Капитан и Хранители Души

И тут уж Симон как очнулся, подумал: «Что-то перегнул я, уж шибко круто себя преподал, больно падать-то будет с такой высоты. А с другой стороны, семь бед – один ответ, где наша не пропадала!»

–Да пойдём, конечно, купец. Дело ты затеял очень богу даже и угодное, как же не помочь тебе.

Пока подымались по лестнице, а потом и по лесам под купол, поведал ему Тимофей, так звали купца, всю историю строительства церкви, от замысла, как его посетило божье знамение, до нынешнего дня.

Возвести церковь за один сезон, как это было принято для небольших церквей, не получилось никак. Естественно, если бы была она заложена в начале строительного сезона, в апреле, мае, или хотя бы в первой половине июня, может и сложилось бы. Да только весь прожект начался спонтанно, да и опыта таких дел у купца не было. Сам замысел к Тимофею пришёл, когда он ехал через деревню на ярмарку только в начале лета. Пока то, да сё, с батюшками договорённость, куда без них, заложение. Сразу после укладки фундамента начали возведение стен, по традиции Новгорода, где в отличие других городов, не перешли на безрастворные фундаменты. Короче, в первый строительный сезон, ко дню Воздвижения, успели только уложить фундамент и поднять стены до дверей. Сам посчитай, формовка и обжиг кирпича, рабочий день на строительстве хоть и определили длительностью в 12 часов, но он только от апреля до сентября, а ещё воскресные и праздничные дни. А надо ж ещё и свои дела делать, без денег-то храм не построится. Хотя кое-чем и добрый люд помог.

На второй год начали уже всё размеренно и подготовлено, и думал уже к июню начать роспись, а пока спрашивал мастеровых, говорили все, что в небольших храмах, производили все работы по росписи за один сезон. Да только, как коснулось дела, те заняты, эти безрукие, а те без понятий. Даже туземцев с Европ приглашал, ну те-то совсем околёсицу несут. Так вот и застряли, а я ведь прямо вижу, как оно будет, да только как собака описать то в языке человеческом не могу. Ты уж помоги мне, я ж сразу в тебе увидел, ты человек божий и от того он в тебя талант и поместил.

Добрались они до купола, прислонился Симон к стене передохнуть, а купец начал было рассказывать, да запнулся, на Симона взглянув.

Симон стоял у стены. Бледный, отчего почти слился с белёною стеною, под глазами круги черные. А глаза, словно не видящие ничего, смотрели в пустоту, куда-то под купол.

–Ты чего мил человек, плохо тебе? С сердцем чего? Да ты ж и не дышишь!

А Симон вдруг от стены оторвался и так резко шагнул к центру на самый край, что Тимофей аж схватил его за рукав. Симон поглядел на него, словно вспоминая, кто это, и кто он сам и заговорил: «Количество окон в барабане должно быть чётным, и это вы правильно, что четыре сделали, ни шесть, ни восемь, тут нам много ни к чему. Тут нам надо свести воедино все внешние и внутренние составляющие храма, передать через архитектуру его и вид, и духовный смысл.

Тимофей обалдело смотрел на преобразившегося мужика.

–Внутри барабана изобразим как обычно Апостолов и чины Небесной Церкви – Пророков, Архангелов, Херувимов, Серафимов, Праотцев и Пророков. Изразцы и орнамент в декоре это ты сам наверно уже знаешь, распорядишься. А вот роспись самого купола будет повествовать не о Рае и святых, в нем живущих, а токмо о Боге, свет нам дающем и о Дьяволе, уготованном тем, кто от Бога отступится, как от Иисуса, сына его, отступились. И солнце будет падать на Бога большую часть утра и полдень, а в тени словно прятаться будет Дьявол со Тьмою и Адомъ, и готовить всю Землю к погибели!»

И так Симон всё это произнёс на одном дыхании, что Тимофей в невольном порыве встал перед ним на колени, обнял и сказал: «Спаситель ты мой, чего хочешь, проси, только останься, не гневи Бога, никто кроме тебя не воплотит мой замысел так, как я это вижу, ибо и в тебе, и во мне он самим Богом положен! Я расшибусь, всё своё состояние заложу, а только тут всё лучшее будет, и окна с самыми что ни на есть слюдяными рамами с переплётами из свинца, а не как в старом, деревянные рамы, да бычьи пузыри. Окна украсим резьбой из камня и изразцовыми наличниками, с орнаментом по выступающей кирпичной кладке. Краски, кисти самые что ни на есть лучшие, и купол позолотим, чтоб с тракта всем виден был, будет труд наш людям на радость! И тебя, слышишь, и тебя не забуду, век воли не видать, вот те крест! Сделаешь если всё по божьему завету, до конца жизни нуждаться ни в чём не будешь».

Глава 6. Читерство.

Это жулики! Они замышляют зловещее преступление на крыше, ого-о-о! (с).

Астрид Линдгрен.

А в это самое время, над самым куполом, в месте, где скоро будет крест, аккурат, где в кармане подпространства лежал Аккумулятор, разыгралось необычное природное явление. Маленькая тучка, выглядевшая правда необычно плотно и чересчур черно, прямо искрилась электрическими зарядами и наверняка бы уже разродилась молнией в купол, если бы не ярко-белое облачко, севшее на этот самый купол, словно мохнатый снежный сугроб, неуместный для конца лета.

Давайте, прибегнем к нашему методу представления общения двух Сверхсуществ, как человекоподобных существ.

Дьявол был просто вне себя от ярости!

–Нет, ты реально думаешь, что я поверю, что вот весь этот театр происходит без твоего непосредственного вмешательства! Нет ну ладно, каюсь, пару раз в его судьбе я строил ему козни…

–Ну да, раз сто эдак – ухмыльнулся в бороду Бог.

–В этом суть моего здесь нахождения, я толкаю людей к производству максимума энергии! Стоит их жизни стать безмятежной, налаженной, и они становятся ленными, утопают в словоблудии, жрут как свиньи, и умирают от ожирения в безыдейности.

–То-то он в детстве досыта ни разу не ел. Это ты всё заботился об его энергетике?

–Не увиливай! Один сны видит, другому видение, ну это ещё ладно, но ты видел, он заговорил-то как, ей богу, прости Господи, будто закончил семинарию только вчера, да не в кабаке вчера бухал, а в келье постился да молитвами душу свою бессмертную кормил!

–Ну ладно, настроил я его маненько на божий лад, чтоб он обустроил церковь эту, это ж как-никак хранилище Аккумулятора. К нашему испытанию это никакого отношения не имеет.

–Правда!? А то, что он теперь с Аккумулятором в паре метрах от башки его стоеросовой несколько месяцев будет, это так, ерунда? Да самый толстокожий и непробиваемый почувствует его при таком раскладе.

–Стоп, да не ты ли говорил, что они не могут почувствовать его в принципе, ну прям от слова никак.

–Нет ну мало ли что я говорю. Тут всё-таки у нас состязание! Короче так, я его от этой затеи отвращу, правдой ли кривдой, но торчать у Аккумулятора целыми днями я ему не дам.

–Ну, попробуй. Он уже почувствовал Зов и Силу Аккумулятора, он теперь к нему живым пока будет, возвращаться будет хоть на карачках, а потом поглядишь, ещё и дотронется до него.

–А и попробую!

–Да, конечно! Ты же в прошлый раз, правда, думал, когда мухлевал, что я не узнаю? Да только теперь «…если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнёшься о камень ногою Твоею» каждый знает. Прокололся ты! Промашечка вышла? Если ты и этому напрямую посоветуешь из-под купола сигануть или там ступеньку под ним подломишь, знай, договор расторгну! Он жить должен по своей воле, под куполом он под защитой Аккумулятора, я тут уже не причём. Да смотрю и купец к Аккумулятору прикипел, ты и про него думаешь, что не чувствует он Силы его, просто решил построить от доброты душевной храм мне?

На этих словах Бог улыбнулся, а Дьявол нервно сжал кулаки.

Ну, а по факту тучка вдруг испарилась, ни проронив, ни капли дождя, а облачко понесло ветром в сторону деревни.

Глава 7. Расплата.

Предательство знает моё имя (с).

Хотару Одагири.

Старая мудрость строительства и ремонта гласит – если ты думаешь, что работу можно сделать в какой-то промежуток времени, то умножь цифру на два, а единицу измерения возьми следующую. То есть думаешь, что что-то можешь сделать за два дня, значит, смело закладывай четыре недели.

Прошёл год. Симон так и жил, словно двумя жизнями.

Попадая под свод, трудился он с вдохновением и, не замечая времени, и всё у него спорилось, и даже когда только начал вырисовываться общий силуэт Господа на облаке восседающего, люди, видя его роспись, впадали в благоговейный трепет. Не замечая времени, Симон и про еду и даже воду тоже забывал, доходил до истощения так, что Тимофей брал пару мужиков и силой тащил его в деревню, чтобы тот передохнул, в себя пришёл, а не до сумасшествия скатился. А там, словно чёрт в Симона вселялся, чуть придя в себя, начинал пить горькую, а опьянев, буйным становился да про роспись свою говорил, всё тщета, жалкая мазня, и рвался обратно, всё стереть, чтобы сраму избежать. Себя же называл обманщиком и подлым лжецом. И тут уж снова ждал Тимофей, пока вырубится зодчий, брал пару мужиков, затаскивал его под купол, привязывал, чтобы и не свалился тот, пока не протрезвеет.

Симон поутру просыпался ничего не помня, окатывал себя из ведра, а вода по осени, бывало уже, и ледком покрывалась, и так, в одном мокром исподнем, брался за кисти. Тимофей боялся за здоровье своего спасителя, рвался накрыть его отощавшие и проступившие острыми углами к октябрю плечи, а тот словно и не замечал ни его, ни холода. Только говорил как сам с собой: «Не надо меня было в деревню, демоны меня там осаждают, мочи нет. А тут мне успокоение и благодать».

Так произошло с небольшими отклонениями от сценария раза три. Уже и привыкать начал Тимофей к такому, теперь уже как брату родному, Симону, только страх снедал его, что не закончит тот работу свою, сгинет не от одного так от другого.

Пришёл ноябрь. Стены начали промерзать и работы решили приостановить. Храм заперли, обогревая собранной печью-времянкой. Тимофей сначала боялся, что без работы Симон слетит с катушек, но тот словно сам дошёл до понятия, никуда не деться, до весны надо перерыв в росписи сделать, ляжет краска неправильно и всей работе конец. На постой определили его к Татьяне, муж которой погиб на службе в дружине под Москвой при набеге из Орды Едигея. Купец пошёл на это не без умысла, а деревенские поперёк его слова идти не смели.

К рождеству Симон поуспокоился и даже вроде как впал в полу-спячку, а на Рождество запросился с обозом купца в Москву, дескать, посмотреть на приёмы иконописцев умелых, уточнить некоторые вопросы. Тимофей снарядился сначала сам поехать, тоже, мол, дела есть, но не сложилось. Сначала жена слегла, а начала она поправляться ребёнок заболел так жаром, что встать на ноги не мог. А как обоз выехал, хворь за полдня, словно по мановению руки, сгинула. Тимофей аж чертыхнулся, думал утром вдогонку за обозом поскакать, да метель поднялась, ну и плюнул он, чертовщина какая-то, видать, не судьба.

Только на третий день вернулись одни сани на двор, да не успел Тимофей одеться, выйти узнать что стряслось, как ввалился и сразу в ноги к нему кинулся тиун.

–Батюшка, прости ты меня. Знаю, как нам этот окаянный сгодился и наказывал ты беречь его пуще ока сваво, да только беда приключилась. Аккурат на втором ночлеге напился он с мужиками тамошними, я уж как его держал, как держал, да только словно бес в него вселился. Да потом по пьяни-то он поцапался и одного там порезал. Ни в вусмерть, но всё же. Симон-то наш начал бахвалится, мол, свод расписывает в храме, да чудо как файно, придёте по лету все ниц падете, как увидите. А тот, на которого он с ножом-то кинулся, начал говорить, мол, знаю я тебя, какой ты расписывальщик, ты в прошлом лете у боярина нашего забор ставил, так и там накосячил, искали тебя, потом чтоб мордой об ентот самый забор и повозить. Ну и как начали мужики его колошматить, когда нож-то отняли, а меня взашей вытолкали. А я сторожил, думал, утихомирятся, прокрадусь Симона выручить. Да только до утра они гуляли.

–Да что ты тянешь-то, как козу за вымя! Где он? Едем, выкупать его надо!

–Не надо ехать, он в санях вон в тулупе завернут, чтоб не околеть.

–Ну да что ж ты, дурья ты башка, тащи в дом, слава тебе господи, живой, живой.

–Живой батюшка, живой-то живой, да только мужики-то, оказывается, его через сени, на задний двор выкинули. Он на морозе лютом всю ночь пролежал, как и выжил-то, непонятно, лекарь говорит, конечности рубить надо, почернели, рубить надо пока гангрена не съела его всего, да жар не уложил совсем в могилу.

Тимофей смел тиуна с дороги и выскочил к саням. Схватил свёрток тулупий, как пушинку, и влетел в баню. Развернув на полках Симона, как ребёнка из пелёнок, заревел как раненный зверь. Много повидать пришлось ему людей, и в бою покалеченных, и пыток татарских изощрённых до смерти вкусивших, да только и те когда хоронил он их, лучше выглядели. Даже кровь уже не шла с друга его лежащего на тулупе, только где ребра пробили бочину, пузырилась она иногда от частого, как у собаки, дыхания. Кроваво-синие подтёки покрывали почти всё тело, глаза накрыли опухоли с кулак, разбитые губы ссохлись трещинами и не закрывали в паре мест оголившиеся зубы, обмороженные ткани почернели.

–Что ж они с тобой сделали, ироды! Что ты наделал, Сима!