Зона испытаний

– То-то и оно! – как бы подводя невеселый итог, вздохнул Разумихин. – С-441 создавался на базе С-14, и, хотя у лайнера взлетно-посадочные характеристики лучше, то есть большая устойчивость по всем осям, предугадать, как он будет вести себя на этих режимах, – дело сложное. Нужна длительная серия полетов по кропотливо разработанной методике, которую тем не менее предстоит постоянно уточнять. Придется учитывать все – внешнюю среду, полетное состояние машины, смещение центра тяжести, количество и распределение топлива в баках, положение взлетно-посадочных узлов – шасси, предкрылков, закрылков, интерцепторов… Чуете, чем пахнет?

«Почему Чернорая нет? – мелькнуло в голове Долотова. – Ах да, – машина на какой-то выставке».

– Ну вот мы и подошли к самому главному, – сказал Разумихин, наваливаясь локтями на стол и сцепляя пальцы. – Вы двое, – он головой указал на Боровского и Долотова, – испытывали С-14 на большие углы. – Разумихин помолчал, видимо, вспомнил третьего – Лютрова. – Вам и карты в руки. Вячеслав Ильич хороший летчик, но у него совсем нет опыта полетов на таких режимах. А рисковать машиной и людьми… На лайнере нет катапульт… Словом, нужно сажать кого-то из вас двоих.

– Долотова, – сказал Боровский, не раздумывая, тем же тоном, каким говорил: «У Бориса Михайловича голова посвежее».

Руканов суетливо перевел глаза с «корифея» на Долотова.

– У Игоря Николаевича предпарадные тренировки, причем строго по графику, – напомнил Добротворский.

– А у тебя какая работа? – Разумихин посмотрел на Долотова.

– Пока ничего.

– Предположительно, дублер простоит на доработках не более месяца, – заметил Руканов.

– Это бабушка надвое сказала, – заметил Разумихин тоном человека более осведомленного. – Но тебе, Борис Михайлович, достаточно будет помочь Чернораю только на первых порах. Он быстро схватит, что нужно.

Гай держал в руках металлическую скрепку и старательно сгибал и разгибал ее, не принимая участия в обсуждении. Он не был уверен в правомерности этой замены без согласил Чернорая, но возражать Разумихину не решался, ибо знал: обжегшись на молоке, дуют на воду. Осторожность начальства была вполне понятна.

– По степени сложности испытания на большие углы приравниваются к первому вылету опытного самолета, – Разумихин обращался теперь к Долотову. – Пока лайнер на выставке, тебе нужно ознакомиться с данными продувов, с рекомендациями аэродинамиков, с теми способами, какими они предписывают выводить самолет в полетное положение после сваливания. Поезжай к аэродинамикам в КБ, поработай на тренажере, а когда вернется Чернорай, начнете совместную подготовку в воздухе. И не только на лайнере. Будете летать на истребителях на предельных скоростях, тренироваться выводить из штопора. Для этих полетов подберем такие машины, аэродинамическая компоновка которых будет близкой к конструкции С-441. Нужно очень хорошо подготовиться к нежелательной, но вполне возможной ситуации – переходу лайнера после сваливания пли штопора в пике с последующим разгоном до большой скорости… Словом, к таким обстоятельствам, когда, как ты понимаешь, потребуются нетипичные действия для возврата машины в полетное положение. Такое может произойти, скажем, на закритических углах, когда для устранения крена нельзя пользоваться элеронами как в обычном полете. Повторяю, работа трудная. Может быть, очень трудная, надо отнестись серьезно… Что скажешь, Борис Михайлович?

– А что говорить? Надо, значит, надо.

На лице Разумихина обозначилось некое разочарование, по-видимому, он ждал большей заинтересованности, во всяком случае, предполагал, что все сказанное им возбудит в Долотове особый интерес к полетам, и теперь был недоволен реакцией летчика.

Оставшись вдвоем с Добротворским, Разумихин спросил:

– Справится, как думаешь?

– Конечно! – заверил генерал.

Известный летчик-истребитель, он сохранил фронтовое отношение к делу, к людям. А о летном таланте Добротворского можно было услышать немало удивительного. Разумихину рассказывали, что на каком-то послевоенном торжестве в Англии, куда Добротворский прибыл в качестве почетного гостя, он на пари с тамошним генералом ВВС взялся за десять минут освоиться с управлением нового английского легкого бомбардировщика и вылететь на нем. Англичанин не поверил и проиграл.

– Лютрова бы на эти режимы. А?

Добротворский развел руками.

…Возвращаясь в летные апартаменты, Долотов словно впервые заметил, что на дворе совсем тепло. Между бетонными полосами аэродрома в несколько дней поднялась и густо зазеленела молодая трава, и солнце уже светило совсем по-летнему, и прибранная перед праздником территория базы была парадной, а от множества вскопанных клумб пахло забытым за зиму запахом земли.

«Уехать бы куда-нибудь, пожить в теплых краях, развеять тесноту в душе…»

Проходя мимо ангара, Долотов заглянул в распахнутые ворота и увидел Журавлева. Толстяк стоял в группе рабочих, объясняя им что-то под раскрытыми створками грузового отсека дублера.

– У вас новости? – спросил Долотов, пожимая руку гидравлика.

– Кое-что… На стендах лаборатории мы обнаружили усталостную трещину на стальном наконечнике гибкого шланга. Идемте, я вам покажу. На месте будет понятнее.

Они подошли к самолету.

– Вот, смотрите. Этот участок гидропровода используется только для заправки и дозаправки системы гидравлической жидкостью, иного назначения у него нет. Тем не менее до обратного клапана этот аппендикс испытывает все те нагрузки, которые перепадают рабочим магистралям. Теперь смотрите сюда. Видите этот штуцер? Он состоит из двух толстостенных трубок, соединенных роликовой сваркой под углом сто двадцать градусов. Конфигурация придает некоторое своеобразие нагрузкам на сварочный шов: когда внутри шланга возникает давление, штуцер стремится как бы выпрямиться, «работает на излом». Понимаете?

– Значит, если сварка лопнет?..

– Откажут обе основные гидросистемы. Но пока у меня нет уверенности, что в воздухе случилось именно это… Почти вся хвостовая часть самолета сгорела.

– А что вы теперь делаете?

– Снимаем штуцер, чтобы испытать. Если и этот не выдержит и если исследования двигателистов ничего не дадут, все будет более или менее ясно.

«Допустим, все так и было, – размышлял Долотов, поднимаясь по лестнице в здании летной части. – Отказало управление, а погода была неважное – плотная низкая облачность в разрывах. После выпуска закрылков он вошел в облака (высота по заданию) и решил чуть снизиться, чтобы видеть землю. Подал ручку от себя, миновал облака, взял на себя… а ручка не идет – упало давление гидравлики. Стабилизатор отклонен, машина снижается… Прежде чем он убедился в отказе, наверняка пытался подать ручку на себя всеми способами, а когда не получилось, первым делом хотел убрать закрылки, но тщетно, и тогда ему стало ясно, что вышла из строя гидравлика… Оставалось одно: включить турбонасосы, питающие аварийную гидросистему. Но чтобы им войти в рабочий режим, нужно время, а до земли – всего ничего. Что делать? Руль заклинило, давление гидравлики упало, и, пока заработают турбонасосы, нужно держаться на лету, нужна такая скорость, которая обеспечит горизонтальный полет. Лютров увеличивает обороты двигателей… Снижение затормаживается… Может быть, недостаточно, и он прибавляет еще, и, когда добивается своего, крыло не выдерживает… Но почему он не покинул самолет? Кто бы его осудил? А может, высота была так мала, что ему нужно было набрать необходимый минимум, чтобы прыгать?»

В комнате отдыха говорили о тепле, солнце, летних отпусках, о том, кто и где собирается отдыхать.

– Не надумал, куда? – спросил Извольский.

– Дачу сниму где-нибудь, – сказал Долотов, вдруг решив, что на первый случай ничего лучше не придумаешь: он и так загостился у Витюльки.

– Имею предложить! – провозгласил Костя Карауш. – Отличная дача! Сосновый лес, до реки пять минут… ежели бегом.

– У него дача! – Козлевич произнес это таким тоном, каким говорят: была у собаки хата.

– У меня, как у латыша… У одной знакомой. На этой даче ее отец гоношился, да сильно болеет, в санаторий направили.

– Жить можно? – спросил Долотов.

– Ха! Генеральская дача!

– Может, договоришься?

– А чего? Сделаем для своих.

– Где дача-то? – спросил Козлевич.

– По западному шоссе. За «Шанхаем», у деревни Хлыстово, знаешь?

– Соседями будем, Боря! – сказал Козлевич.

– Лучше всех устроился «корифей», – заметил Саетгиреев. – Построил себе избушку на курьих ножках у реки в лугах… Стерлядка, тишь и благодать…

– И от бабушки подальше, – усмехнулся Карауш. – А вообще-то ему сейчас не до благодати, как я понимаю.

Долотов ждал, что Костю спросят, почему Боровскому «не до благодати», и был уверен, что услышит очередной треп Карауша, а поскольку дело касалось «корифея», можно было ожидать, что и у всех остальных найдется что сказать, потому как охотников посудачить на тему «от бабушки подальше» всегда предостаточно.

Однако теперь все молчали, из чего следовало, что или Костя «не готов к выступлению», как он в этих случаях говорил, или причина, из-за которой Боровскому не до благодати, уже обсуждалась и ни у кого не нашлось что добавить к высказанному.

«А может, они при мне не решаются? – подумал Долотов. – Отчего бы? Не доверяют? Да нет, что-то не то…»