Земля горит

Кузьма Сысоев работает на стройке вместе с женой. Он стал как будто еще колючей. Похудел, оброс бородой. День работает, а ночью не спит, ворочается, словно его самого колют сухие кости.

– Чего не спишь? – ворчит жена.

Вздыхает Кузьма в темноте.

– Глеб проклятый покою не дает со своей артелью… Вчерась ночью вышел я на барраж, а он ходит около трубы с воздухом, вынюхивает. А смена не его. Что ему там надо? Увидал меня – смылся.

– А тебе какое дело? – ворчит жена. – За собой наблюдай. Вот зима на носу, а ты еще шубы да валенок не получил. Другие давно получили.

– Завтра обязательно надо востроносому сказать, – продолжает Кузьма, думая о своем.

– И давно пора, – успокаивает жена.

Вдруг гудок, прерывистый, набатный, рвет на части ночную тишь. Тревога…

Кузьма выбежал на улицу.

Что за погода проклятая! Ветер с ног валит, дождь хлещет, река гудит. Рабочие бегут.

Крик, шум, не понять, в чем дело.

– Почему тревога? – спрашивает Кузьма.

– Авария. Труба с жидким воздухом не действует, лед растопило, кессон заливает, – отвечает кто-то на бегу.

Кузьма прибавляет шагу. Река съела ледяную стену и напирает на кессон. Вот мелькнула как будто седая голова Глеба и скрылась.

«Он… Не иначе как его рук дело», – думает Кузьма.

Человек в старом драповом пальто без шапки бегает по самому краю кессона. Востроносый. Кричит, размахивает руками. К трубе полез, возится.

– Уходите, – кричат ему. – Вода зальет.

Куда там! Михеев ничего не видит, не слышит. «Только бы пошел жидкий воздух».

А вода все выше, вот-вот зальет кессон. Вода валит Михеева с ног, но он опять ползет, цепляется за трубу…

И вдруг треск, шум; белое облако, шипя и свистя, наполняет кессон. Прорвалась труба, и жидкий воздух пошел прямо на Михеева.

Михеев поднял руки и… так и окоченел, превратился в ледяную статую.

Буря, грохот, шум и вой…

5

Деревня Сухой Дол словно развороченный муравейник. Посмотреть – и не поймешь, что случилось. У крестьян постарше на лицах недоумение, молодежь весела, а женщины воют, как по покойнику. Никто дома не сидит, все бегают из хаты в хату.

А у сельсовета уже толпится народ, собирают сход.

Два человека приехали на автомобиле, они и разворошили деревенский муравейник. Объявили: Волга в степи поворачивает, и по Сухому Долу потечет вода. Надо на гору перебираться. На перевоз и стройку будут выданы деньги. У кого хата старая, новый лес получат.

Шумит народ. Получить деньги, обзавестись новой хатой хорошо. Бросать насиженное место плохо.

Ипат, называющий себя «крепким середняком», поглаживает длинную бороду, которая почему-то поседела с одного бока.

– Так-то оно так. А соглашаться дуроломом тоже не приходится. Может, на горке воды нет. Может, там рыть колодцы – до воды не докопаешься.

– Да ведь у воды, пегая борода, жить будем. Хоть из окна воду хлебай.

– Ему новую хату на каменном фундаменте жаль бросать. Весь фундамент покрошится. Неохота трогаться.

– Кому охота? – отвечает Ипат. – Сегодня на гору, завтра под гору… Прямо ставь хаты на колеса.

– Верно. Не пойдем на гору.

Разбились на партии. И снова приезжали из города, приходится убеждать сход. Бились, отложили до вечера.

– Ребята, а Панас Чепуренко нипочем не пойдет на гору. Упористый старик.

– Кто это Чепуренко? – спрашивают приезжие и узнают, что Панас – кряжистый дуб девяноста двух лет, но еще крепкий, выходец с Украины. Упрям как чурка, в Бога верует. Табак нюхает, сам растирает.

Маришкин и Курилко, которые на автомобиле приехали, решают после схода навестить Панаса.

Он с граблями в руках копается в огороде. На приветствие ответил низким поклоном и зовет в хату.

– Да мы с тобой тут на вольном воздухе поговорим.

Но старик непреклонен.

– Як що на розмову, то прошу до хаты. – И первый уходит.

Делать нечего, пошли за ним.

– Вот что, дедушка, – говорит Маришкин, – на гору надо перебираться. Если сам не сможешь, люди помогут.

– А навище менi на гору дертятся. Менi и тут гораздо.

– Нельзя, старина. Тут скоро вода все зальет.

Панас слушает внимательно, гладит длинные усы, не спеша вынимает тавлинку, нюхает табак и наконец отрицательно качает головой.

– Не може цього бути, – уверенно отвечает он. – Бог обiцяв, що зливи бильш не буде.

Приезжие переглядываются. Они не ожидали такого возражения. Маришкин, чтобы сразу не озлобить старика, решил действовать дипломатически.