– Вот и плохо, что так называют! – упрямо закипаю я, – Всё должно быть по одним правилам!.. Вот, скажи мне, почему в определителе латинское название «ель иезская» соответствует русскому названию «ель иезская», а латинское «герань иезская» имеет русское название «герань хоккайдинская»?! Где логика? А латинское «земляника иезская»? Почему бы её не назвать хоккайдинской, как герань? Так нет же! Она по-русски называется «земляника иезская»!
– Ха-ха-ха! – искренне смеётся надо мной, инженер, – Это всё – твоя молодость! Покоя она, тебе не даёт!
Все клёны – примерно одного возраста, около двадцати четырёх сантиметров диаметром стволов…
Но, ведь, я ещё веду и фенологию! Чтобы узнать, какую фенофазу поставить клёну, я, наученный вчерашней историей с аралией, не ограничиваюсь созерцанием кленовой листвы с земли и карабкаюсь по стволу одного из клёнов вверх, в крону. Едва моя голова показывается над плоской, словно гнездо орлана, зелёной кроной клёна, как я понимаю, что уже опоздал.
– Опоздал! – громко злюсь я, с дерева, – Вот, так – всегда! Пока догадаюсь – всё! Уже поздно!
– Ха-ха-ха! – смеётся внизу, над моими эмоциями, инженер Андрей.
В фенологии клёна красивого, я все эти дни добросовестно ставил фазу распускания листьев. Кто же мог знать?! Оказывается, у этого клёна цветки имеют зелёную окраску и на фоне зелёных листьев кроны дерева абсолютно не выделяются! И вот сейчас, вокруг моего лица, всё пестрит от множества щитков полностью раскрытых зелёных цветков… Я досадливо морщусь: «Блин!.. Нужно менять все записи за предыдущие дни!».
Во второй половине дня, во всё также затопленном бамбуком лиственном лесу, мы наталкиваемся на дерево ботрокариума!
– Ботрокариум спорный! – «визжу» я под деревом, от счастья, – Высшая категория редкости! Высшая!
Ботрокариум – крайне редкое дерево! Он – ближайший родственник той самой свидины, что в массе создаёт зелёные бордюры на улицах наших городов. Я подпрыгиваю вдоль ствола и вцепляюсь руками в нижнюю ветку.
– Ты куда?! – изумляется инженер.
– На дерево! – бурчу я и карабкаюсь по стволу вверх, в крону ботрокариума, – Теперь уж – меня не проведёшь!
И – не зря! Здесь, всё покрыто щитками бутонов!
– Ну как? – искрит глазами Андрей, снизу-вверх, – Не опоздал?
– Вот-вот зацветёт! – громко говорю я ему, сверху, – А, снизу – даже не заподозришь!
– Интересная у тебя, Сань, работа! Цветочки, лютики! – смеётся надо мной инженер, – А у нас – высота древостоя, таксация, запас древесины… Одно грубое производство!
Сидя в плоской кроне ботрокариума, я оглядываюсь вокруг, на кроны других деревьев. С этого уровня я вижу, что кругом цветут многие деревья! Всё цветёт!.. От деревьев не отстают и кустарники.
– А что? – я пожимаю, на это, плечами, – На дворе – уже начало лета!
Уже сегодня, я воплощаю своё вчерашнее решение в жизнь – кроме всех прочих своих забот, я ещё и вычисляю диаметры стволов. Диаметр ствола самого толстого, за сегодняшний день, ботрокариума равен тридцати сантиметрам…
Всё в том же лесном море, у какого-то ручья, нам встретился толстенный тис. Диаметр его ствола – семьдесят шесть сантиметров!..
Вечером, на широком тетрадном листе в клетку, я построил диаграмму. Теперь, сюда, я буду заносить все диаметры стволов, измеренных за день деревьев, по породам…
Вот и неделя пролетела! Пришло время моего возвращения в кальдеру вулкана Головнина. Опять вереницей, под рюкзаками, мы шагаем по скалистому побережью. Нам нужно добраться до устья минеральной речки «Озерная»…
– Саня! – предлагает мне лесник с Алёхино, Андрей Терновой, – Сейчас – отлив. Давай пройдём на лежбище! На нерп посмотрим.
– А что? – загораюсь я, – Давай!
Мы оставляем свои рюкзаки на гальке морского берега, под скалами и по колено в воде, бредём по мели, к нерпичьему плато. Дно выложено плоскими плитами скал. Здесь – близко!..
Добрались! Естественно, все нерпы – уже давно соскользнули в воду! Их блестящие от воды, круглые головы высунулись на поверхность со всех сторон!
– Фу! Фу! – коротко фыркают они, прочищая ноздри.
– Как мокрые арбузы! – смеюсь я, рассматривая нерп, – И не боятся же!
– Они – в воде! – улыбается Терновой, – В воде они уверенные, не боятся.
Мы осторожно бродим по плоским плитам нерпичьей залёжки…
Превышение плит над уровнем воды – совсем мизерное! Сантиметров двадцать. Кругом, в углублениях каменных плит, стоят лужицы мочи.
– Ну и запах! – я удивлённо морщу нос, – Воняет, как в сарае! В коровнике!
– Ха! А, ты что хотел? – смеётся Андрей.
– Я? Здесь же – море! – развожу я руками, – Я… думал, что у нерп – всегда чисто. Что они в воде испражняются.
– А, на лежбищах морских котиков? – спрашивает Терновой, – Думаешь, чтобы нужду справлять – каждый котик, с пляжа, в море отплывает?! Это же животные! Там, где скопление животных – там, всегда, как в сарае!
Андрей Терновой – бывший метеоролог, до заповедника он работал на какой-то дальней метеостанции.
– Всё-равно! – упрямо не сдаюсь, я.
Этот запах скотского сарая – главное впечатление, какое я вынес, из посещения нерпичьего лежбища.
Почти по колено в тёплой морской водичке, мы возвращаемся к своим рюкзакам…
И уже скоро, с огромных валунов моря, мы карабкаемся по крутому, травяному склону над устьем Озёрной, к началу тропы в кальдеру. На середине обрыва, прямо перед моим лицом, в густом разнотравье голубеют цветки герани!
– Ой! – радуюсь я, своей старой подружке, – Герань пушистоцветковая! Зацвела!
Здесь же, в мешанине стебельков зелёной травы, белеют колокольчики нашего, дальневосточного ландыша.
– Ландыш! – улыбаюсь я, – Привет!.. Уже цветёшь!..
С высоты тропы над Озёрной, мне бросаются в глаза разительные перемены в растительном мире её распадка! Теплолюбивые деревья и кустарники, наконец, ожили! Калопанакс выпустил из почек, пока ещё небольшие, свои клёноподобные листья. Листья магнолий, в длину – уже достигают двадцати сантиметров! А, так распространённый здесь, дуб монгольский – почти полностью раскрыл свои листья! Обильно цветёт калина вильчатая. На площадях, свободных от бамбука, она образует густой и высокий подлесок…
– В закрытом от ветров распадке Озёрки, развитие растительности – не менее, чем на неделю опережает открытые прохладному весеннему ветерку, пространства юга острова! – прикидываю я, стоя на тропе, напополам режущей по горизонтали северный склон распадка, – Здесь всё уже распустилось!..
Скоро, в маленькое оконце в густой листве дубов, моему взгляду с тропы открывается спокойное водное зеркало Горячего, кальдерные купола.
– Вот и кальдера! – радостно сообщаю я своему спутнику.
А, вот – и резкий запах сероводорода, в нос!
– Фу! – морщусь я, шагая под рюкзаком по тропе, – Как экзотично!.. Все лесные запахи перебивает!
– Кальдера! – шагая впереди, только разводит руками в ответ, Терновой…