Рижские цветы

П ещё он думал, что русские преодолеют военную разруху и под руководством товарища Сталина сделают страну богатой и счастливой, и, когда он станет большим, то уже не будет беспризорников, инвалидов, попрошаек, гопников, воров, и все будут жить всё лучше и лучше.

А оно вон как получилось…

ПАСТОРАЛЬ КАК МЕЧТА

Цистерна маняще пахла конфетами. Очевидно в ней перевозили то ли патоку, то ли какой-то сироп. От горловины по бокам цистерны тянулись вниз желтоватые подтёки. Из-за длительного использования цистерны подтеки наслоились друг на друга, образовав твердую корку.

На узкой железной полоске, которая тянулась вдоль черной, в подтёках цистерны, стоял, обдуваемый холодным встречным потоком воздуха, голодный Лёшка. Он, под стук колёс, отколупывал кусочки затвердевших подтеков и отправлял их в рот. Кусочки долго размягчались во рту. Вкус они имели какой-то странный. Немного сладкий, немного кислый с легким парфюмерным душком, напоминавшим запах леденцов.

Не дожидаясь полного расплавления очередного «леденца», Лешка энергично разжевывал его и торопливо проглатывал. Боже мой, чего только пацаны не употребляли в пищу в то голодное, послевоенное время. Например, съедобными считались гранёные стебли некого зонтичного растения (кстати очень похожего на ядовитую цикуту), которое народ называл гранаткой. От поедания гранатки обрывало губы и язык, но дети ели её: гранатка привлекательно пахла морковью и имела вкус, напоминавший вкус брюквы. Часто употребление в пищу подобных «деликатесов» вызывало расстройство желудка, отравление, а то и приканчивало бедолагу-беспризорника.

Вот и Лешка. Он совал в рот, явно. что-то очень подозрительное, но остановиться не мог, так как был сильно голоден. Он вторые сутки ничего не ел. Пока его путешествие проходило по растерзанным войной Новгородской и Псковской областям, вопрос с питанием остро не стоял. Крестьянки всегда пускали юного путешественника на ночлег, выставляя перед ним чугунок горячей картошки, красноармейцы из воинских эшелонов щедро оделяли подростка кашей и хлебом. В крайнем случае можно было пошустрить на привокзальных базарчиках.

В Латвии ничего этого не было. И на ночлег не пускали, и воинские эшелоны были крайне редки, и базарчики отсутствовали. Беспризорной шпане приходилось трудно. Вот и лопали все, что казалось более или менее съедобным.

Лешку скрючило на вокзале в Елгаве: резкая боль накатами набрасывалась на желудок. Лешка громко стонал, почти кричал. Беспризорная братия живо подхватила его и понесла к стоявшему на втором пути санитарному поезду.

Елгава. Железнодорожный вокзал

Врачебная помощь пацану, начиная с промывания желудка, была оказана полная. Выяснилось, что нажрался он, как выразился доктор «какой-то углеводородной дряни». После медицинских процедур всю его одежду отнесли на паровоз, а взамен снабдили пацана старенькими, но чистыми солдатскими шмотками.

Оживший, отошедший от боли Лешка с сожалением покидал светлый, чистый, правда пропахший хлоркой, вагон-лазарет. Поезд был пустой. Он шел в Восточную Пруссию за ранеными. Лешке это было по пути. Но его выперли из поезда, сказав, что проезд на нём посторонним строго запрещен. На прощание сестричка дала ему целую буханку хлеба.

Только Лешка появился на вокзале с буханкой подмышкой, как был сразу же окружен беспризорниками. Лешка отламывал от буханки крупные куски и оделял ими своих спасителей. Хлеба ему было не жалко. Есть совсем не хотелось. Боль в желудке улеглась не окончательно и подташнивало.

Май был в разгаре. Нужно было позаботится о пристанище на лето. Не колесить же до бесконечности по железным дорогам. Лешка, обмозговав со своим недавно обретенным приятелем этот вопрос, решил, что кроме как в батраки податься ему в этой чистенькой Латвии некуда. Приятель поддержал Лешкино решение.

Утром, переспав на вокзальном полу, они наскоро перекусили заплесневелыми сухарями, найденными накануне на помойке и вместо города, который был сильно разрушен, двинулись по полотну железной дороги на запад. Пройдя с километр, приятели свернули налево и по проселочной дороге стали углубляться в чистую зелень полей и лугов. Вдоль дороги густо цвели одуванчики и какие-то белые цветочки, вились бабочки, пчёлы, шмели…

Цель у подростков была одна: устроится на лето пастухами или батраками к какому-нибудь зажиточному латышу-хуторянину. О том, что будет с ними после лета, они не думали. Ведь «после лета» будет так нескоро. Чего беспокоится раньше времени.

Вскоре из-за бугра показались крыши хуторских построек. Лешка озаботился, а озаботившись обратился к приятелю:

– Ты умеешь по-латышски говорить?

– Нет. Я только знаю несколько слов: лабрид – доброе утро, лабдиен – дабрый день, лабвакер – добрый вечер, ну и хлеб, вода.

– А как же мы будем объясняться с хозяином? Как мы ему расскажем, что нам надо?

– Ну, руками покажем.

Когда приятели подошли к дому, на крыльцо вышел грузный мужик в меховой шапке. Приятели дружно пропели: « Лабрид!»

«Лабрид», – ответил хозяин и стал что-то говорить по-латышски. Дети дружно замотали головам: «Не понимаем. Мы – русские». Лешкин приятель для убедительности добавил: « Несапроту», что очевидно означало: «Не понимаю».

Латыш улыбнулся: «Я немного знаю в русском. Говорите, что вам надо». Пацаны изложили своё желание потрудиться в латышском сельском хозяйстве, на что обладатель меховой шапки отреагировал однозначно:

«Здесь не получится. Здесь хозяйства маленькие. Сами справляемся. Ехайте в сторону Литвы. Там богатые хутора».

Латышский хутор

Ребята посовещались и решили вернуться обратно, на вокзал. В Елгаве пути приятелей разошлись. Один из них решил ехать в Россию, а другой – в глубь Латвии. Этим другим был Лешка.

Он побывал в Мадоне, Бауске, Либаве, Даугавпилсе. Налюбовался готическими соборами, ратушами, замками Исколесил всю Латвию, однако пастухом не стал. То ли с пастухами в стране был перебор, то ли рожа Лешкина не тянула на селянскую и не вызывала доверия, но на ковбойские должности его никто не брал.

Все было в зелени, цвела природа, солнышко весело играло в голубом нёбушке и только в душе у Лешки угнездилась тоска. Что делать дальше, куда податься?

Решил парнишка уехать из Латвии обратно в Россию, тем более, что латыши ему капитально не понравились: сухие, прижимистые. В Вентспилсе он залез в вагон грузового поезда следующего на восток, задвинул дверь и стал устраиваться на ночь. Спалось плохо: донимал холод. Однако, когда тронулся состав, он не заметил: крепко уснул.. К утру поезд прибыл, но не в Россию, а в Ригу на станцию Чиекуркалнс.

Беспризорного пацана ничем не удивишь. «Рига, ток Рига, – подумал Лёшка, узнав куда его занесла судьба, – посмотрим, что это за городишко».

чИЕКУРКАЛНС

Поезд стоял. Лешка отодвинул дверь грузового вагона и высунулся наружу. Все пути были забиты товарняком. В тупике стоял санитарный поезд. Из-за деревьев выступали городские дома.

«Приехали, – подумал Лешка. – А куда приехали – не известно».

Тринадцатилетний путешественник спрыгнул на землю. Огляделся. Вдоль состава шел смазчик. Он постукивал по колесам молоточком на длинной рукоятке и заглядывал в буксы колес. Когда он приблизился к Лешке, тот спросил:

– Дяденька, как называется эта станция?

– Чиекуркалнс, – буркнул дяденька.

«Чиекуркалнс. Ну и название же странное», – подумал Лешка и потащился вслед за смазчиком.

– Это, что? Город?

– Нет. Город дальше. – снова с неохотой ответил смазчик.

– А как город называется?

– Рига.

«Ничего себе, куда меня занесло! – удивился Лешка. – Ну, что ж, пойдем посмотрим, какая она Рига».

Он стал пересекать пути, подлезая под вагоны. И тут станцию накрыл щедрый, летний ливень. Лешка тормознул, решив переждать дождь под вагоном.

Он не вздремнул под шум дождя, а, так, слегка забылся. Забылся и тут же очнулся, а, очнувшись, увидел, что колесо вагона, под которым он сидел, вращается: поезд дал ход.

Такая ситуация ничего особенного для бывалого беспризорника не представляет. Нужно лечь вдоль полотна и после прохождения первого колеса очередного вагона перекатиться через рельс. Именно перекатиться, чтобы не за что не зацепиться и не споткнуться.

Но так поступать можно лишь в самом начале движения состава. Лешка в своем забытьи этот момент упустил. Вагоны уже резво катились. Оставалось одно: лечь на полотно, головой по ходу поезда, прикрыть затылок руками и надеяться на удачу.

В те времена автосцепка только-только внедрялась, а сцепляли вагоны вручную с помощью винтовой упряжи, состоявшей из массивного крюка, вделанного в корпус вагона, и винтового устройства с петлей, которая набрасывалась на крюк соседнего вагона. Понятно, что петлю последнего вагона накидывать было не на что и чтобы она не болталась, сцепщики вешали её на специальный крючок. Иногда они забывали (или не хотели) крепить петлю и эта массивная металлическая блямба болталась под вагоном в сантиметрах двадцати пяти от шпал и могла свободно зацепить оказавшегося под вагоном бедолагу.

Поэтому Лешка и прикрывал затылок: если сцепка заденет его тело, то хоть голова уцелеет. Удача была за Лешку. Пронесло. Он поднялся на дрожащих ногах, поправил дрожащими руками шапку и поплелся к небольшому желтому зданию, очевидно вокзальчику.

Он вышел из вокзальчика и вскоре оказался на красивой улице. «Brivibas iela», – вслух прочитал он на табличке и двинулся по этой Бривибас в центр города.