Логотерапия и экзистенциальный анализ сегодня. Актуальная характеристика

То, что можно занять храбрую, достойную позицию по отношению к тяжелой судьбе, которую нельзя изменить, довольно-таки удивительно для наших современников. То, что можно ценить легкую, благосклонную судьбу, что уместно радоваться радостному, звучит почти как фарс. «Это же логично!» – восклицает разум, и всё же, по-видимому, необходима настоящая акробатика ума, чтобы человек так действительно думал. Журналисты со всего света безостановочно демонстрируют нам ужасные картины страдающих от голода и войны стран, население которых вынуждено спасаться бегством; это картины изгнаний, притеснений, безысходности, однако «логичного» сравнения с нашими здешними практически райскими условиями не происходит. Напротив, количество людей, которые потеряли душевное равновесие и нуждаются в терапии, в нашем культурном круге растет. Ощущение удовлетворенности уменьшается.

Баттиани:…И это сразу поднимает вопрос о том, с чем это связано и как это возможно? Как неблагодарность могла распространиться, словно эпидемия, посреди материального благополучия (а для многих посреди избытка) и на таком контрасте с другими, полными лишений временами и странами?

Лукас: Честно говоря, я не знаю. Может быть, я просто слишком стара и чересчур ребенок войны, чтобы это понять. Единственное объяснение, которое приходит мне в голову, – это то, что позитивные жизненные обстоятельства для начала вообще нужно признать таковыми. У меня было бесчисленное множество пациентов, которые (по праву) были несчастны, но также и очень много таких пациентов, которые не знали, что были счастливы или могли бы такими быть. Они были не в состоянии определить, что их жизненные обстоятельства являются удобными и легкими. Они понятия не имели, от чего их уберегла судьба в прошлом. Они были в неведении, насколько шикарно выглядели варианты их будущего. Они абсолютно не замечали все хорошее вокруг себя. Они приходили и жаловались на банальности. Для них я разработала сильнодействующую терапию (ср.: Lukas, 2014). Я начинала фантазировать с ними в сослагательном наклонении о плохой судьбе. Одной молодой маме, которая беспокоилась из-за пустяков, я предложила представить себе поездку с маленьким сыном в клинику, где ему должны провести операцию на сердце. Что бы она чувствовала в такой ситуации? Одного вечно недовольного молодого человека я призвала вообразить, что он только что получил повестку в армию и отправляется воевать. Став солдатом, ему пришлось бы попрощаться со своими любимыми. Одному врачу, брюзгливость которого соответствовала его обеспеченности, я дала пережить в воображении, будто в прошлом он совершил врачебную ошибку, о которой он теперь с ужасом вспоминает. Было удивительно наблюдать, с каким облегчением пациенты вздыхали, что эти фантазии в сослагательном наклонении не имели ничего общего с реальностью и насколько спокойно и сдержанно они впоследствии относились к своей реальности. Является ли этот метод жестким? Я не сказала бы. Иногда людям нужна серьезная глубокая встряска, чтобы они смогли переосмыслить свое основополагающее отношение к жизни. Иногда это также потрясения, которые предоставляет им сама жизнь, на основании которых они резко пересматривают свою позицию. В принципе ни у кого не обязательно все должно быть все хорошо. Нигде во всей живой природе нет такого закона, что растения, животные или человек могут вести исключительно беспечное существование. Увядание и боль вездесущи. Смерть поджидает везде. То, что она нас какое-то время минует, – это чистый подарок богов. Знать об этом – самый большой подарок. В обществе потребления типа нашего мы должны быть страшно внимательны, чтобы не перепутать счастье с обладанием товарами. Конечно, производитель будет продавать товары, и для этой цели он должен постоянно подогревать потребность в них. С его точки зрения, люди, довольные тем, что имеют, тратят слишком мало денег. Но наряду с этим существует и альтернатива со смыслом, а именно реализация «обобщенных ценностей отношения». Здесь подразумевается не только отношение, при котором «ценят все положительное», но и своего рода самаритянская позиция. Делиться может лишь тот, кто обладает чем-то. Помочь может лишь тот, у кого есть средства помощи. В конце концов, если у человека все хорошо – это не только повод для радости, но и повод проявить свою заботу там, где дела обстоят плохо.

Люди, которые довольны тем, что имеют, тратят слишком мало денег? «К их счастью», им не нужно тратиться на приобретение лишних товаров, которое пытаются им навязать, апеллируя к алчности, вместо этого они могли бы делиться с окружающими, особенно с теми, у кого меньше поводов для того, чтобы чувствовать себя довольным. Франкл был мудр, говоря о том, что «ценности отношения» имеют приоритет. Они помогают человеку достичь духовных вершин. Я бы хотела добавить, что «обобщенные ценности отношения» также способствуют высоким достижениям. В мире, в котором счастливчики готовы проявить любовь и протянуть руку помощи несчастливцам, жить будет хорошо всем.

3. Преимущество человека: другие люди

Баттиани: Это очень важный повод задуматься. В сущности, он ведет нас еще дальше, за рамки определения счастья, согласно Франклу. В том, что уцелело, заключено не только счастье. Тут скрыта также и «конкретная» задача: человек должен самотрансценденцироваться, чтобы не только Я нуждающееся, но и Я благодарное, великодушное и готовое делиться с другими вышло за свои рамки.

Здесь я хочу упомянуть одну научную работу, которая появилась в сборнике Американской психологической ассоциации, посвященную так называемой «позитивной психологии» (Aspinwall, Staudinger, 2003). В этом сборнике рассказывалось об исследовании сил и возможностей человека, которые остаются неиспользованными, что имеет прямое отношение к программе «позитивной психологии». Многие авторы, среди них некоторые специалисты в области психологии, приняли участие в исследовании. Однако нельзя не заметить, что каким бы прекрасным сам по себе ни был проект позитивной психологии, многие авторы были чересчур оптимистичны и поэтому поддались соблазну превратить психологию в проект постоянной самооптимизации и, как следствие, свести человеческую жизнь целиком к очень амбициозному «проекту счастья», при этом игнорируя осознание страданий, лишений и трагическую триаду (и парадоксальным образом благодарность), даже не признавая и не оставляя места каким-то несовершенствам. Перфекционизм постоянной самореализации и самосовершенствования, вечного позитива достигает иногда весьма удручающих масштабов, и на фоне страданий во всем мире он не очень реалистичен. Мы еще поговорим о том, почему в разумном, здоровом и зрелом реализме отсутствует такой однобокий акцент исключительно на позитивном, а также о том, как дорого он может обойтись с психологической точки зрения человеку, если речь идет о том, как справляться со страданием, о сострадании и устойчивости к фрустрации.

Однако одна-единственная статья действительно выделялась из всего упомянутого сборника. Известный американский социальный психолог Эллен Бершайд из университета Миннесоты с впечатляющей чуткостью написала о «большом преимуществе человека – это другие люди» (Berscheid, 2003). Бершайд даже закрепила за этим преимуществом статус одного из важных факторов культурного и социального развития.

То, что вы говорили об обобщенных ценностях отношений и о «своего рода самаритянской позиции», может касаться не только материальных благ, которыми можно поделиться, но и способностей, которые можно применить, чтобы помочь другому, поддержать его делом. Это, во-первых, предполагает понимание того, что другой человек может нуждаться (не получится закрывать глаза на страдания и беды вокруг), во-вторых, подчеркивает ценность обоюдной помощи.

Выражаясь метафорически, слепой может нести хромого, а хромой может говорить слепому, куда идти, при этом оба они откроют в себе нечто большее, чем одну лишь способность компенсировать недостатки друг друга. Они обнаружат, что другие люди (и готовность разделить с ними свои способности и использовать их во благо других) на самом деле – это их большое преимущество. Во-вторых, эти способности могут исполнить свое предназначение только в действии, до того они были просто возможностью. Будучи использованными с кем-то или чем-то, для кого-то или чего-то, что выходит за рамки Я, они становятся реализованными со смыслом.

Эта закономерность указывает на нечто сущностное для самой природы. Философский взгляд позволит нам сделать прекрасные и утешительные выводы о нашем представлении о мире и человеке, а именно о том, что благодаря человеку, прежде всего его потенциалу к самотрансценденции, в мире появляется то, что позволяет даже слабости свидетельствовать о силе.

Вернемся к нашей метафоре со слепым и хромым. В природе нам известны многочисленные примеры симбиоза и биологического равновесия, обоюдного приспособления животных и т. д. Это и есть «рецепт успеха» природы: сотрудничество и взаимопомощь. Но то, что вы описали как «своего рода самаритянскую позицию» выходит далеко за эти рамки. Она дана нам, в отличие от животных, лишь как возможность, то есть в нашем свободном пространстве. Способность делиться и великодушие не заложены в нас, как в животных, на уровне инстинктов. Ничто не принуждает нас делиться с другими или быть великодушными. Говоря иначе, человеческая способность делиться не запрограммирована биологически, она не активируется автоматически, если мы обнаруживаем какой-то изъян. Она гораздо ценнее, она есть выражение истинной благосклонности, то есть акт свободы и ответственности, акт свободного выбора в пользу великодушия и участия.

4. Реактивное счастье и несчастье

Итак, мы можем и то, и другое: пройти мимо страдающего или попытаться помочь ему в рамках наших возможностей. Ведь то, что вы называете «своего рода самаритянской позицией», если позволите мне снова подхватить и развить вашу мысль, находит свою противоположность в неблагодарности и непосредственно с ней связанным дефицитом благосклонности. Со своей незрелой внутренней претенциозной позицией человек становится слеп к собственному счастью («Мне это полагается!»), ровно как к бедам окружающего мира («Почему это должно меня касаться?»). Первое расценивают как нечто само собой разумеющееся, а последнее и вовсе не рассматривают. Определение счастья, которое мы находим у Франкла, как то, что обошло стороной, а также ваши слова об обобщенных ценностях отношений и самаритянской позиции иллюстрируют обе стороны медали. Собственное счастье точно так же не есть нечто естественное, как и нужда другого человека, мимо которой проходят, пожав плечами, хотя имеют ресурсы для помощи.

Нам нужно также отдать дань реализму, не забывая, что мы на самом деле никогда не знаем, когда окажемся на какой стороне, будем ли мы долго обладать счастливой возможностью делиться с другими и когда станем зависимы от тех, кто поможет встать нам на ноги.

Лукас: Хорошо, что вы подчеркнули аспект свободы, размышляя о людском сосуществовании, ориентированном на смысл. В психопатологии многие проблемы основаны на неверных или противоречащих смыслу реакциях на определенные жизненные данности. Франкл в своей книге «Теория и терапия неврозов» (Frankl, 1970) посвятил большую главу «реактивным неврозам». Их раньше не диагностировали, а сегодня этот термин устарел. И все же реактивный элемент является ключевым во многих душевных расстройствах.

К примеру, на человека когда-то напала собака по дороге в школу, и у него развилась фобия, а другой после такой же ситуации стал учиться правильно обращаться с животными. Одна девочка обнаружила в детстве, что благодаря ее больному горлу или животу мать нежно к ней относится, и стала упражняться в истерической манипуляции окружающими, а другая после такого же открытия отказалась от такого «театра». Многочисленные психологические картины болезней имеют комбинированную природу: это не только психосоматические заболевания с их типичной комбинацией предварительного телесного повреждения плюс провоцирующих стресс-факторов, но и многие проблемы зависимостей, при которых человек реагирует на краткосрочное эмоциональное удовольствие желанием получить «того же и побольше» вместо того, чтобы с осторожностью воздержаться, или ятрогенные (возникшие только вследствие вмешательства врача) формы расстройств, при которых необдуманные слова врачей или других авторитетных личностей слишком серьезно воспринимаются или интерпретируются как угроза беды.

Этот список может дополнить и то, что мы обсуждали: неадекватная (вместо адекватной) реакция на собственное счастье и на чужое страдание.

5. Пятая патология духа времени?

Баттиани: То, что мы сейчас обсуждаем, можно рассматривать не только с точки зрения индивидуума, но и коллектива. В таком случае мы непосредственно коснемся той области, которую Франкл назвал «патологией духа времени», выделив после Второй мировой войны четыре распространенные в обществе патологические установки: установку на временность бытия, фаталистическую, коллективистскую установки и фанатизм (Frankl, 1955).

Франкл наблюдал и описывал эти жизненные установки на протяжении 70 лет. Возникает вопрос, совпадает ли нынешний дух времени с тем, ведь он развивался и раскрывался в иных исторических и социальных условиях.

Наблюдая нынешнюю ситуацию, мы уже несколько лет исследуем вопрос, не присоединились ли за это время к тем четырем болезненным позициям другие. И действительно, как в индивидуальной, так и в групповой работе постоянно дает о себе знать новый коллективный невротический синдром, который подтверждает предположение, что патология духа времени изменилась на фоне нового социоэкономического климата. Этот синдром – увеличение количества возможностей при одновременном угасании ответственности. Другими словами, свобода и ответственность находятся в серьезном дисбалансе.

У людей, которые обеспечены финансами и всем прочим, особенно часто наблюдается неимоверно претенциозное отношение к жизни и другим людям, кроме того, они редко замечают все хорошее, а также не готовы встречаться лицом к лицу с неизбежной оборотной стороной бытия или хотя бы признать ее существование. Иными словами, этим людям недостает разумного почтительного отношения к тому, что у них есть, и к тому, что их обходит стороной.

Если сравнить этот новый синдром с патологией духа времени Франкла, то сначала мы заметим, что все четыре болезненные жизненные установки, описанные Франклом, характеризуются одним элементом – страхом. Например, при установке на временность бытия всем заправляет гнетущий страх перед будущим. Говоря иначе, человек настолько не доверяет будущему, что он даже не видит смысла что-то начинать. Из-за страха перед будущим он опасается, что всякое его начинание по-любому обречено на провал. При таком упадническом настроении человеку не кажется целесообразным активно действовать в защиту чего-то или кого-то, ведь все равно нет никакой гарантии, что тому, за что он вступится, в ближайшем будущем ничего не будет угрожать или оно не будет уничтожено. Поэтому занимающие такую позицию люди пребывают в состоянии временности, со страхом и робостью ожидая следующего удара судьбы. Мотив страха в этом случае означает следующее: страх перед будущим и страх перед угрозой.

При фаталистической жизненной установке преобладает страх перед мнимыми и неизвестными силами судьбы. Он уничтожает всякую инициативу, возможность вести свободный и ответственный образ жизни. Вера во всемогущество судьбы, которая, по мнению человека с такой установкой, вообще не оставляет ему шанса свободно принимать решения и формировать свою жизнь, низводит его до уровня беспомощного и незначительного винтика, уничтожает его мотивацию к формированию своей жизни:

При более близком рассмотрении выясняется, что фаталист занимает следующую позицию: невозможно действовать или взять судьбу в свои руки, потому что судьба всемогуща. В то время как фаталистически настроенный человек постоянно говорит, что действовать невозможно, человек с установкой на временность бытия считает, что действие вообще не нужно, потому что мы не знаем, что будет завтра (Frankl, 2018, S. 47).

Таким образом, мотив страха у фаталиста – это всемогущество судьбы, нередко в связке с суеверным страхом перед скрытыми знаками судьбы (символы несчастья, гороскопы, плохие предзнаменования и т. д).

При коллективизме же упрощенное, нередко стереотипное групповое мышление связано не только с тем, что «человек тонет в толпе» (Франкл), но и с одновременным построением образа врага, а именно другой группы (out-group). Социально-психологическое исследование действительно подтверждает, что мышление категориями in-group/out-group функционирует лишь в той мере, в какой создается образ группы, обычно отвергаемой и воспринимаемой как враждебная. Мы против других или другие против нас (Linville et al., 1989; Struch, Schwartz, 1989). Таким образом, мотив страха направлен здесь на образ врага, то есть на всех, кто противится группе или не выказывает ей достаточно уважения, поскольку ценит больше другие идеалы или идентификационные признаки (как правило, собственные).

При фанатизме же (и это тоже доказывают исследования социальной психологии и психологии установки) царят другие страхи. Во-первых, это страх собственных сомнений, который приходится радикально компенсировать с помощью клятвенной лояльности фанатичным идеям или установкам (Johnson, 2010). Во-вторых, это также страх действующих и правдивых мнений, противоречащих собственным убеждениям, потому что их правдивость опять-таки будит сомнения (на этот раз оправданные) в собственных убеждениях, и это снова ведет к переживанию страха.

Говоря кратко, какими бы разными ни были четыре жизненные установки, свидетельствующие о кризисе, описанные Франклом, все они стоят на факторе страха: страха перед будущим (установка на временность бытия), страха перед судьбой (фаталистическая установка), страха перед другими группами (коллективистская установка), страха перед другими взглядами на мир или определенными взаимосвязями в мире, страха перед собственными сомнениями (фанатичная установка). Кроме того, как подчеркивал Франкл, для всех них типичен ключевой признак бегства от собственной ответственности.

Однако в случае с пятой патологией, которую мы обнаружили в наших исследованиях (преувеличенную претенциозную позицию и, как правило, связанный с ней дефицит почтительного отношения к собственной свободе и ответственности, к жизни в целом), удивительным образом может показаться, что страх играет здесь скорее второстепенную роль. Напротив, может создаться впечатление, что этим людям скорее не хватает страха или хотя бы обеспокоенности и, прежде всего, понимания реальности того факта, что мы действительно не можем претендовать на то, чтобы жизнь исполняла все наши пожелания и «защищала» нас от всех трудностей, проверок на прочность и страданий; что, как это сформулировал Франкл, не мы задаем вопросы жизни, но она спрашивает нас. По словам Пола Полака, «мы не можем диктовать свои условия жизни». Но именно такое отношение кажется превалирующим при этой жизненной установке.

Чем больше данные нашего исследования об этом свидетельствуют и показывают, что наблюдаемая нами болезненная жизненная позиция отличается от коллективных патологических установок, описанных Франклом, тем яснее становится, что мы имеем дело с новой, пятой патологической жизненной установкой, которой лучше всего подойдет такое определение: все хорошее и приятное воспринимается как само собой разумеющееся («Мне это полагается»), при этом трудности бытия (будь то собственные страдания или страдания других, или в принципе всё то, что каким-либо образом связано с испытаниями и призывом к конструктивному участию в жизни) вытесняются из собственного представления о жизни.

Любопытно, что Рудольф Аллерс, который в свое время был одним из первых наставников Виктора Франкла и имел непосредственное отношение к Объединению индивидуальной психологии Альфреда Адлера, еще в 1960-е годы наблюдал подобные признаки и очень точно описал их в своей «Феноменологии психиатрии»:

Конфликты, трудности всякого рода, с которыми раньше приходилось мириться и которые признавались неизбежными, сегодня кажутся многим неуместными факторами, мешающими их довольству. Они убеждены в том, что могут претендовать на легкую жизнь, и поэтому видят в конфликте не неизбежный момент человеческой действительности, а симптом. Кроме того, они бегут от ответственности, с которой связана необходимость принятия решений, пусть даже не очень серьезных. Поэтому они готовы перекладывать ответственность на других. Трудно сказать, можно ли рассматривать этих людей как невротиков <…> или все же как людей, которые диагнозом оправдывают свою нежизнеспособность, в которой часто сами виноваты, а терапией – компромисс между своей алчностью и трусостью (Allers, 1963/2008, S. 143).

В той форме, в которой эта жизненная установка существует сегодня, согласно нашим данным, как говорилось ранее, имеются еще некоторые другие признаки: ввиду вышеописанной претенциозной позиции, в первую очередь, возникает дефицит благодарности, а также способности страдать от необратимой судьбы, дефицит сочувствия и готовности брать на себя ответственность. При этом последний критерий однозначно позволяет нам отнести эту позицию в разработанную Франклом патологию духа времени. Дефицит готовности брать на себя ответственность – это общий знаменатель и связующее звено между всеми вышеупомянутыми болезненными жизненными установками.

6. Цифровая патология (интернет и психика)

Лукас: Вы «из соображений пиетета» (по вашим словам) страшитесь обогатить систему Франкла пятым болезненным настроением духа времени, а я это уже давно сделала. Я уверена, что профессор Франкл сделал бы это сам, если бы стал очевидцем сегодняшнего бытия нашего общества. Я приравняла к пятому «коллективному неврозу» процветающую цифровую патологию наших дней[2 - Ср. главы «Viel Bildschirmzeit – wenig Empathie» и «Vorbild und Beeinfluss-barkeit» (Lukas, 2018).].

Конечно, существует много разных жизненных установок, которые сомнительны с философской и этической точек зрения и могут иметь кризисное влияние на человека и его окружение. Неспроста логотерапия превратила свой метод «модуляции установки» в терапевтическое средство борьбы с целой палитрой таких ограниченных установок. Но чтобы говорить о настроении духа времени, им должна быть пропитана очень большая часть населения. В случае с цифровой патологией это так. С ней мы не только открываем главу коллективной зависимости, которая, словно молох, поглощает, в первую очередь, молодежь. С ней мы также вступаем в ту область, к которой отлично подходят названные вами признаки, поскольку у зависимых мы всегда обнаруживаем:

1) сильную претенциозность: «Мне это нужно»… «Мне это полагается»… «Я не могу представить свою жизнь без этого (объекта зависимости).»;

2) слабо выраженную благодарность, потому что все ценности на горизонте видимости постепенно угасают и интерес остается только к объекту зависимости;

3) снижение осознания своей ответственности, которое происходит параллельно с потерей толерантности[3 - Если сначала при потреблении наркотического вещества господствует определенная доля осторожности, она постепенно сходит на нет, потому что последовательная зависимость требует частого потребления и/ или увеличения дозы. Это называется «потерей толерантности». Организм становится все менее «толерантным» к состоянию, свободному от наркотического вещества.] и контроля у зависимого человека;

4) попытки скрыть зависимость и проблемы с помощью активной лжи и самообмана.

Я абсолютно с вами согласна, что данное бедствие имеет свое основание в ключевых характеристиках: «слишком мало уместного страха» и «слишком мало почтительного отношения (к хорошему, которое обязывает человека ценить это хорошее и передавать его другим в рамках своих возможностей)». Хотя зависимый точно знает, что он постепенно скатывается вниз, что у него происходит деградация психическая, социальная, финансовая, все же у него недостаточно страха перед бездной, чтобы заставить себя затормозить со всей силой и всем своим «упрямством духа» (Франкл). Одновременно не хватает почтительного отношения к ценным моментам в своей жизни, к предоставленным человеку свободным пространствам и ресурсам, к тому, что человек желанен в этом мире, призван этой жизнью, к тому, что его пригласили участвовать в ее формировании с любовью и ответственностью… Ничто из этого не проникает больше в одураченный разум и одурманенную душу, лишь раздражение и беспокойство из-за тихо крадущихся и все громче стучащих в дверь мук отмены ведут и мотивируют душу зависимого.

Конечно, болезни зависимостей существуют с незапамятных времен. Но как могло дойти до такой «массовой чумы», как цифровая патология? Вероятно, в этом замешано несколько факторов. С одной стороны, постоянный культурный, технический и научный прогресс духовно необходим.

За короткое (в масштабах эволюции) время, с тех пор как человеческий вид появился на свет, он достиг невероятного размаха. То, что мы научились расщеплять атомы, рассылать информацию по всему земному шару без проводов или прорываться в космическое пространство, – это почти что чудо. Фактически это энергия «дивного» духа, которым нас наделили и который стремится овладеть всем, что он обнаруживает – как своим собственным разумом, так и плодами планеты, на которой он обитает. Духовному неведома стагнация, духовное находится в непрерывном движении, как сформулировал Франкл: «Дух – это чистая динамика», движение в бытии (а не в пространстве). Прогресс – это движение духа вперед, дальше.

С другой стороны, мы существа из плоти и крови, с восприимчивым и подверженным изменениям организмом и пестрой, многокомпонентной психикой, в которой любопытным образом перемешаны эмоции и когниции, инстинкты и разум. Это «слишком человеческое» постоянно тормозит «специфически человеческое» и окутывает его заблуждениями, путаницей и не в последнюю очередь бесчеловечностью и жестокостью. В итоге все зависит от того, будет ли поспевать за быстрым прогрессом ответственное отношение к новому, которое прогресс несет с собой. Это соревнование между изобретениями духа и чувствительностью человеческой совести проходит уже тысячелетиями; до сих пор нет однозначного победителя или проигравшего. Но то, что изобретения духа в этой гонке ушли в отрыв, беспокоило еще Франкла, когда тот заметил, что человек более не может (нравственно) ориентироваться ни на старые традиции, ни на врожденные инстинкты и что опасные проявления («Хотеть делать, как другие», «Хотеть делать, что хотят другие») кишат в зародившемся ориентационном вакууме.

Я сама наблюдала появление телевизора, позже компьютера и теперь смартфона. Завороженность экраном, захват (в прямом смысле слова) виртуальными мирами, желание обязательно присутствовать в цифровой современности, бурное ликование по поводу неизвестных и несуществующих ранее возможностей… Все это слишком быстро свалилось на нас, чтобы мы могли сформировать какие-то корректирующие механизмы, учитывая то, что уже существовавший ориентационный вакуум усложнил ситуацию.

Изобретения сами по себе нейтральны в плане ценностей. То, что физики познали механизм расщепления атома, не предполагало изобретения атомной бомбы. То, что ракеты могут преодолевать притяжение Земли, не предполагает уничтожающего удара «сверху». То, что всякие фотографии можно выставить на обозрение в интернете, не предполагает широкого распространения детской порнографии. Пока совесть держит технику на поводке, она будет нашим благословением. Но если поводок отпустить, то да поможет нам Бог!

Цифровое пространство дает соблазн выйти из области ответственности нашей совести. В нем так много «киношного», «выдуманного», фальшивого. Так легко что-то нафантазировать, что-то утверждать, использовать на потеху публики в подлых целях. К примеру, можно изображать сцены пыток для извращенного развлечения зрителей. Если подтасовать туда пару видео с настоящими жертвами, это уже никто не заметит. Эффект развлечения может быть тем же. Крайне опасно, когда граница между реальностью и фантазиями размывается, когда нельзя наверняка проверить содержимое новостей, когда пользователя намеренно направляют на ложный путь, когда неважные сообщения без конца отрывают от важных вещей, когда бытующие мнения вытесняют суть, когда люди все больше верят, что только в сети перед ними открыт мир. Как совести отдельного человека ориентироваться в этой смеси реального, нереального, сюрреалистичного? Непрерывный шепот эфира практически погружает совесть в сон.

Баттиани: И всё же здесь встает вопрос и о том, как и зачем мы используем этот инструмент, как и любой другой.