Степь 1. Рассвет

Но похоже это только подзадоривало пацанов, и они всё активнее и настойчивей напирали на Берёзку. Наконец, воришки просто её схватили и оттащили от корзины, и пока трое держали, четвёртый схватил пару горячих лепёх сверху и пустился бежать в лес.

Девченюха визжала как порося недорезанная, и только после того, как принялась их с остервенением кусать за что попало, пацаны, завизжав и заголосив с ней в унисон бросили «зверюгу бешену». Отбежали, покричали, обозвали, как сумели и со всех ног рванули в лес, где ждала их желанная добыча.

Этот шум привлёк всеобщее внимание, и Зорька поспешила к его источнику. Милёшка и две девки, жарившие кабанчика по соседству, катались от смеха до истерики, а Берёзка сидела на песке и громко рыдала словно турица не до доенная.

– Чё случилось? – стала пытать Зорька Милёшку, стараясь быть как можно суровей и строже, но у неё это не очень получалось, так как смех девок был заразный, и она, тоже не желая того постепенно расплывалась в улыбке.

Ничего не добившись от истерично заходящейся сестры и вповалку валяющихся и держащихся за животы соседок, Зорька подошла к ревущей Берёзке.

– Чё случилось с тобой Берёзка? Чё ты ревёшь как белуга?

Девка, не прекращая рёв сквозь слёзы проголосила:

– Они… лепёхи… стырили.

– Она их покусала! – сквозь безудержный смех прорезалась Милёшка.

– Она их грызла и чавкала! – прокричала вслед, закатываясь одна из валяющихся на земле соседок.

Последняя фраза вновь повергла их в очередной припадок истерического хохота.

– Вот дуры, – фыркнула Зорька, тем не менее расплываясь в улыбке до ушей, и уже обращаясь с сидевшей на песке Берёзке, грозно велела, – ну-ка, вставай. Неча на холодном сидеть. Ты ж девка, как-никак. Вона сидай на корзину со своими лепёхами, и жопе тепло и лепёхи твои из-под тебя не стырят.

После чего старшая тряхнула за плечи ревущую, подняла и развернув лицом к корзине легонько подтолкнула в спину. Инцидент, как-то сразу затих. Берёзка, забравшись на корзину, размазывая по зарёванному личику сопли и слёзы, злобно посверкивая глазёнками реветь перестала. Девки тоже отошли от смеха утерев слёзы, и демонстративно отмахавшись руками в качестве осушителей сырости под глазами, принялись за свои дела. Всё пошло своим чередом…

А в тёмном промозглом лесу дальше по берегу прячась за лапами раскидистой ёлки, стояла очень странная девка с изуродованным ликом. Стояла, смотрела на всё издали и тихо поскуливала. Грязные лохмотья еле скрывали белое как снег тело, высушенное и корявое.

Сосульки грязных волос прятали лицо на половину, прикрывая впалые глаза и раскисшие губы, разъеденные язвами. Сухие скрюченные пальцы в лихорадочной трясучке цеплялись за мокрые ветки, то и дело спасая болезную от падения.

Но несмотря на своё плачевное состояние она не спешила покидать укрытия и выходить к людям. Уродина скрывалась и ждала, будто какого-то знамения…

Наконец, всё было готово. Как по заказу прекратил накрапывать нудный дождик, и даже кое-где пробилось солнышко. Мутно, блёкло, но показалось. Настроение и так приподнятое, повысилось ещё больше, почти до состояния эйфории.

Все расселись на натасканные брёвна, и девки принялись кормить работников. Сами также расселись, только по привычке отдельно своей кучкой, но в общем-то, так было поначалу каждый раз из года в год.

После того как ватажный атаман Девятка, как старший из пацанов с ковшом медовухи в руках поздравил девок с праздником и предложил выпить за каждую, назвав всех до одной не простецкой кликухой, а полным позывалом, все дружно встали и выпили. Тут же не успев закусить, девки завели песню восхволялку[26 - Песня-восхволялка – незамысловатое, с очень простеньким постоянно повторяющимся мотивом и по содержанию похожая на арийские гимны, но значительно проще.] о Матери Сырой Земле. Песнь невесёлая, но торжественная. Обо всём бабьим племени людей на свет рожающих. Пока девки пели, пацаны ели.

После второй и третьей среди ватажных пошёл раскованный говор. Языки расплелись, полегчали. Шутки прибаутки, рассказики в виде слухов, да и просто выдумок и не всегда скромных, не при детях сказанных. Девки пацанов нагнали быстро.

Зорька, она же по полной Утренняя Зоря пила мало, ела ещё меньше. Требовалось блюсти статус, следить за правильностью всего происходящего. Только несмотря на это, она всё же упустила одну существенную деталь в окружении. Нежданно-негаданно в их коллективе прибавилось. Появилась из леса та самая страшная, но неприметная девка. Подсела явно под мороком. От того на неё невзрачную никто внимания не обратил, а если и видели, то тут же забывали о её существовании. Она не пила ни ела, а лишь сидела скромницей с поникшим ликом.

Когда разогрев пошёл, Зорька даже не стараясь переорать гомон со смехом что творился вокруг, просто запела песенки. Эдакие короткие четырёх строчные шутейки-прибаутки про злодейку Кумоху. Уже через несколько слов все как один горланили эти незамысловатые, знакомые с детства каждому, рифмованные и не очень, ругательные и матерные четверостишья про Кумоху кривожопу, чтоб ей пёрнув улететь.

Наконец, Зорька встала и звонко скомандовала:

– Айда Кумоху гонять!

Девки завизжали, пацаны заорали, засвистели и с этим оглушительным гомоном, все бегом вприпрыжку, перескакивая через лежавшие под ногами брёвна кинулись в шалаш.

Внутри уже было жарко. Девки устроились своей кучкой в дальний от входа стороне. Пацаны по краям у входа, прихватив с собой ёмкости с медовухой и закуской. Шкуры-куртки скинули сразу. Пацаны даже по пояс оголились, но штанов снимать не стали, так уселись.

Девки разделись до нижних рубах. Зорька высыпала на большой раскалённый камень семена конопли. Те зашипели, запрыгали и от них заклубился ароматный пар, вперемешку с дымом. Веселушки запели по новой, но уже с танцами вокруг банного камня.

Девки резвились все в полном составе от мала до велика. Пацаны вокруг них прыгали только маленькие. Девятка со своим близким кругом сидел, где сидел. Хоть и поглядывал нет-нет искоса на прыгающих вокруг камня дур, но старательно делал вид что его это не волнует. Мол его главная задача напиться с пацанами до поросячьего визга или до собачьей скулёжки, без разницы.

Ватажный атаман, как опытный гуляка на таких праздниках прекрасно знал, что сейчас начнётся и откровенно этого побаивался, поэтому и спешил с опьянением, понимая, что это его единственный шанс спасти свою пацанскую репутацию.

И тут началось. С девок слетели рубахи, что значительно прибавило им весёлости и задора, будто спали последние оковы с их наглой бесстыжести. Девятка с ближниками разом притихли, потупились, скучковались по ближе друг к другу, налили, молча выпили не закусывая. Это было ещё то испытание.

Ну что, казалось бы, особенного в этих сушёных воблах. Ни жоп не откормили, ни сисек не вырастили, а ведь как дряни действуют на суровую пацанскую натуру. А они четырнадцатилетние, без года уже как мужики, авторитеты их пацанского мира могли сейчас опозориться и при том по полной и на всю оставшуюся жизнь. Мало кто перенёс подобного позора. Нормальные пацаны после этого руки на себя накладывали, топились и резались.

Таковы были устои тысячелетий, закон речных людей: баня и до баб желание вещи не совместимые. Возбудиться мужику в бане – позор и вечное осмеяние. А эти гадины, щуплыми жопёнками перед ними виляют, щёлками своими как ножом по глазам режут, а у старших-то эти места и оволосились уже. Тфу ты Вал их изнасилуй! Грудки острые как прыщи опухшие смотреть не на что, а от всего этого в штанах нет-нет да позор зашевелится.

Вот и пьют пацаны, заливают зенки, чтобы не видеть этого разврата, ведущего их молодых и сильных к погибели. И в штанах от того сидят, не снимают и не скачут с голыми дурами. Борются пацаны с соблазном ни на жизнь, а насмерть. И так в бане напарили, а от всего этого внутреннего жара, вообще жизнь нестерпимой становится.

Вот атаман поднялся всем видом показывая мол упрел, запарился. Накинул шкурку на мощные плечи, пошёл неспешно на воздух охладиться. Ближники как один гуськом за предводителем.

Не успели они выйти и отойти в сторонку как полог распахнулся, и вся эта развратная шобла голышом, в клубах пара с визгом и улюлюканьем вылетела из бани и рванула в ледяную реку.

… Вышла со всеми и неприметная девка, что пристроилась из леса, распаренная докрасна, с бешеными глазами как у варёного рака. Вошла в студёную воду, пала туда пластом будто теряя сознание, да и сгинула в той воде словно растаяла. Никто не обратил на этот инцидент внимания и потерю в своих рядах ни заметили за общим сумасшествием.

Беспрестанный визг, смех, ор с плесканием. Вода в мёрзлой реке аж вскипела от такого безобразия. Куда уж там заметить, как какая-то нежить топится. Пусть и зовётся она самой Кумохой пакостной…

Тут вся эта орава рванула обратно, сверкая голыми жопами, только кутырки что навыдане, все четыре гадины не побежали, а важно так, на показ, буквально прошествовали мимо пацанов. А Зорька дрянь, проходя мимо, свои рыжие лохмы так на плечико закинула, и нежненьким воркующим голоском давай провоцировать Девятку:

– Чё атаман запарился чё ли? Так нырни, охладися.

Ну просто издевается над авторитетным пацаном, дрянь. Ну нельзя же так по живому-то своим голым станом резать пацанский мозг. Но атаман мужик-кремень, прыщами, вместо сисек не расколешь, он нашёл что сказать и сказать достойно, как положено:

– Ни чё. Успем.

Ответил он важно, многозначительно, естественно смотря не на вихлявую рыжуху, а куда-то вдаль за реку. Она хмыкнула и прошла мимо, как бы невзначай зацепив его голым бедром скрылась в шатре.

– Вот же сука, – выругался кто-то из ближников.

– Спокуха, пацаны, – одёрнул атаман тоном бывалого и всего повидавшего в жизни человека, – прорвёмся. И не такие щёлки видели. И не на такие жопы плевали.

Все ватажные одобрительно забурчали, покачивая головами и расправляя плечи для пущего вида. Кто-то даже смачно сплюнул под ноги.

Охладившись и ещё хлебнув пьянящего пойла, уже просто не влезавшего, потому что было некуда, они вернулись на свои места в шалаш. А девки к тому времени разошлись не на шутку. Толи конопли нанюхались, толи ещё медовухи добавили, толи и той хватило, просто развезло в паровом угаре.

Они начали распевать похабные веселушки и при этом выгибаться, и хватать себя за разные постыдные места. Каждая норовила по выпендриваться перед атаманом с ближниками. Тфу!

Но ватажный атаман крепился и виду не показывал, что хоть что-нибудь привлекло его внимание. Так, улыбался небрежно их сальным шуточкам, но взгляда на их кривляньях не задерживал. Ближники атаману во всём подражали. Только Неупадюха хоть пацан и взрослый по их меркам, но ростом от корешка два вершка, не выдержал девичьих издевательств.

Красавцем его и спьяну назвать было невозможно. Девки его красоту не могли рассмотреть даже в том состоянии, в котором в данный момент пребывали. Лопоухий, уши его торчали даже сквозь мохнатую гриву волос, которую он специально расфуфыривал. Морда вся рябая, глазки маленькие при уродливом огромном носе. Да и весь он какой-то был нескладный. Больше всего его уродовали руки. При маленьком росте, они были длинными, чуть ли не до колен, с огромными ладонями-лопатами.

И вот при всём при этом, несмотря на внешние недостатки, девкам он нравился. Чем? Да остёр был на язык и умом Троица не обидела. Соображал быстро, изворотливо, благодаря чему ещё с детства забил для себя правило: не хочешь, чтобы над тобой смеялись, смейся первым.