локальный, но оставивший заметный след в истории процесс переселения подданных Византийской империи в северо-восточные русские земли. В силу расстояния и трудностей пути он не носил массового характера, но дорога из Византии на берега Оки была проторена.

Интересно, что совсем незадолго до перенесения иконы святителя Николая аналогичный путь из византийских земель в Рязань проделали еще две иконы:

– Богоматерь Одигитрия, перенесенная епископом Ефросином Святогорцем[36 - Святитель Ефросин Святогорец – второй епископ Муромской и Рязанской епархий. Его прозвище говорит о том, что он либо был греческим монахом со святой горы Афон, либо русским человеком, подвизавшимся там же. В любом случае его связь с Византией несомненна, что может служить еще одной причиной, почему Евстафий стремился с иконой именно в Рязань. По преданию, именно святитель Ефросин осуществил постриг в монашество муромского князя Давыда Юрьевича и его супруги, принявших в иночестве имена Петра и Февроньи.] со святой горы Афон. Эта чтимая святыня находилась в Успенском соборе Рязани и также упоминается в источниках в связи событиями 1237 года[37 - Буланкина Е. В. Старая Рязань – стольный город Древней Руси. Рязань: Изд-во Рязанского историко-архитектурного музея-заповедника, 2007. С. 9.]. В настоящее время образ хранится в собрании Рязанского музея-заповедника;

– икона Иоанна Богослова, написанная в Царьграде и находившаяся в основанном князем Ингварием Ингваревичем около 1220 года Ольговом монастыре. По преданию, икона была прислана патриархом в дар рязанскому князю. Образ не сохранился до нашего времени, как не сохранились и документальные свидетельства о его происхождении, но сам факт предания в очередной раз подчеркивает наличие связи между Рязанским княжеством и осколками Византийской империи.

После ряда приключений Евстафий вместе с иконой и семейством добрался до рязанских пределов. И здесь по милости святого Николая в истории появляется новое действующее лицо – внук рязанского князя княжич Федор Юрьевич. Именно ему явился во сне Угодник и повелел встретить свой образ, сообщив, что за это действие Господь «дарует тебе венец царствия небесного, и жене твоей, и сыну твоему». Неженатый и бездетный князь сильно подивился этому обещанию, но волю святого выполнил.

Хотя «Повесть о Николе Заразском» является единственным источником, сообщающим нам сведения о деятельности и самом факте существования князя Федора Юрьевича, историки склонны считать его исторической фигурой. Летописи ничего не сообщают о нем, но они вообще сообщают нам весьма мало сведений о рязанской княжеской династии, в родословных таблицах рязанских князей то и дело попадаются пропуски и знаки вопроса. К тому же бездетность князей – явление весьма редкое и гораздо более заметное. С точки зрения христианского сознания дети – это благословение Божие человеку. А в отношении князя – это благословение не только ему, но и его уделу. Поэтому отсутствие в летописях указания на бездетность князя Юрия Ингваревича позволяет предположить, что дети у него были. Почему бы его сыну не носить имя Федор? Тем более что это имя не являлось редким в княжеских святцах. Его, к примеру, носил отец Александра Невского, князь Ярослав Всеволодович. Не исключено, что и рязанский княжич Федор имел помимо христианского и некое языческое имя вроде Олега или Святослава. Но мог и не иметь – как раз в этом поколении князей христианские имена начинают теснить языческие: из девяти детей все того же Ярослава Всеволодовича семеро носят христианские имена и лишь один – Ярослав (первый князь тверской) нехристианское, имя еще одного княжича осталось неизвестным[38 - Хрусталев Д. Г. Русь: от нашествия до «ига». СПб.: Евразия, 2004 (прилагаемые родословные таблицы).].

Князь доставил икону в «область свою», то есть в город Красный на реке Осетре – нынешний Зарайск. Некоторые исследователи полагают, что князь только встретил икону, но поместил ее не в своем крохотном городке, а в стольной Рязани. Однако ни один источник не сообщает о пребывании иконы в Рязани и о последующем переносе ее в Зарайск, так что логичнее в данном случае довериться сказанию и предположить, что икона действительно прибыла в городок на реке Осетре.