Красная омега. Часть третья: Отбой «ОМЕГИ»

– Что-то ты, Саня, слишком преувеличиваешь роль женщины.

– Ннчуть! Согласись, что в семье асфальтоукладчицы никогда не вырастит ни вторая Ахматова, ни вторая Уланова, ни вторая Вишневская.

– Так-то оно так, но…

– Я думаю, что подошло время не пичкать девушек тангенсами, котангенсами. Пичкай, не пичкай, а они все равно в ученые люди не выходят. Па мне, так лучше пооткрывать для них что-то вроде институтов благородных девиц. Пусть облагораживаются. Пусть приобщаются к поэзии, музыке, танцам, живописи. Пусть изучают гуманитарные дисциплины, биологию.

Ветераны-авиаторы посидели молча минуту, другую, а затем Александр Иванович изрек:

– Что-то я в последнее время часто впадаю в менторский тон: советую, учу, наставляю. От старости, наверное.

– Наплюй ты, Саня, на все это резонерство. Давай лучше выпьем за нашу славную стратегическую авиацию.

– Которую дурные демократы чуть было совсем не угробили.

– Это точно. Спасибо коммунистам: успеди наклепать «белых лебедей». Новые-то хозяйчики за столько лет ни одного стратегического бомбардировщика не создали.

– Да и не только бомбардировщика. Я смотрел статистику. В советское время 15 авиазаводов выпускали примерно 1500 воздушных судов ежегодно. Сейчас три уцелевших завода вымучивают 8—10 самолетов в год. Новым хозяевам для уничтожения могучего авиапрома хватило десяти лет.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Нельзя дать всем все, ибо

всех много, а всего мало

МАХIM

Серьёзный подарок

МАРШ ХЕТАГУРОВОК

Луничев, не спеша, с задумчивым видом прошел в угол комнаты к небольшой, довоенных лет, тумбочке, осторожно приподнял стоявший на ней гипсовый бюст Сталина и мягко отставил его в сторону. Под скульптурой открылся хрустальный графин. Он был наполнен коньяком.

Жизнь Луничева стабилизировалась. К нему вернулась жена, которая в период его душевных нескладух ушла от него к своей маме. Нормализовалось и его здоровье, да так, что он снова стал употреблять спиртное. Поскольку жена была законченной противницей крепких напитков, то он вынужден был проявлять изворотливость и укрывать горячительные жидкости в несколько неожиданных местах: то в сливном бачке, а то вот под сенью вождя. Нацедив пол стакана пахучей жидкости (отечественные коньяки совсем испоганились, а на французские денег не хватало), он заткнул графин пробкой, поставил его на прежнее место и вновь накрыл изваянием великого учителя.

Прежде, во времена, последовавшие после разоблачения «культа личности Сталина», супруга Луничева сварливо настаивала на том, чтобы он убрал «эту гипсовую штуковину». Однако Луничев уперся и решительно пресек эти легковесные поползновения. Бюст остался на своем месте, в пику и жены, и тем гражданам, которые мобильно очистили все жилые и служебные помещения от изображений гения всех времен и народов. Бюст остался на своем месте, хотя с ним и были связаны не совсем приятные воспоминания.

Среди сокурсников, слушателей Военной академии, старший лейтенант Луничев авторитетом не пользовался. Какой там авторитет, если при его простецкой физиономии и двусмысленной кличке Луня, он имел еще и незавидную славу стукача, которую приобрел из-за однажды свершенного им сексотского поступка. Доносчиком он стал не потому, что был скотиной или карьеристом, или фискалом по натуре, а только лишь в силу своего природного идеализма, ростки которого густо проклюнулись в его душе еще в раннем детстве.

Папа Луничева, рабочий завода «Серп и Молот», был партийцем. Он учился в вечерней партшколе при райкоме ВКП (б), выписывал газету «Правда» и держал в тумбочке, на которой теперь стоял бюст Салина, небольшую стопку книжек. Эти книжки были неинтересные, без картинок и, наверное, не совсем правильные потому, что как-то вечером папа отобрал несколько книг, завернул их в газету и потихоньку вынес на помойку. Из родительских разговоров маленький Луничев понял, что дядя Пятаков и дядя Рыков, которые и написали эти книжки, были плохими дядями.

Утром, уходя на работу, родители оставляли своего сыночка дома. За ним присматривала соседка, бабушка Фрося. Наигравшись в кубики, повозившись с заводным танком и постукав в мячик, ребенок в поисках развлечений, начинал озорничать. Он, например, забирался на стул и принимался за граммофон, который стоял на столе. Завести пружину музыкального агрегата малыш не мог, но он все равно ставил на диск свою любимую пластинку про Дальний Восток, опускал иглу и начинал указательным пальцем вращать диск граммофона. Звуки при этом рождались кошмарные. Жестяная, голубая труба то завывала, то взвизгивала, то гудела, но юный озорник все же получал удовольствие, умудряясь улавливать в этой несусветной какофонии жизнерадостно-маршевую мелодию. Мальчик знал, что эта музыка называется «Марш хетагуровок», а вот, что такое «хетагуровка», он точно не ведал, но считал её какой-то машиной, типа трамбовки или камнедробилки, что днями гремела у них под окном.

Маленький Луничев обожал слушать маршевые мелодии, революционные гимны, а также боевые песни советских композиторов, которые часто передавались по радио в вечерних концертах, стандартно начинавшихся песней или кантатой о Сталине. Он почти все транслировавшиеся по радио песни знал наизусть и постоянно их громко распевал к удовольствию своих родителей, которых эти песни очень веселили.

Веселье проистекало из-за милого искажения текстов, которое допускал их сын. Несовершенство в передаче звука черной тарелкой, снабженной самоуверенной надписью «РЕКОРД», и скромный запас слов, которым располагало дитё, приводили к тому, что оно на всю квартиру орало:

– Мы покоряем пространство еврея…

(Мы покоряем пространство и время…)

– Пионеру Хаврухе весело и дружно…

(Шли они рука в руке весело и дружно…)

– Дальний станок баламута…

(Даль из тонов перламутра…)

Утолив свои меломанские потребности, малыш оставлял граммофон в покое и шел на кухню, чтобы терпеливо ждать прихода почтальона, который, вместе с почтой для жильцов коммунальной квартиры, обязательно доставит очередной номер «Правды».

Свежая газета немедленно уносилась мальчиком в комнату и расстилалась на полу. Сначала рассматривались интересные картинки с красноармейцами и пушками, портреты улыбчивых вождей, фотографии колхозников на тракторах; затем по складам читались заголовки и делались попытки прочитать текст какой-либо статьи.

Когда маленький Луничев научился бегло читать, то «Правда» (вместе с радио) стала его настоящим воспитателем. Под влиянием таких воспитателей, а также при постоянном требовании родителей быть честным и правдивым, мальчик вырос откровенным, безоговорочно верившим в справедливость и благородство. Вскоре двор и школа пообтерли ему бока, и он усвоил, что честным и благородным нужно быть не всегда и не совсем, но отдельные штрихи идеализма у него все-таки остались.

В пятом классе он вместе со своим другом стал самостоятельно изучать «Краткий курс истории ВКП (б)». Друзья, вчитавшись в его главы, поняли, что революцию делать не сложно: нужно лишь захватить почту, телеграф, вокзалы и банки. Они удивлялись почему пролетарии в страшном капиталистическом мире безмерно страдают, а революцию не делают. Очевидно, трудящиеся не знают как её делать. Очевидно им нужно помочь, ознакомить их с «Кратким курсом». Сознательный пионерский дуэт решил пробраться в какую-либо капстрану и обучить тамошних рабочих революционной технологии. Страна для миссионерской деятельности определилась сама собой. Дети не знали иностранных языков. Чтобы обзавестись обучающей языку литературой они отправились на барахолку, где по случаю купили русско-финский словарь, который и начали осваивать прямо с буквы А. К счастью для пацанов финские слова оказались трудными для запоминания, и они, затратив впустую много времени на зубрежку, решили все-таки воздержаться от нелегального перехода советско-финской границы. Они решили изучать другой, более легкий язык. А потом политизированные пятиклассники повзрослели.

В те времена Лёшка считал, что, чем выше государственный пост, тем умнее и честнее человек, занимающий его. Товарищ Сталин самый умный. Значит его место на самом верху, чтобы мудро управлять всей страной. А папка не такой умный, даже совсем не такой, поэтому он всего лишь бригадир заводских такелажников.

От этого заблуждения Луничев будет освобождаться медленно и с трудом, пока не осознает, что для продвижения почти любого чиновника вверх по служебной лестнице важны не ум, порядочность, образованность, а в большей степени такие качества, как подобострастие, наглость, и, самое главное, беспринципность.

Последнее свойство, по мнению Луничева, стало особо обнаженным в период кризиса социализма, когда свора высокопоставленных государственных и партийных чиновников, до этого рьяно демонстрировавших свою преданность делу построения коммунизма, дружно, не колеблясь, отреклась от своих убеждений. Мало того, все эти парт и госпройдохи ради того, чтобы усидеть на доходных местах, беспринципно и мгновенно перерядились в истых христиан (или мусульман) и пламенных демократов (или либералов).

И усидели! И стали эффективно грабить (приватизировать, присваивать, захватывать) народное добро. А вместе с ними стали эффективно грабить народное добро и разнокалиберные демократы, бесконечно огорчая этим даже такого вольного демократа, каким был Александр Исаевич Солженицын. По его словам, он думал, что «демократы, захватив власть, станут воплощать в жизнь светлые демократические идеалы, а они начали хапать». Здесь следует отметить, что Солженицын просто не учел одной особенности: народ уже был хорошо подготовлен к воровству опираясь на постулат: «Все вокруг колхозное – все вокруг моё» В городах с заводов, фабрик, складов тащили все, что можно унести. В восьмидесятые годы для обозначения сути подобного явления появился в русском языке даже новый глагол, как несовершенного вид – коммуниздить, так и совершенного – скоммуниздить.

Когда пошла полоса либерализма, люди с удовольствием стали капитализдить. Это то же самое, что и коммуниздить, но в более крупных размерах.

Луничев, конечно, и раньше осознавал, что в партийных рядах полно прилипал, случайных людей. Да и бытовавшее в советские времена понятие «настоящий коммунист» явно подразумевало наличие ненастоящих коммунистов, формльных членов партии. Вот только количество этих ненастоящих было не известно. Ясность в данном вопросе наступила тогда, когда партии прищемили хвост. Лицемеров, притворщиков в партии оказалось большинство. Они валом повалили из «боевого авангарда советского народа». Некоторые из партийных дезертиров, сваливая, публично сжигали свои паритйные билеты перед телевизионными камерами. Такие жанровые картинки безмерно шокировали Луничева, но окончательно душа этого ортодокса-коммуниста была попрана действиями первосвященников КПСС, которые не только сложили с себя свои высокие звания, не только отреклись от марксистско-ленинского учения, но стали еще и охаивать как коммунистическую теорию, так и партийную практику.

Луничев в полной растерянности вопрошал сам себя:

«Как эти приспособленцы смогли пробиться на партийные верхи?! Почему партия не смогла поставить им заслон?!»

ПОЧЕМУ, ПОЧЕМУ?

«А, потому!» – раздраженно ответил сам себе Луничев и стал напрягать извилины, а еще начал листать справочники, энциклопедии, мемуары бывших государственных деятелей. В результате длительных умственных потуг нарисовалась следующая картинка:

В 1921 году в одной из своих работ товарищ Сталин сравнил Компартию России с орденом меченосцев. Сравнил, разумеется, не по внешним признакам, не по форме, а по содержанию. Действительно, Компартия, как и рыцарский орден, имела жесткую иерархическую структуру и крепкую дисциплину. Если воины Христа распространяли истинную веру среди язычников с помощью копий, то и коммунисты не брезгали штыком для утверждения марксистских идей на отсталых российских окраинах. Большевики, как и братья меча, обладали такими доблестями, как мужество, верность идее, чувство чести, – а еще такими качествами, как самоотверженность, жертвенность. Вступавшие в РСДРП – РКП (б) знали, что членство в партии не обещает им никаких благ, зато реально сулит ссылку, тюрьму, каторгу, а то и смерть. И это их не страшило. Они были готовы отдать всё ради рабочего дела. Это про них:

«Смело мы в бой пойдем за власть советов

И как один умрем в борьбе за это».

И шли! И умирали!

Не удивительно, что этот боевой «большевистский орден», численность которого не превышала 300 тыс. человек, смог взять власть в стране, сплотить разваленное либералами Российское государство в единый Союз и разгромить всех врагов. После свершения этих подвигов Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков) утвердилась в СССР как всевластная партия, а, утвердившись, допустила две роковые ошибки:

1) предоставила своим членам ряд привилегий, прежде всего преимущественное (по сравнению с беспартийными) продвижение по службе,