Властелин мира

Все замолчали. Зеркальная поверхность реки была неподвижна. Изредка мелкая рыбка прорывала спокойную гладь, сверкнув по поверхности чешуей.

– Я не знал, что вы так честолюбивы, Штирнер, – прервал молчание Зауер. – Скажите, что же тогда заставило вас бросить ученую карьеру и перейти к нам в число скромных служащих Готлиба? Ведь, если не ошибаюсь, вы довольно успешно работали в области изучения мозга, и я даже встречал в газетах несколько заметок о ваших удачных опытах… Как называется эта молодая наука, которой вы тогда увлекались? Рефлексология?

– Я очень смутно представляю, что это за наука, – сказала Эльза.

– Милостивые государыни и милостивые государи! – начал Штирнер таким тоном, будто он читал лекцию в избранном обществе. – Рефлексология есть наука, изучающая ответные реакции человека и вообще всякого живого существа, возникающие в связи с воздействием внешнего мира и характеризующие собою вообще все отношения живого существа к окружающей среде. Понятно?

– Совершенно непонятно, – ответила Эмма.

– Постараюсь выразиться проще. Рефлекс есть передача нерву возбуждения с одной точки тела на другую через посредство центра, то есть мозга. Каждое воздействие извне через органы чувств, путем рефлекса через центр, вызывает к деятельности те или иные органы тела, иначе говоря, вызывает реакцию. Ребенок протягивает руку к огню. Огонь жжет. Это воздействие огня на кожу передается нервами в мозг, а от мозга идет к руке ответная реакция: ребенок отдергивает руку. Представление об огне связывается у ребенка с представлением о боли. И всякий раз, когда ребенок видит огонь, он начинает боязливо отдергивать руку. Получилось то, что мы называем по-ученому условным рефлексом… Приведу более сложный пример. Вы даете собаке есть и одновременно, каждый раз, когда она ест, играете на флейте. Обед с музыкой. Во время еды у собаки обильно отделяется слюна. Через некоторое время, когда игра на флейте тесно свяжется в сознании собаки со вкусовыми ощущениями, вам довольно будет заиграть на флейте, как у собаки начнет усиленно выделяться слюна. Условный рефлекс!.. И подумать только, что самые «святые» чувства человека, как долг, верность, обязанность, честность и даже знаменитый кантовский «категорический императив», являются условными рефлексами совершенно такого же порядка, как и выделение собачьей слюны! Процесс создания таких рефлексов сложнее, но существо то же. При таком научном освещении, признаюсь, все эти высокие добродетели не возбуждают во мне особого почтения… Вот поэтому-то мне подчас и кажется, что кому-то выгодно это слюнотечение добродетели, кто-то играет на флейте религии, морали, долга, честности, а мы, глупые, распускаем слюни. Не пора ли бросить весь этот старый хлам и перестать плясать под дудку старой морали?..

Зауер решил изменить разговор и вновь задал Штирнеру вопрос, почему он оставил ученую карьеру.

– Вы так много знаете, Штирнер, – сказал он. – Быть может, на ученом поприще вы скорее достигли бы известности и всяческих успехов.

– А вот почему оставил я ученую карьеру, уважаемый Зауер, – ответил Штирнер с лукавой искоркой в глазах. – Я анатомировал около тысячи человеческих мозгов и, представьте, нигде не нашел ума. И я решил, что с мозгами гораздо приятнее иметь дело, когда они лежат, хорошо зажаренные, на обеденном столе нашего добрейшего патрона.

– Какие гадости вы опять говорите! – услышал Штирнер за собой голос Фит.

– Тысячу извинений! Но уверяю вас, что наш Готлиб не питается человечиной. Разве только иносказательно, ха-ха! Я чувствую, например, что завтра утром он скушает банкирский дом «Тёпфер и К

»… Я же хотел только сказать, что средневековым властителям хорошо было заниматься наукой, когда у них под руками были горы всякой снеди и бочки вина. А теперь… вот я и Зауер всего только скромные служащие банкира, и даже вы, прекраснейшие фрейлейн, его машинистка и стенографистка, получаете больше, чем молодой доктор великолепнейших наук. Как видите, я откровенен. Не я первый и не я последний предпочел чечевичную похлебку будущим благам первородства. Впрочем, как знать? В школе нас учили, что прямая линия – кратчайшее расстояние между двумя точками. Но ведь вся эта математика – сущая абстракция. В реальном мире нет прямых линий… Стоп! Вот мы и приехали. Ну, а теперь, – обратился он к Эмме Фит, – дайте мне вашу руку и позвольте проводить до станции…

Штирнер и Фит ушли вперед.

Зауер расплатился за прокат лодки и под руку с Эльзой медленно направился к железнодорожной станции.

Стемнело. Небо усеяли звезды. Дорога была безлюдна.

– Смотрите, как мерцают звезды! Вероятно, наступит ненастье… – сказал Зауер.

– Да, но мы успеем добраться, – ответила Эльза.

– Вы довольны нашей прогулкой, Эльза?

– Не слишком ли фамильярно вы зовете меня? – улыбаясь, спросила Эльза и, не давая Зауеру говорить, продолжала: – Ну, не оправдывайтесь. Я была бы довольна, если бы не этот несносный болтун Штирнер. Бывают же такие пустые люди! Трещит как сорока, никому не дает вымолвить слова. И какие претензии!

– Да, болтун… – задумчиво сказал Зауер. – Но я бы вам посоветовал, Эльза, быть осторожнее с этим болтуном.

Эльза удивленно посмотрела на Зауера.

– Разве я была с ним неосторожна? – И, рассмеявшись, она воскликнула: – Нет, Отто, вы просто ревнуете меня! Но не рано ли? Я вам еще не дала слова. Могу и передумать.

– Вот вы пошутили, а у меня сердце сжалось… Болтун! Конечно, болтун, но он себе на уме. Вы слышали, что он говорил про честность да про кривые линии? Это опасная философия. И я, право, боюсь его, боюсь за вас и за нашего старика Готлиба… Этот болтун говорит неспроста. В его словах что-то есть. Что он замышляет? Я не удивлюсь, если он совершит что-нибудь ужасное…

Эльза вспомнила сосредоточенное, вдруг постаревшее лицо Штирнера, освещенное багровым лучом заходящего солнца, и ей опять стало жутко. Она невольно сжала крепче руку Зауера.

– И ведь как вкрался он в доверие к Готлибу! Тот его теперь ни на шаг не отпускает, переселил к себе в дом… Вечерами Штирнер забавляет старика своими дрессированными собаками…

– Надо отдать ему справедливость, Отто, его собаки изумительны.

– Я этого не отрицаю. Его собаки превосходят все известное в области дрессировки животных. В особенности этот Фальк.

– А его черный пудель, – вспомнила Эльза, – который умеет считать, узнает любую букву алфавита, угадывает без слов все его приказания. Мне иногда жутко делается…

– Да, будто сам черт сидит в этом пуделе. Возможно, что Штирнер умен и талантлив. Но талантливое зло опаснее вдвойне. – И Зауер значительно посмотрел на Эльзу.

– Обо мне вы не беспокойтесь, Отто. На меня его чары не действуют. Мне он был просто безразличен. Но после сегодняшнего вечера, когда я увидела его лицо… Я не знаю, как выразить это… Впрочем, может быть, мы несправедливы к нему. Что это?.. Ах!..

Из темноты бесшумно появился Фальк и, взяв зубами за край платья Эльзы, с веселым ворчаньем потянул ее вперед.

Зауер рассердился на собаку и стал гнать ее. Но Эльза рассмеялась:

– Вы, кажется, становитесь суеверным, Отто. Штирнер, очевидно, прислал Фалька предупредить нас, чтобы мы поторопились.

II. Под колесами поезда

Дверь из кабинета открылась, и на пороге показался банкир Карл Готлиб в сопровождении личного секретаря Людвига Штирнера.

Утреннее солнце, заливавшее всю комнату через стены из сплошного стекла, заиграло на золотых очках Карла Готлиба. Банкир сощурил глаза и улыбнулся. Ему было около шестидесяти лет, но никто не дал бы ему столько, видя его белое, свежее лицо с румянцем во всю щеку. Гладко выбритый, пахнущий дорогим мылом, хорошими сигарами и духами, всегда довольный, веселый и живой, он воплощал в себе житейское благополучие.

– Ну, как прошла ваша загородная прогулка? – спросил он, пожимая по очереди руки Глюк, Фит и Зауера. – Весело? Много наловили рыбы? Погода была прекрасная, не правда ли? Будьте так любезны, Зауер, отправить вот эти телеграммы. Биржевой бюллетень получен? Как сегодня курс доллара? Так… так… Хлопковые акции? Идут в гору? Великолепно. Опротестуйте вот эти векселя банкирского дома «Тёпфер и К

». Я не могу делать дальнейших поблажек. Вы сегодня прекрасно выглядите, фрейлейн Фит… А вы о чем-то мечтаете, фрейлейн Глюк? Хе-хе!

И он с лукавым видом погрозил ей пальцем:

– Я, кажется, догадываюсь. Весна несет с собой опасные бациллы. Да-а!

Поправив букетик фиалок в петличке черного сюртука, он посмотрел на часы и сказал:

– Сейчас десять часов. Поезд отходит в десять сорок пять. Я уезжаю и буду обратно в два часа пятнадцать минут. Еду принимать завод. Мы со Штирнером живо покончим с формальностями. Кстати проветрюсь, засиделся… Машина подана? Идем, Штирнер!

И, мягко ступая, банкир Готлиб вышел, крикнув уже за дверью:

– Где же вы, Штирнер?

– Сию минуту! – Штирнер быстро прошел в смежную комнату и крикнул: – Фальк! Брут!

Навстречу ему с веселым лаем выбежали две собаки: сеттер, бывший на прогулке, и Брут – огромный дог тигровой масти.

Проходя мимо Глюк, Штирнер склонил голову набок и насмешливо спросил:

– Вы еще не решили?

– Чего?

– Выйти за меня замуж…