Проделка в Эрмитаже

Вот она уж поясницей
Стала нагло сотрясать,
Вот она уж ягодицей
Голой начала играть…

Тут Тишков, попятясь раком,
В толще публики исчез.
Коллекционер, однако,
Все еще был где-то здесь.

Молвит он: «А где ж легенда,
Что Тишков мне обещал?
Бунин, кажется, в Сорренто
С Верой тоже так плясал».

От такого эрудита
Дух взбрыкнул во мне, как конь,
И, решив сыграть открыто,
Обосрался я в ладонь.

Обосрался, обосрался,
Обосрался как всегда!
Как младенец опростался,
Как падучая звезда.

И, протягивая руку,
Где добра полным-полно,
Я, как Ванька политруку,
Крикнул: «Вот мое говно!»

Эрудит тут отшатнулся,
Эрудит губу поджал,
Вмиг на ножках развернулся
И в потёмки убежал.

А толпа чуть загудела,
Стала блеять, стала выть
И – привычное нам дело —
Захотела нас побить.

Ну и что? Сладка поэту
Кровь из лопнувшей губы,
Потому что смысла нету
Жить без буйства и гульбы.

Гнездо

Недавно в городе Бордо
Я видел ласточки гнездо.
Оно лепилось под балконом
Богатого особняка
Каким-то чудом беспардонным,
Как домик негра-бедняка.
Стоял февраль. Ветра сырые
Меня хлестали по щекам,
И ласточек крыла косые
Синь неба стригли где-то там —
Над Чадом или Титикакой…
А здесь – здесь мерзли все собаки.
Мой спутник – умненький французик —
Сказал, что брошено гнездо,
И – прагматичный карапузик —
Мне предложил глотнуть бордо.
Я подчинился и в бистро
Вошёл, чтобы согреть нутро.
Там обыватели сидели,
Творя обычный свой театр,
И на экран в углу глядели:
Футбол – могучий психиатр.
Но я клянусь вам девой Жанной,
Я носом Гоголя клянусь,
Клянусь самой небесной манной
(Я клятв любых не побоюсь):
Гнездо отнюдь не пустовало!
Клянусь, я видел это сам:
Там ласточка зазимовала —
В Бордо, где место только псам!

Аскет

Город Рим стоит на семи холмах.
В катакомбах под ними сидит монах.
Он говном от макушки до пят пропах.

Его имя Джорджио, он – аскет,
Он пердит и срёт уже сорок лет.
«Еретик!» – говорит о нём целый свет.

Римский папа аскета не признаёт,
Говорит, что Джорджио – идиот,
Но монах-то считает наоборот.

Кардиналы врут, что он копрофил,
Ему вход в музеи префект запретил,
Пресса брешет, что воздух он отравил

В Риме. Но аскету на это насрать!
Он монах, но философ, аскет, но блядь.
Это сложно, но всё же можно понять.