Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Мы не имеем точных сведений о пребывании Потёмкина в Петербурге между кампаниями 1770–1771 годов. Анекдотические рассказы, относящиеся к этому времени, не заслуживают особенного внимания. Говорили, что Екатерина была недовольна Потёмкиным за то, что он будто бы насмехался над главнокомандующим, князем Голицыным, между тем как тот с похвалою отзывался о Потёмкине[57 - См. рассказ Самойлова в «Р. Арх.» 1867, 998, где приводится донесение Голицына, в котором сказано, что русская конница «до сего времени еще не действовала с такою стройностью и мужеством, как под командою генерал-майора Потёмкина».]. Самойлов пишет, что императрица благосклонно приняла приехавшего в Петербург Потёмкина, но завистники его успели устроить дело таким образом, что Потёмкин недолго оставался в столице и скоро должен был вернуться в армию. Достоин внимания рассказ, что Потёмкин через библиотекаря императрицы Петрова и через Ивана Перфильевича Елагина, пользовавшегося доверием Екатерины, испросил дозволение писать к ней и получать через них словесные ее ответы. Карабанов, передающий этот факт, прибавляет: «С любопытством прочитывая все письма, она видела, с каким чувством любви и с какою похвалою изъясняется он насчет ее особы, сперва приказывала словесные ответы, а потом сама принялась за перо и вела с ним переписку»[58 - «Р. Старина», V. 466.].

Мы увидим, что в позднейшее время войны, а именно в 1773 году, Екатерина действительно переписывалась с Потёмкиным. Вероятно также, что она неоднократно беседовала о нем с Елагиным и Петровым.

Уезжающему в армию в начале 1771 года Потёмкину императрица поручила купить для нее турецкую лошадь. Об исполнении этого поручения писал Румянцев к графу Н.И. Панину осенью 1771 года[59 - «Сб. Ист. Общ.», IX. 427.].

Так как изложение участия Потёмкина в военных действиях выходит из рамки нашего очерка, мы ограничимся указанием на некоторые подвиги его. Он участвовал между прочим в делах при Красове и Турно в 1771 году, в военных операциях близ Силистрии в 1772 году, находился вместе с Орловым в Фокшанах во время переговоров, происходивших в этом местечке, в 1773 году поразил турецкую конницу в сражении у Силистрии и т. д.[60 - См. между прочим рассказ Самойлова; подробности в сочинении Петрова.]

Не особенно выгоден отзыв кн. Ю.В. Долгорукого, участвовавшего в этой последней кампании и находившегося при Потёмкине близ Силистрии: «Как у Потёмкина никогда ни в чем порядку не было, а граф Румянцев его весьма уважал по его связям у «Двора» и проч.[61 - Р. Старина (1889) т. LX, стр. 503.].

Достойно внимания то обстоятельство, что в начале 1773 года, когда императрица настаивала на переходе русских войск через Дунай, а Румянцев писал ей о неудобствах такого действия, Потёмкин находился в числе тех генералов, которые говорили против мнения Екатерины[62 - Соловьев, XXIX. 11.]. Последняя, сообщая Вольтеру в июне 1773 года о военных действиях, упоминала о подвигах Потёмкина[63 - «Сб. Ист. Общ.», XIII, 343.]. Несколько позже, осенью, узнав через Румянцева о смелых военных делах Потёмкина у Силистрии[64 - «Сб. Ист. Общ.», XIII, 374.], Екатерина собственноручно писала Потёмкину 4 декабря 1773 года:

«Господин генерал-поручик и кавалер. Вы, я чаю, столь упражнены глазеньем на Силистрию, что вам некогда письма читать; и хотя я по сю пору не знаю, предуспела ли ваша бомбардирада, но тем не меньше я уверена, что все то, что вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному отечеству, которого службу вы любите. Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то вас прошу по пустому не вдаваться в опасности. Вы, читав сие письмо, может статься, сделаете вопрос: к чему оно писано? На сие вам имею ответствовать: к тому, чтобы вы имели подтверждение моего образа мыслей об вас, ибо я всегда к вам весьма доброжелательна».

Екатерина

Декабря 4 числа 1773 г.»

«Скажите и бригадиру Павлу Потёмкину спасибо за то, что он хорошо турок принял и угостил, когда они пришли за тем, чтоб у вас батарею испортить на острову».

Адрес этого письма писан рукою же императрицы: «Григорию Александровичу Потёмкину»[65 - «Сб. Ист. Общ.», XIII. 373.].

Расположение Екатерины к Потёмкину предвещало важную перемену в жизни последнего.

Глава II

Потёмкин в 1774–1776 годах

В продолжение 1774 года Потёмкин не участвовал в военных действиях. Он уже в начале этого года прибыл в Петербург. О времени его приезда и о подробностях его путешествия в столицу мы не имеем точных сведений[66 - В XIII томе «Сборника Имп. И. О.», стр. 363, помещен рескрипт на имя генерал-майора Кара. Редактору этого тома, Я.К. Гроту, как кажется, принадлежит замечание в надписи, что этот рескрипт (от 10 октября 1773 г.) писан рукою Потёмкина. Возможно ли это? Мог ли в это время Потёмкин находиться в Петербурге? Очевидно, тут есть некоторое недоразумение. Можно ли утверждать, как то делает комментатор на стр. 395, что Потёмкин был вызван письмом Екатерины от 4 декабря 1773 г.? В письме от 4 декабря не заключалось приглашения в Петербург.].

Самойлов рассказывает, что Потёмкин отправился из армии в Петербург, «с тем чтобы не чрез чье-либо посредство, но прямым путем представить монархине основательные соображения свои», что он, прибыв в столицу в январе 1774 года, остановился в доме зятя своего, Н.Б. Самойлова, и вскоре после приезда, чрез посредство Григория Орлова, виделся с императрицею в Царском Селе. Самойлов сообщает далее, что императрица дозволила ему написать к ней письмо с просьбою о пожаловании его в генерал-адъютанты. Сделав это, Потёмкин вскоре получил собственноручный ответ, в котором Екатерина, исполняя его просьбу, хвалила его за то, что он писал прямо к ней, а не искал повышения побочными путями[67 - Бантыш-Каменский, «Биогр.» II. 61, 62, сообщает оба письма дословно; ссылка: «Из портфелей Миллера, хранящихся в моск. архиве мин. ин. д.». У Самойлова («Р. Арх.» 1867, 1018) выписка из рескрипта императрицы, по содержанию схожа с документом, сообщенным Бантыш-Каменским. Тут, однако, рождается вопрос: почему это письмо Екатерины не издано в XIII томе «Сборника Ист. Общества»? Ведь там же изданы бумаги Екатерины, хранящиеся в государственном архиве. Неужели не были приняты в соображение «портфели Миллера»?].

Все это шло чрезвычайно быстро. Уже 1 марта 1774 года императрица могла сообщить Бибикову о назначении Потёмкина генерал-адъютантом. «Как он думает», – сказано в этом письме, – что вы, любя его, тем обрадуетеся, то сие к вам и пишу. А кажется мне, что, по его ко мне верности и заслугам, немного для него сделала, но его о том удовольствие трудно описать; а я, глядя на него, веселюсь, что хотя одного человека совершенно довольного около себя вижу»[68 - «Сб. Ист. Общ.», XIII. 395.]. 15 марта она писала к Бибикову: «Друга вашего Потёмкина весь город определяет быть подполковником в полку Преображенском. Весь город часто лжет, но сей раз я весь город во лжи не оставлю, и вероятие есть, что тому быть так»[69 - «Сб. Ист. Общ., XIII. 396.].

Поспешив затем удалить Васильчикова, осыпанного при удалении разными милостями, императрица в своих письмах к барону Гримму неоднократно в это время весьма выгодно отзывалась о Потёмкине. Так, например, она писала 19 июля 1774 года: «Генерал Потёмкин более в моде, чем многие другие, и смешит меня так, что я держусь за бока». В другом письме, от 14 июля: «Я удалилась от некоего прекрасного, но очень скучного гражданина[70 - Васильчикова.], который тотчас же был замещен, не знаю сама, как это случилось, одним из самых смешных и забавных оригиналов сего железного века». Сообщая Гримму в письме от 8 августа, что у нее в работе постельное одеяло для ее собачки и что Потёмкин собирается украсть это одеяло для себя, Екатерина прибавляет: «О, какая славная голова у этого человека! Он более чем кто-либо участвовал в заключении этого мира[71 - Кучук-Кайнарджийского.], и эта голова забавна, как дьявол»[72 - «Сб. Ист. Общ.», XIII. 409, 416, 432, 439. Те же письма еще раз изданы в XXIII томе, стр. 4, 6. 9.].

Карьера Потёмкина наделала много шуму. Жена новгородского губернатора Сиверса, находившаяся в это время в столице, писала мужу 31 марта: «Новый генерал-адъютант дежурит постоянно вместо всех других… Говорят, он очень скромен и приятен». В другом письме, от 3 апреля: «Пока он живет у Елагина». Далее 10 апреля: «Покои для нового генерал-адъютанта готовы, и он занимает их; говорят, что они великолепны». 17 апреля: «Потёмкина хвалят; он состоит в хороших отношениях к Панину, который когда-то, в опасное время, спас его от происков Орловых и отправил его с каким-то поручением в Швецию. Я часто вижу Потёмкина, мчащегося по улице шестернею». В письме от 28 апреля г-жа Сиверс рассказывает о посещении императрицею театра: «Потёмкин был в ложе; с ним беседовали (т. е. императрица беседовала) много во все время представления; он пользуется большим доверием; говорят, что он отличается щедростью». 9 мая: «Недавно Потёмкин сделался членом Государственного совета; это маленькая пощечина для Брюса, который не принадлежит к этому собранию…»[73 - Blum, «Ein russischer Stааtsmаnn», II, 20–24.]

Фонвизин 20 марта писал к Обрезкову в Букарешт: «Здесь у двора примечательного только то, что г. камергер Васильчиков выслан из дворца и генерал-поручик Потёмкин пожалован генерал-адъютантом и в Преображенский полк подполковником. Sаpietiti sаt»[74 - «P. Аpx.», 1865. 854.].

По поводу возвышения Потёмкина Петр Ив. Панин в письме к одному приятелю заметил (7 марта 1774 года): «Мне представляется, что сей новый актер станет роль свою играть с великою живностью и со многими переменами, если только утвердится»[75 - «Р. Стар.», VIII. 343.].

Также и иностранцы-дипломаты зорко следили за переменою, происшедшею при русском дворе. Так, например, прусский посланник граф Сольмс доносил 15 марта: «По-видимому, Потёмкин сумеет извлечь пользу из расположения к нему императрицы и сделается самым влиятельным лицом в России. Молодость, ум и положительность доставят ему такое значение, каким не пользовался даже Орлов… Граф Алексей Орлов намерен отправиться в Архипелаг раньше, чем предполагал, а князь Григорий Григорьевич, как говорят, высказывает желание уехать путешествовать за границу. Потёмкин никогда не жил между народом, а потому не будет искать в нем друзей для себя и не будет бражничать с солдатами. Он всегда вращался между людьми с положением; теперь он, кажется, намерен дружиться с ними и составить партию из лиц, принадлежащих к дворянству и знати. Говорили, что он не хорош с Румянцевым, но теперь я узнал, что, напротив того, он дружен с ним и защищает его от тех упреков, которые ему делают здесь»[76 - «Р. Архив», 1873, 126–127.].

Вопрос об отношении Потёмкина к Орловым Панину и другим вельможам казался весьма важным. В среде иностранцев в то время передавали следующий анекдот. Однажды Потёмкин подымался по дворцовой лестнице, направляясь в покои государыни, а князь Орлов спускался по той же лестнице, направляясь к себе домой. Первый из них, чтобы не казаться смущенным, обратился к своему предшественнику с приветствием и, не зная, что сказать, спросил его: «Что нового при дворе?» Князь Орлов холодно ответил: «Ничего, только вы подымаетесь, а я иду вниз»[77 - «Зап. Гордта», в «Др. и н. России» 1880. III. 526.].

Особенно часто и подробно говорилось в это время о Потёмкине в депешах английского дипломата Гуннинга. Так, например, он писал 4 марта: «Васильчиков, способности которого были слишком ограничены для приобретения влияния в делах и доверия своей государыни, теперь заменен человеком, обладающим всеми задатками для того, чтобы владеть и тем и другим в высочайшей степени. Выбор императрицы равно не одобряется как партией великого князя, так и Орловыми…[78 - См. анекдот о беседе Екатерины с Орловым, записанный М.С. Воронцовым в Арх. кн. Воронцова, ст. XXIII. Приложение стр. 21.] Это – Потёмкин, прибывший сюда с месяц тому назад из армии, где он находился во все время продолжения войны и где, как я слышал, его терпеть не могли… Он громадного роста, непропорционального сложения, и в наружности его нет ничего привлекательного. Судя по тому, что я об нем слышал, он, кажется, знаток человеческой природы и обладает большей проницательностью, чем вообще выпадает на долю его соотечественников, при такой же, как у них, ловкости для ведения интриг и гибкости, необходимой в его положении, и хотя распущенность его нрава известна, тем не менее он единственное лицо, имеющее сношения с духовенством». В конце апреля Гуннинг доносил: «Весь образ действий Потёмкина доказывает совершенную уверенность в прочности его положения. Он приобрел сравнительно со всеми своими предшественниками гораздо большую степень власти и не пропускает никакого случая заявить это. Недавно он собственною властью и вопреки сенату распорядился винными откупами невыгодным для казны образом». В письме от 16 мая говорится: «Г. Потёмкин продолжает поддерживать величайшую дружбу с г. Паниным и делает вид, что руководится в совете исключительно его мнениями; в те дни, когда происходят заседания, он отделяется от прочих членов и держит сторону г. Панина». 13 июня: «Потёмкин назначен товарищем графа Захара Чернышева по военной коллегии. Это было ударом для последнего… Принимая в соображение характер человека, которого императрица так возвышает и в чьи руки она, как кажется, намеревается передать бразды правления, можно опасаться, что она сама для себя изготовит цепи, от которых ей впоследствии нелегко будет освободиться. Последнее ее распоряжение озаботило Орловых больше, чем все предыдущее. По этому поводу между ней и князем (Орловым) произошло нечто более простого объяснения, а скорее горячее столкновение, что, как говорят, расстроило ее до такой степени, как еще никогда не видали, а его привело к решению предпринять путешествие тотчас по возвращении из Москвы…»

И в дальнейших донесениях Гуннинга говорится о лишении Чернышева Потёмкиным всякого влияния, о соперничестве между ним и графом Орловым, о наградах, которыми императрица осыпала фаворита, и т. п. 12 апреля Гуннинг писал «секретно и конфиденциально»: «Насколько я могу судить на основании немногих случаев, встретившихся мне для разговора с ним, мне кажется, что он не обладает теми качествами и способностями, которые обыкновенно приписывались ему, но, напротив того, проявляет большое легкомыслие и пристрастие к самым пустым развлечениям». В одном из своих донесений Гуннинг писал, что Потёмкин нисколько не заботится о вопросах внешней политики; несколько позже он рассказывал, что Потёмкин в Государственном Совете предлагал воспользоваться беспорядками в Персии, между тем как Панин резко и энергично возражал ему, утверждая, что не должно вмешиваться в чужие дела, так что Потёмкин прервал прения с заметным неудовольствием. Вообще английские дипломаты доносили о постоянно возрастающем влиянии Потёмкина. В октябре Гуннинг писал из Москвы: «При назначении путешествия императрицы в Коломну в будущее воскресенье было позабыто о том, что в следующую среду именины графа Потёмкина, вспомнив о чем ее величество отложила на некоторое время предполагаемую свою поездку, с тем чтобы в этот день граф мог принимать поздравления дворянства и всех сословий, причем ей угодно было подарить ему сто тысяч рублей…» 5 февраля 1776 года Ричард Окс писал: «Влияние Потёмкина, без сомнения, достигло своего меридиана без малейших признаков уменьшения», а в марте он сообщал, что внимание, оказанное Екатериною князю Орлову во время болезни последнего, подало повод «к некоторому горячему объяснению» между императрицею и Потёмкиным. Далее сказано: «Хотя Потёмкин пользуется в настоящую минуту полною властью, многие под секретом предсказывают его падение как событие весьма недалекое. Но я думаю, что это следует скорее объяснить всеобщим к тому желанием, чем какими-либо положительными признаками. Доказательством дурного мнения о его характере служит то обстоятельство, что весьма многие поверили слуху (совершенно неосновательному) о том, будто бы он отравил князя Орлова. Правда, что зависть его ко всякому, кто пользуется малейшим отличием императрицы, чрезмерна и, как кажется, выражается таким образом и при таких случаях, которые не могут быть приятны императрице, а, напротив, способны только внушить ей отвращение»[79 - «Сб. Ист. Общ.», XIX. 405–513.].

В донесении другого дипломата в сентябре 1774 года сказано: «Потёмкин устранил всех лиц, казавшихся ему опасными; этим возвышается его сила. Он никем не любим; все его боятся»[80 - Herrmаnn, «Gesch. d. russ. Stааts». V. 678.].

Довольно часто и подробно о Потёмкине говорится в это время в письмах статс-дамы графини Е.М. Румянцевой к мужу. Вот некоторые выдержки из этих писем (20 марта 1774 г.): «Много новизны; сколько нового переменилося по приезде Григория Александровича… все странною манерою идет… Он всех ищет дружбы. Александр Семеныч (Васильчиков) вчерась съехал из дворца к брату своему на двор… Ежели Потёмкин не отбоярит пяти братов (Орловых), так опять им быть великими. Правда, что он умен и может взяться такою манерою, только для него один пункт тяжел, что великий князь не очень любит и по сю пору с ним ничего не говорит». В других письмах сказано о пожаловании Потёмкину больших имений. 2 февраля 1776 года графиня писала: «Григорий Александрович по наружности так велик, велик, что захочет, то сделает… он совсем другую жизнь ведет; вечера у себя в карты не играет, а всегда там прослуживает; у нас же на половине такие атенции в угодность делает, особливо по полку, что даже на покупку лошадей денег своих прислал 4000 р. и ходит с представлениями, как мундиры переменять и как делать и все на апробацию; вы его бы не узнали, как он нонеча учтив предо всеми. Веселым всегда и говорливым делается; видно, что сие притворное только; со всем тем, что бы он ни хотел и ни попросил, то, конечно, не откажут»[81 - См. «Письма графини Е. М. Румянцевой к ее мужу» (изд. гр. Д. А. Толстым). СПб. 1888, стр. 188–201.].

О занятиях Потёмкина делами во время его «случая», т. е. до 1776 года, сохранилось немного данных. По рассказу Самойлова, Потёмкин убедил Екатерину в неудобстве стеснения фельдмаршала графа Румянцева подробными инструкциями и в необходимости предоставления ему большего простора как в военных действиях, так и в переговорах о мире; вообще же Потёмкин, как сообщает Самойлов, оказывал влияние на ход военных операций распоряжением об отправлении новых полков на театр действий; далее он участвовал в принятии мер для борьбы с Пугачевым; а затем, «по соображениям Григория Александровича», была уничтожена Запорожская Сечь[82 - «Р. Арх.», 1867, 1018–1027.].

В Государственном Совете, членом которого был назначен Потёмкин, он, как видно из протоколов этого собрания, нередко участвовал в прениях. Так, например, он делал предложения о размещении войск в Крыму, подавал свое мнение в вопросах финансового управления, сообщал свои соображения о дипломатических сношениях России с Портою после Кучук-Кайнарджийского мира…[83 - «Арх. Гос. Сов», I. 296, 301, 308, 326.] Сохранились докладные записки Потёмкина о мероприятиях по поводу волнений в крестьянском сословии, о раздаче наград разным лицам с замечаниями Екатерины на полях[84 - «Сб. Ист. Общ.», XXVII. 17–21.]. Также сохранилось некоторое число кратких записок императрицы к Потёмкину, относящихся к этому времени и заключающих в себе разные замечания о текущих делах. В некоторых записках говорится о беспорядках, состоявшихся в связи с Пугачевщиною, об отправлении войск в юго-восточную Россию, об участии Суворова в поимке Пугачева… Обо всем этом говорится как бы мимоходом, в тоне шутки; в этих записках Екатерина называет Потёмкина то «monseignеur», то «батенькою»[85 - «Сб. Ист. Общ.», XIII. 403, 407, 412, 419–420, 436, 446.]. Как кажется, в некоторых случаях Потёмкин имел влияние на дела. Так, например, после кончины Бибикова, отправленного на восток для усмирения Пугачевского бунта, весь состав штаба войск был распущен по желанию фаворита[86 - Грот, Державин, VIII, 126.]. Круг деятельности его после назначения его в товарищи Чернышеву начальником военной коллегии сделался весьма широким[87 - Так, например, рескрипт о назначении 4 авг. 1774 г. графа С. Р. Воронцова в бригадиры подписан Чернышевым и Потёмкиным. См. «Арх. кн. Воронцова», XXVIII. 64.]. Державин неоднократно обращался к Потёмкину как к своему начальнику с просьбою об исходатайствовании наград за его подвиги во время Пугачевщины, и Потёмкин составлял по этому предмету докладные записки[88 - Грот, Державин, V. 269, 271, 293.]. В документах Государственного Совета и в рескриптах императрицы уже летом 1774 года говорится о Потёмкине как о «главном командире» или даже о «генерал-губернаторе Новороссийской губернии»[89 - «Арх. Гос. Сов.», II. 220., «Сб. Ист. Общ.», XIII. 418.]. В этой должности он, между прочим, писал (16 июля 1774 г.) к князю В.М. Долгорукову-Крымскому о делах по вверенной ему губернии;[90 - «Зап. Одесск. Общ.», VIII. 191.] однако, как кажется, управление южною Россиею в это время не обременяло Потёмкина сложными и тяжелыми заботами.

Разумеется, возвышение Потёмкина было сопряжено с материальными выгодами и почестями всякого рода. Не говоря уже о щедрости Екатерины в отношении к денежным наградам, мы упоминаем о великолепной, украшенной драгоценными каменьями иконе, которою императрица благословила его при назначении новороссийским генерал-губернатором[91 - «Зап. Одесск. Общ.», X. 418.]. В одной из записок Екатерины к Потёмкину, относящихся к этому времени, сказано: «Изволь сам сказать или написать к Елагину, чтоб сыскал и купил и устроил дом по твоей угодности. И я ему также подтвержу…» В другой записке говорится:[92 - Эта записка на французском языке.] «Послушай, друг мой; твое письмо повело бы к длинным разсуждениям, если бы я пожелала ответить на него подробно, но я выбрала из него два существенных пункта: во-первых, касательно дома Аничкова; в Москве же требовали четыреста тысяч рублей; это огромная сумма, которую я и не знала бы, где достать, но пусть Елагин спросит о цене; может быть, он и дешевле: это дом необитаемый и грозящий разрушением; с одной стороны вся стена в трещинах; содержание и восстановление обойдутся, я думаю, недешево…»[93 - «Сб. Ист. Общ.», XXVII. 80 и 90.]

По случаю празднования Кучук-Кайнарджийского мира Потёмкин был возведен в графское достоинство, получил золотую шпагу, осыпанную алмазами, и портрет императрицы, осыпанный бриллиантами, для ношения на груди на андреевской ленте; далее он удостоился андреевской ленты и ордена Св. Георгия. По его же просьбе императрица разрешила ему в качестве новороссийского генерал-губернатора иметь штат наравне со штабом малороссийского генерал-губернатора[94 - Рескрипт от 16 января 1775 года. «Сб. Ист. Общ.», XXVII. 26.].

Далее императрица позаботилась о доставлении Потёмкину заграничных знаков отличия. Король польский препроводил ему орден Белого Орла и Св. Станислава; Фридрих Великий поручил брату своему Генриху возложить на Потёмкина ленту Черного Орла; датский король прислал орден Слона, шведский – орден Серафима[95 - Бантыш-Каменский, II. 64.]. Все это сильно занимало Екатерину. Она сама написала черновую письма Потёмкина к принцу Генриху по поводу получения андреевского ордена[96 - «Сб. Ист. Общ», XXVII. 16.]. В украшении Потёмкина орденом Черного Орла иностранцы видели попытку прусского короля задобрить императрицу[97 - «Мinervа», 1797. III. 116. См. также донесение Окса в «Сб. Ист. Общ.», XIX. 514.]. Датский министр Бернсторф, отправляя к Потёмкину орден Слона, в частном письме убедительнейше просил фаворита содействовать сохранению дружеских сношений между Россией и Данией[98 - «Мinervа», 1797. III. 116–117.].

Достойно внимания следующее «секретное» письмо императрицы к князю Д.М. Голицыну, русскому послу в Вене (от 13 января 1776 г.): «Я вам чрез сие предписываю и прошу всячески стараться, и буде за нужное рассудите, то дозволяю вам адресоваться прямо к его величеству императору римскому именем моим и изъявить сему государю, что высокие его качества и все в разные времена доходящие сентименты его величества о России и о особе моей возбудили во мне доверенность таковую, что приняла намерение к нему прямо производить просьбу, которая персонально меня много интересует, а именно, чтоб его величество удостоил генерала графа Григория Потёмкина, много мне и государству служащего, дать Римской Империи княжеское достоинство, за что весьма обязанной себя почту. Поручаю сие дело вашему прилежному попечению самолично; вы о сем ни с кем, окроме со мною, не имеете производить переписку, а что будет о том, мне донесете прямо, надписывая в собственные руки»[99 - «Р. Арх.», 1878. 1. 18.].

Желание императрицы вскоре было исполнено. В марте 1776 года был доставлен Потёмкину диплом на княжеское достоинство[100 - См. собственноручный рескрипт императрицы Потёмкину о дозволении ему принять это достоинство. «Сб. Ист. Общ.», XXVII. 77.]. Рассказывали, впрочем, что Иосиф II, изъявляя готовность исполнить желание Екатерины, указал на разные случаи отказа в даровании этого титула[101 - «Мinervа», 1797. III. 113.]. Что касается шведского Серафимского ордена, то король Густав III, как передавали в то время в среде дипломатов, сначала не хотел пожаловать Потёмкина кавалером этого ордена, так что приходилось подействовать на него для достижения этой цели чрез французского посланника в Стокгольме[102 - «Мinervа», 1797. III. 117.]. Заметим, кстати, что несколько позже, во время пребывания в России английского дипломата Герриса, Потёмкин домогался английского ордена Подвязки, и Геррис ходатайствовал об этом перед королем Георгом III. Последний же не только не удостоил Потёмкина этой чести, но даже сделал выговор Геррису за такую просьбу[103 - См. письмо графа С. Р. Воронцова к А. Р. Воронцову 12 июля 1801 г.: «Le roi non seulement n’у а pаs consenti, mаis en а еtе tr?s choquе et а ordonnе qu’on fоt uне bопне sаvonnаde ? Hаrris» («Аpx. Кн. Воронцова», Х. 110).].

Не без основания как тогда, так и после иностранные дипломаты передавали друг другу разные анекдотические черты неограниченного честолюбия Потёмкина; рассказывали, например, что в 1775 году он мечтал о польской короне[104 - См. донес. Фёлькерзама, где указано на разговор Панина с Деболи. Herrmаnn, Erg?nzungsbаnd, стр. 107.]. Как бы то ни было, честолюбие фаворита находило обильную пищу в раболепстве, с которым относились к нему люди разных сословий, не исключая самых знатных вельмож.

Тот же самый университет московский, который исключил Потёмкина из числа своих студентов, восхвалял его в латинских виршах, сочиненных неким Гумилевским. Стихотворение это имеет заглавие «Ulustrissimo Сотiti Grigorio Аlexаndridi de Potemkin hoc grаti аnimi sui documentum off ert Асаdemiа Mosquensis»[105 - Печатный экземпляр этих стихов хранится в Публ. библ. в Петербурге.]. Безбородко, поздравляя Потёмкина с возвышением, просил его ходатайства для получения разных наград[106 - «Сб. Ист. Общ.», XXVI. 279.]. Завадовский, который немного позже сделался некоторым образом соперником Потёмкина, для себя или для графа Семена Романовича Воронцова просил Потёмкина о покровительстве[107 - Письмо Завадовского в «Арх. Кн. Воронцова», XII. 2–3. Г. Бартенев полагает, что оно писано Завадовским для С. Р. Воронцова.]. Князь С. Голицын, узнав о возвышении Потёмкина, писал ему между прочим: «Этот пост, можно сказать, вам давно уже принадлежал»[108 - Лебедев, «Графы Панины», стр. 111.]. Разные духовные лица, например московский архиепископ Платон, митрополит петербургский Гавриил, архиепископ псковский, обращались к Потёмкину с письмами, в которых поздравляли его с разными наградами[109 - «Р. Арх.», 1878. III. 20.]. Протоиерей Алексеев поднес ему сочиненный им «Церковный Словарь»[110 - «Р. Арх.», 1863, 603.]. Писатели, как Сумароков и Херасков, восхваляли его как мецената[111 - «Р. Арх.», 1879. III. 26.]. Гренадеры лейб-гвардии Семеновского полка, участвовавшие в государственном перевороте 1762 года, обратились к Потёмкину с просьбою наградить их за услугу, оказанную императрице при этом случае[112 - «Р. Арх.», 1880. II. 148–150.]. Даже граф Алексей Орлов писал к Потёмкину из Пизы в это время в самых лестных выражениях[113 - «Р. Арх.», 1876. II. 5.].

Что касается личных отношений Потёмкина к вельможам, то мы видели выше, что он сначала угождал Панину, но старался действовать против Григория Орлова. Впрочем, рассказы современников-наблюдателей об интригах Потёмкина основаны лишь на сплетнях и не заслуживают особенного внимания[114 - «Мinerva», 1797. II. 452.]. Так, например, в то время когда в среде иностранцев говорили о вражде между графом Кириллом Григорьевичем Разумовским и Потёмкиным, в более достоверных источниках встречаются противоположные данные[115 - «Russische Gunstlinge», 217; совсем иные данные встречаются в сочинении Васильчикова «Семейство Разумовских», I. 357 и 358.].

О ненависти Сиверса к Потёмкину в это время мы узнаем из письма Сиверса к императрице, в котором он порицал равнодушие его к благу империи и указывал на его неспособность заниматься делами. Екатерина отвечала Сиверсу: «Ревность продиктовала ваше письмо, которое я сожгла»[116 - Blum, II. 128.]. В весьма резких выражениях граф Семен Романович Воронцов говорит в своей автобиографической записке о невнимании и недоброжелательстве к нему Потёмкина в первое время возвышения, о неудачной карьере, причиною которой были интриги Потёмкина; при этом замечено, что С. Р. Воронцов при Силистрии оказал Потёмкину существенную услугу – и образ действий Потёмкина свидетельствовал о неблагодарности его[117 - «Арх. Кн. Воронцова», VIII. 13–16. Более выгодный отзыв о Потёмкине в письме С.Р. Воронцова к отцу в 1775 г. «Арх. Кн. Воронцова», XVI. 134.].

Нельзя удивляться, что при столь высоком положении Потёмкина у него были недоброжелатели, с нетерпением ожидавшие его падения. Так, например, Гуннинг доносил графу Суффольку 1 января 1776 года: «Если верить сведениям, недавно мною полученным, императрица начинает совсем иначе относиться к вольностям, которые позволяет себе ее любимец. Отказ графа Алексея Орлова от всех занимаемых им должностей до того оскорбил ее, что она захворала, и при этом до нее в первый раз дошли преобладающие в обществе слухи. Уже поговаривают исподтишка, что некоторое лицо, определенное ко двору Румянцевым, по-видимому, скоро приобретет полное ее доверие»[118 - «Сб. Ист. Общ.», XIX. 509.].

Слух об удалении Потёмкина основывался на том факте, что Румянцев в декабре 1775 года по просьбе императрицы рекомендовал ей для занятия секретарской должности при ее кабинете Завадовского и Безбородко.

Молва о предстоявшей перемене в судьбе Потёмкина не была лишена основания. Его значение обусловливалось исключительно личным расположением к нему императрицы. Множество записок Екатерины к Потёмкину дает нам возможность заглянуть, так сказать, в закулисную историю личных отношений между Потёмкиным и императрицею. Материал этот в высшей степени интересен не только в историческом, но и в психологическом отношении.

Глава III

Отношение Екатерины к Потёмкину

(1776–1786 гг.)

Не во всех отношениях императрица была довольна Потёмкиным. Оставаясь вполне независимою от него в области управления государством, она неоднократно изъявляла ему свое неудовольствие его образом действий. Она делала это со свойственною ей мягкостью, сохраняя при том искреннюю дружбу и привязанность к Потёмкину.

Так, например, в одной записке императрицы к Потёмкину, относящейся к 1774 году, она жаловалась, что Потёмкин не сообщает ей достаточных подробностей о вверенных ему делах военной администрации и этим ставит ее в неловкое положение в тех случаях, когда разные лица обращаются к ней с вопросами.

Рядом с заявлениями благосклонного внимания и истинного расположения в записках Екатерины к Потёмкину встречаются более или менее резкие замечания. Когда Потёмкин однажды просил императрицу дать купцу Фалееву на откуп пошлину на соль в южной России, она наотрез отказала ему в исполнении просьбы, заметив на самой записке Потёмкина: «Пока живу, никакой таможни не будет на откупе». О сильном раздражении свидетельствует следующая записка, хронологическое определение которой, к сожалению, представляет затруднение и содержание которой остается неясным. «От вашей светлости, – писала Екатерина, – подобного бешенства ожидать надлежит, буде доказать вам угодно в публике, так как и передо мною, сколь мало границ имеет ваша необузданность, и, конечно, сие будет неоспоримым знаком вашей ко мне благодарности, так как и малой вашей ко мне привязанности; ибо оно противно как воле моей, так и несходственно с положением дел и состоянием персон. Венский двор один из того должен судить, сколь надежна я есмь в тех персонах, коих я рекомендую им к высшим достоинствам; так-то оказывается попечение ваше о славе моей».

Возвышение Завадовского, представленного Екатерине в декабре 1775 года, пока не изменяло внешнего положения Потёмкина. Императрица после приезда из Москвы подарила ему в Белоруссии воеводство Кричевское, в котором состояли 14 000 душ, подарила ему Аничковский дворец и 100 000 рублей на поправление его; но в то же самое время современники замечали некоторую перемену в отношениях между Потёмкиным и императрицею; говорили о холодности, с которою императрица принимала Потёмкина, об уменьшении его силы у двора[119 - Самойлов в «Русском Архиве», 1867, стр. 1205–1207.]. Английский дипломат Окс писал 3 мая 1776 года к Уильяму Идену: «Ежедневно ожидают удаления князя Потёмкина и испрошения им дозволения уехать на некоторое время в свою губернию». В другой депеше, 10 мая, сказано: «Принц Генрих, хорошо зная правила Орловых, конечно, желает дать им соперника во власти в лице одного из своих сторонников, и я полагаю, что он много содействовал отсрочке удаления Потёмкина, которого лента (Черного Орла) привязала к его интересам. Тем не менее легко быть может, что через несколько дней будет положен конец тем наружным признакам милости, которые до сих пор сохранены ему»[120 - «Сб. Ист. Общ.», XIX. 516 и 517. Подробности о возвышении Завадовского по желанию самого Потёмкина в рассказе Гельбига («Мinerva», 1797. III. 119 и след.) не заслуживают внимания.].

Ожидания английского дипломата оказались лишенными основания. Не только продолжались «наружные признаки милости», но и дружеские отношения между императрицею и Потёмкиным не прекращались.

Тем не менее, однако, недоразумения в начале лета 1776 года заставили наконец Потёмкина упросить императрицу, чтобы ему как генерал-инспектору позволено было осмотреть войска в С.-Петербургской и Новгородской губерниях. Екатерина, как рассказывает Самойлов, согласилась на эту поездку, но с условием, чтобы отлучка князя из Петербурга не продолжалась более трех недель. К тому же Потёмкин сохранил при удалении комнаты, отведенные для него во всех дворцах[121 - «Р. Арх.», 1867, стр. 1207.].