Капитан и Хранители Души

–Тебя, парень, и правду Ваней зовут или ты так, чтобы спастись? Мне-то всё равно, просто, думаю, моего бы Ваню кто так спас бы, если б он не полёг от снаряда-то вражин этих. Сам-то ты откуда?

–Я? Я из Москвы. И да, я Иван. Я думал, что только меня Ваняткой мама зовёт.

–Москва, красиво там говорят. Хотя немцы вон бахвалятся, что будут там, через пару недель максимум. Да только не сдадут её, пока не сгорит она дотла, как в 1812-м.

–Так вы не…

–Не сумасшедшая? Нет. Только мне и терять теперь нечего. И кто теперь больше безумен, я или фашисты, творящие такое. Думала я сначала спалить их гнездо осиное, да вы им там, в лесу, такого жару дали, что они теперь засели как в крепости, тени собственной боятся. Не подойдёшь. Мне, сынок, сам Бог тебя спасти велел, хочешь – верь, хочешь – не верь. Тайная реликвия у нас в семье есть, иконка вот эта.

Женщина подняла с подола икону, которую Иван принял сначала за кирпич, лежащий на коленях у хозяйки.

–По легенде моя прапрапра, не знаю, сколько пра, сидела так в доме, аккурат на месте бани этой, а по шляху тикал всадник от татар ещё. И закинул он иконку эту прямо в окно, видать, знал, что не уйти от погони ему. След от стрелы татарской на ней даже, спасла она, видать, его, приняв на себя остриё, да только ненадолго. Они потом его вместе с церковью старой сожгли. И берегла нас иконка эта от татар, от поляков и от французов. Даже мужики с войн все целыми домой возвращались. И не только в нашей семье, а во всей деревне, за редким случаем. Все в деревне говорили, что это церковь наша такая чудотворная. Да только мы-то знали, что это от иконки этой. Только видишь, от этой немчуры не спасла она, видать, сам дьявол за ними. Хотя, может, мы сами этого заслужили? В 19-м году ещё церковь закрыли, а она бог как красива была. Креста сбили, внутри образа зашпатлевали, закрасили. То школу, то дом просвещения хотели устроить, а кто даже скотный двор, басурмане. Только не очень у нас она удобно расположена. У всех в деревнях церкви на самом красном переулке, в центре, а у нас поодаль, да на горке у леса. Как так получилось, никто не знает. Так и забросили её. Только не мы это от Бога отвернулись, а он от нас. Теперь нам и воздалось наверно, через это. Я вот приметила крестик у тебя и прямо на сердце легче, видимо есть ещё бог в нас. Ты, сынок, отдохни ещё чуток, да только слышала я, едет сюда ещё начальство их высокое на разбирательство. Бежать тебе надо. Я тебе одёжку собрала сыночка моего, у нас дороги-то только просёлочные. Тут немного их, немцев то, думаю, доберёшься, если по ночам будешь идти.

И Иван ушёл. Всю войну глодало его чувство неизгладимой вины, за то, что он остался жив, а ребята его, нет. И громил фашистов до самой Румынии. А после войны всё не мог собраться доехать до бабы Нюры, Анны, что спасла его.

И только спустя три года после войны узнал он, что дождалась она приезда штандартенфюрера, да и уложила его из двустволки мужа, как раз напротив дома своего сгоревшего, из-за оградки. Первым среагировал огнемётчик Ханс, тот самый, что церковь сжёг с расстрелянными, пока она пыталась ружьё перезарядить, полил её пламенем. Там и свалилась она у ограды баньки своей, всё пытаясь вставить упрямый патрон в ружьё. А потом произошло то, что заставило немцев опять о дьяволе заговорить. Какого чёрта понесло Ханса во двор, ведь дом-то уже и так сгорел, уже никто не узнает. Только от лежащей уже неподвижно женщины-кострища грохнул выстрел, и баллон Ханса превратился в шар огня, сжигая заживо его и троих его друзей-карателей.

Немцы выжгли всю деревню, и рассказать бы некому было о произошедшем, если бы Вера, местная учительница не схватила сразу своих учеников, кого смогла, и не скрыла в погребе, обвалившемся, на огороде своём, у самого леса. Несколько дней они сидели, как мыши, глодая проросшую картошку.

Похоронить, хотя бы останки в могилу положить, из всех жителей деревни Вере удалось только Анну, от остальных только пепел в сарае, где их сожгли, остался. Да и Анна спеклась вся, до последнего обнимая доску с обуглившейся краской, ту самую икону.

Глава 15. Дух света.

… и Дух Божий носился над водою (с).

Книга Бытия.

Душа не был чем-то вечным. Он был как воздух. Пока ты дуешь, он ощутим, как только движение затихает, его как бы и нет. Но и сказать, что он умирает, тоже нельзя. Ведь воздух никуда не исчезает. Но Дух Света, так звали Душу в этот раз, этого не знал. Каждый раз, когда движение призывало его вновь к жизни, он не помнил, что с ним было до покоя, не знал ничего, кроме Светоча Жизни, своего друга во всех своих ипостасях. Поэтому он всегда с интересом расспрашивал Светоча Жизни о том, откуда он взялся и почему Светоч знает так много обо всех бесконечных мирах, но при этом перемещаться может только за ним.

Светоч делился всей накопленной информацией, но никогда не раскрывал тайны о предыдущих воплощениях Души. Правда, чтобы не путать своих хозяев, а именно так, наверно, правильнее всего можно охарактеризовать распределение их ролей, Светоч жизни называл Душу каждый раз новым именем, обычно по выполняемой основной роли в конкретном цикле существования.

Нынешний Душа был прозван Дух Света. До этого у Светоча в хозяевах были и «Уходящий Один», это в тот раз, когда Светоч не смог последовать за Душой в одно труднопроходимое измерение, и «Вялотекущий», имя говорящее само за себя, и «Не поздоровавшийся», это когда Душа пришла в движение на столь короткое время, что они не успели даже познакомиться.

Хотя о чём это я – « Короткое время». Время тогда ещё не было ни коротким, ни долгим. Оно было низшим и статическим измерением. Иначе как бы можно было называть Душу «Уходящий Один», если, когда он ушёл, называть было бы уже некого, а до этого он вроде ещё и не ушёл.

Нам, существам трёхмерного мира, этого не понять.

И Cветоч не мог понять хозяина, когда тот летел над бесконечным зеркалом времени и в который уже раз спрашивал: «Как это – последнее измерение? Что-то же начинается, когда оно заканчивается».

–Там просто Ничто, огромное в себе и отсутствующее для окружающих. Раньше там обитали исполинские чёрные дыры, ненасытные, как червоточины, и беспощадные, как аномалии, и когда они пожрали друг друга, одна, самая огромная, попыталась пробиться в наши измерения через Время и остановила его своим первобытным холодом. Но Время, застывая, превратило в свою очередь, её в Ничто. И с тех пор время самое низшее измерение.

–Ага, вот видишь, значит, там всё-таки что-то было. Может я смогу увидеть это Ничто.

***

… И всё-таки он сделал это, упрямое вездесущее создание! Как он нашёл в безупречной бесконечной поверхности Времени этот изъян, Светоч не успел понять.

Первое, что увидел Душа Света, проникнув на ту сторону Времени, это, как что-то пытается вырваться, бьёт по оболочке пузыря, переливающегося чёрным зеркалом. Он прильнул, пытаясь разглядеть, кто там внутри, и увидел себя, он сам пытался указать себе на что-то за его спиной. Поворачиваясь, он чуть не лишился чувств, от головокружения, захватившего его. Вот он был снаружи и уже это он стучит изнутри пузыря, а снаружи, как бесконечно повторяющаяся в калейдоскопе картинка, пузыри, пузыри, пузыри, в которых он сам снова и снова, пытается указать тому другому себе, на что-то снаружи. А там, снаружи, бьётся, раскаляясь, Светоч жизни, не в силах пробиться к хозяину.

И вдруг Взрыв, ослепительно-белый взрыв. Или это было до того?

–Какая же она Чёрная, она сам свет в чистом своём проявлении? – подумал Душа, когда обжигающе-белое зарождение материи, основной формы этого измерения, уносило его мысль со скоростью света, подобно вибрации по струне, устремляясь в бесконечность.

***

Светоч и представить не мог, что всё может быть так плохо. Настолько плохо. Никогда, даже когда, казалось, хозяин замер навсегда, и он лежал как пёс, смотрящий, не мигая, на брошенную игрушку, боясь упустить момент, когда она вот-вот вдруг шевельнётся.

Когда этот упрямый Дух Света всё-таки провалился сквозь зеркало последнего измерения, всколыхнулись, казалось, все измерения. И затем Ничто стало поглощать Душу. Когда ничто не смогло поглотить его, произошёл взрыв, Большой взрыв. Вся материя, собранная в точку, вырвалась, разрывая всё на своём пути.

Я сказал, воздух никуда не исчезает? А Душа не умирает? Но ведь если даже не сам воздух, а всё имеющееся вещество распределить по всей вселенной равномерно, то вакуум поглотит, ассимилирует его. Хранитель духа расщеплялся на мириады мельчайших частичек и был раскидан на бесконечные просторы рождённого им мира, который со свирепостью выпущенного на волю дикого зверя разносил хозяина Светоча всё дальше и дальше.

Поняв, что ему не удержать Духа Света единым целым, Светоч принял единственно правильное решение. Он начал делить Душу, в надежде, что один из осколков уцелеет, сохранит в себе хотя бы частичку Души, но они всё сгорали и сгорали, а ему приходилось делить всё меньшее и меньшее, и делать это всё быстрее и быстрее. И вот осколки уже столь мелкие, что не вмещают в себе сознания Духа. Он, давший жизнь свету, сам погибал в его ослепительном пламени.

Раскалившийся добела Светоч, отдававший всю свою энергию в попытках спасти хозяина, наконец, поблёк и замер. Повинуясь закону самосохранения, он должен всплыть в высшие измерения, где бы он смог найти лёгкую энергию, но кто-то должен остаться приглядывать за хозяином. Что же делать? Время как застывшее было стекло, сначала покрылось мелкой рябью, разбиваясь на версии самого себя, а потом словно растрескалось и превратилось в то бесконечное сетчатое переливающееся поле, которое так восхитило Капитана, появившегося здесь в тот самый момент, когда, собрав последнюю волю, Светоч разделил свет и тьму.

–Ты кто? – спросил тёмный.

–Я, Капитан. Я – знание, кто есть кто, и что есть что, и что следует сделать! И каков путь.

–А я Навигатор. Я знаю, как и куда идти, и где, кого или что найти.

Это было последнее, что услышал, проваливаясь в высшие измерения за собственным спасением, Светоч.

Глава 16. Вера.

У детей нет ни прошлого, ни будущего (с).

Жан де Лабрюйер.

Вера, конечно, хорошее имя для девочки, но, пожалуй, ни в одной деревне не было столько Вер на единицу населения, сколько в её родной Тимофеевке. Вер и Тимофеев.

Детство в деревне. Некоторым оно может представиться беззаботным времяпрепровождением в экологически чистой среде, на природе, с огромными, ну, по крайней мере, в случае с Верой, просторами и красивейшими пейзажами. Но нет, Вера всегда вспоминала своё детство в деревне с чувством потерянного времени, когда дня не было, чтобы она не мечтала уехать и жить в городе, купаясь во благах цивилизации.

–И в кого ты такая? – часто с упрёком спрашивала мама. Верин нрав действительно резко контрастировал с традициями её семьи. Все они, много поколений по неведомой Вере традиции были привязаны к этой Тимофеевке. Вот, казалось бы, прадеда их с семьёй раскулачили в 30-х и сослали в Сибирь, куда-то у Кемерово. Там они впрочем, неплохо устроились даже. Ведь вопреки утвердившемуся мнению новой власти, не наворовали они своё «зажиточное» кулацкое хозяйство, а заработали тяжёлым трудом, упорством и сноровкой. Для деда, уехавшего с семьёй на подводе, запряжённой коровой, трёх лет от роду, по всем канонам этот посёлок с чудным названием, то ли Новый, то ли Верхний Берикуль, и должен был стать родиной. К тому же эта ссылка, как оказалось, спасла им жизнь. Когда Тимофеевку сожгли, они жили в относительном покое на новом месте. К тому времени они вели уже неплохое хозяйство, а богатая сибирская природа щедро снабжала их своими дарами в голодные для воюющей страны годы. Дед рассказывал маме, как спал на сундуке полном кедровых орехов, а мёд и рыба не переводились у них.

Когда прадед, воюя за Родину, получил от неё прощение за то, что в эпоху коллективизации имел неосторожность жить чуть богаче основной части крестьянства, семья получила право покинуть ссылку. И дед в начале 50-х не придумал ничего лучшего, как вернуться обратно в Тимофеевку, разграбленную и сожжённую во время войны. Деревня была отстроена заново, а поскольку их двор был раньше в самом центре, там построили администрацию, и ему ничего не осталось, кроме как занять участок своей тётки Анны. Муж и сын её погибли в самом начале войны, то ли от артобстрела, то ли от авиабомбы, а сама она даже подвиг совершила вроде как, расстреляв шедших по деревне карателей. Даже хотели ей памятник поставить, но потом памятник поставили военным, что высоту у деревни обороняли.

И что заставило деда остаться тут и с нуля начинать строить свою жизнь именно здесь, загадкой было для Веры, ну что стоило податься в город, раз уж так жизнь повернулась?

Она вот к своим ещё неполным тридцати считалась в своём окружении состоявшейся женщиной. Любящий муж, хорошая работа и у неё, и у мужа, уже выплаченные кредиты за квартиру и машину. Она всегда с готовностью соглашалась, когда ей говорили, какая она счастливая и как ей повезло. В душе же она знала, что всё это не пришло само, что именно её целеустремлённость и умение расставлять приоритеты стали прочным фундаментом тому чего она добилась. Она получала образование, когда все ринулись зарабатывать шальные деньги, катаясь челноками и осваивая рынки «диких 90-х». Они с мужем прошли голодные годы начала карьеры, когда будущее было таким неопределенным и туманным, но они жили завтрашним днём, отвергнув сиюминутные соблазны.

Зная нелюбовь жены к родной деревне Саша, её муж, немного удивился, когда она засобиралась в деревню к маме.

–Несколько дней? А как же клиника? Что-то случилось?

–Нет, ничего особенного, просто давно обещала маме, а у неё что-то со здоровьем последнее время проблемы. Съезжу, так сказать малую родину повидаю, заодно маму к специалистам свожу, потом у себя проконсультируюсь.

–Мне поехать с тобой? Что-то серьёзное? Могу взять пару дней отпуска, хотя сама знаешь, у нас вечный напряг с этим, обратно уеду, скорее всего, раньше.