Царь с царицей

– А вот это уже не твоего ума дело, Семен… – Спокойно с непроницаемым лицом ответил Иван. – …Иногда не надо спешить не только с наказанием, но и милостью… Уж в чем-чем, а ты своего царя в скудоумии не обвинишь…

– Не думаю, чтобы Сильвестр и Адашев твоей погибели жаждали… – Ростовский зябко повел плечами. – Только уж в случае твоей смерти – это уж точно – переметнулись бы на сторону Старицких… У них какие-то давние связи со Старицкими князьями… Какие-то тайные новгородские нити у Сильвестра… А насчет Алексей Адашева – не знаю толком, почему он к Старицким переметнулся… Может, Сильвестр его склонил?.. Врать не буду… Не моего ума это дело… Только вот такие вот пироги испеклись на кухне Старицких – несъедобные, ядовитые пирожки для царского семейства… Грешным делом, когда с царевичем Дмитрием беда на богомолье приключилась, я на них подумал, на Сильвестра и Адашева… Им ничего не стоило убедить Максима Грека сделать свое зловещее пророчество насчет гибели царевича, если…

Иван сделал недовольный решительный жест рукой, обрывая речи боярина, и жестко приказал:

– …Хватит… Остановись… Я о том тебя не расспрашивал…

– Понял, царь… Хочешь узнать третье имя главного заговорщика?.. – Ростовский ухмыльнулся. – Только напраслину возводить на этого князя не буду… Сам своими глазами у Старицких не видел… Слышал от самого князя Владимира речи, сказанные при Ефросинье, что к ним примкнул и твой сердечный друг юности Андрей Курбский… Как ему не примкнуть, если у того большие претензии есть к царю за ущемление удельных князей ярославских?.. Правда, князь Андрей, судя по речам Владимира Старицкого, больше всего переживал что крест целовал царевичу и мучился, как разрушить бы крестоцелование, которое, как тяжелый жернов на шее… Это я к тому, что в отличие от Сильвестра и Адашева Алексея, Курбский все же совестливый человек… Тех двоих, судя по всему, совесть не мучила… Поцеловали крест царевичу, готовы были также легко целовать крест Владимиру Старицкому…

– Не врешь про Курбского? – Иван напряженно примерил суровый взгляд в переносицу вспотевшего боярина. – Смотри в глаза…

– Дай, царь, крест, поцелую… – Ростовский умоляюще смотрел на царя, показывая всем видом, что готов хоть сейчас, в сию минуту крест целовать. – …Истинная правда, нет нужды врать и наговаривать… Но и покрывать не имею права перед царем всемогущим и милостивым…

– Вот что, я тебя попрошу… – Иван тяжко вздохнул и негромко, но твердо произнес. – …Как я обещал, завтра тебя помилуют, казнь заменят ссылкой на Белоозеро… Но ты никому не должен говорить то, что мне сказал… Это в твоих же интересах, Семен… Молчи, как рыба в воде… Будешь молчать, не будет тебе худа в ссылке, а то и вовсе прощу тебя, если в том необходимость увижу… Молчок – понял?..

– М-м-м… – промычал Ростовский и удовлетворенно кивнул головой, показывая, очевидно, что отныне он нем, как рыба в воде – и это его последнее нечленораздельное мычание тому подтверждение.

Действительно, осужденный на смерть боярин Семен Ростовский был выведен палачами для публичной казни – «на позор и ради пресечения новых измен» – только приговор суда не был приведен в исполнение. Народу на Красной площади было объявлено, что по ходатайству митрополита Макария милосердный царь Иван Васильевич позорную казнь заменил изменнику бессрочным заточением в тюрьме на Белоозеро…

После того, как воспользовавшись подстроенной «трагической промашкой» на Белозерском богомолье братьев царицы, Данилы и Никиты Романовичей, мудрые советники «ближней» думы отогнали этих недостойных «ласкателей» прочь от государя, партия Захарьиных на долгое время утратила свое влияние в государстве после острейшего династического кризиса. Царь нарочито равнодушно отнесся к удалению из власти неудачников-шуринов Захарьиных, да и к тому, что в соперничестве за влияние на царские властные решения верх взяли придворный «советчик» Сильвестр и инициатор главных государственных реформ Алексей Адашев.

Иван с внутренним наслаждением видел страх и подобострастие «советчика» и реформатора, с которыми те внушали царю необходимость полной реабилитации Владимира Старицкого и его матери Ефросиньи, замешанных в «боярском мятеже у постели государя». Благодаря стараниям Сильвестра и Адашева, царь милостиво допускает до себя двоюродного брата… Все вокруг рады и счастливы, видя, как недавний главный претендент на престол, князь Владимир Старицкий, покорно склоняется пред царем-братом, смиренно и раболепно просит прощения за непокой и хлопоты во время болезни царя, выражает искреннюю радость в связи с появлением законного престолонаследника, царевича Ивана Ивановича…

«Советчик» Сильвестр и реформатор Алексей Адашев пошли еще дальше: внушили царю мысль о необходимости написания нового завещания. И снисходительный царь, утешенный рождением сына-царевича Ивана – по настойчивой подсказке советников «ближней» Думы – в написанном новом завещании высказал абсолютную доверенность к двоюродному брату Владимиру. Объявил его – в случае своей скоропостижной смерти – не только главным опекуном малолетнего царевича Ивана и своей правой рукой, государственным правителем, но и законным правопреемником престола в случае, если Боже упаси, царевич Иван скончается в малолетстве.

Не было никаких оснований царю видеть в действиях Сильвестра и Адашева некие тайные, преступные намерения, ибо по подсказке своих советников из «ближней» Думы Владимир Старицкий дал царю клятву быть верным своей совести и долгу… Даже странное приложение к клятве князя Старицкого выбили у него – якобы на радость царю и всему царскому семейству – его ушлые и проницательные советники… Поклялся Владимир Старицкий даже в том, что готов не пощадить он даже своей матери Ефросиньи, если та замыслила бы какое зло против царевича Ивана и царицы Анастасии… И еще поклялся на Животворящем Кресте князь Андрей Старицкий – «не знать ни мести, ни пристрастия в делах государственных, не вершить оных дел без ведома царицы Анастасии, митрополита Макария, думных советников и не держать у себя в московском доме больше ста воинов».

Обратил внимание царь, что священной клятвой, крестоцелованием князь Старицкий оказался повязан не только по отношению к царю, царице, митрополиту, но и к думным советникам… А это означало, что теперь «законный наследник трона» со своей третьей позиции чем-то был обязан и Сильвестру, Адашеву, Курбскому, ибо многих дел – хороших или дурных, это уже другой вопрос – не должен делать без их ведома…

Закрыл Иван глаза на эту странную обмолвку клятвенную двоюродного братца, который ободренный проявлением неслыханной милости, спешил уверить своего государя, что теперь он верен ему до гроба и счастлив видеть в вечном добром здравии все его царское семейство. Царь равнодушно выслушивал и даже благодарил коварного брата Старицкого, доброхотов-советников, сделавших все возможное и невозможное для сближения династических соперников… Только в каждом взгляде и легком движении губ своих главных «советчиков» Сильвестра и Адашева спокойно, без излишнего содрогания сердца видел неискренность и фальшь…

Даже честный и преданный друг детства и юности Андрей Курбский, только что удостоенный боярского звания, уже не кажется Ивану искренним в своей радости служить царю, готовности сложить голову за царя и Отечество. Чувство испытанной измены друзей и соратников не остро и мучительно – просто он им не доверяет полностью и безоглядно, как ранее… Хотя дела есть дела – и в выполнении неотложных дел государственных Иван вынужден по-прежнему полагаться на своих соратников, только уже не безоглядно, не до конца, до самого последнего края… Простил ли царь друзьям и соратникам первую измену?.. Вторая измена все скажет-покажет – или все же Бог на Руси любит Троицу?..

Треснула царева душа великими сомнениями, изнемог в поисках врагов и недругов, когда и опереться-то не на кого… Даже в «ближней» Думе после изгнания оттуда Захарьиных не было прежнего единодушия и единомыслия… «Так ведь, может, это к лучшему?.. – С тревогой на сердце спрашивал себя царь. – Зачем мне дутые вожди-шурины, которые, формально руководя ближней Думой, как братья царицы, на самом деле были беспомощны в проведении реформ, ни шагу не могли ступить без подсказок Адашева, Сильвестра… Если бы Захарьиным удалось, как им мечталось, добиться суда над Владимиром и Ефросиньей Старицкими вместе с их сообщниками, они могли бы запросто изгнать из боярской Думы всех своих политических противников и безоговорочно утвердить свои первые позиции при дворе…»

Иван догадывался, что Анастасии будет тяжело услышать об отставке ее братьев, когда их почетное место в ближней Думе займут новые люди во главе с Дмитрием Курлятевым-Оболенским. «А этих новых людишек активно продвигают и поддерживают Адашев, Сильвестр, Курбский, скрытые изменники, не догадывающиеся, что царь знает об их тайных связях со Старицкими во время его болезни и династического кризиса, об их зловещем вкладе в страшное пророчество Максима Грека и трагедию на Богомолье… – думал Иван с внутренней ухмылкой. – Ведь, по сути, ни к чему не придерешься – успешно продвигаются реформы… И в новых проектах реформ больше всего импонирует мне, что есть твердые намерения искоренить боярские злоупотребления, беззакония и самовольства… Только стесняют меня их советы, давят… Царская власть из-за ограничений со стороны даже самых ближних советников ближней Думы утрачивает блеск, особенно, если вспомнить, что благостные и полезные советы дают бывшие изменники…».

Иван давно хотел поговорить с Анастасией после отставки ее братьев, памятуя ее слова: что бы ни случилось, в личной преданности царю братьев Данилу и Никиту Романовичей упрекнуть не удастся… Не то что новых членов ближней Думы, с явным преобладанием представителей княжеского дома Оболенских, которые привел с собой заступивший на место Захарьиных новый глава Думы Дмитрий Курлятев-Оболенский – креатура Сильвестра, Адашева, Курбского… Наконец, в опочивальне царицы Иван решился на давно откладываемый откровенный разговор с супругой.

– Хочу, чтобы все тебе было ясно в удалении из ближней Думы твоих братьев… Были большие надежды, что новые люди в ней дела большие государственные помогут устроить… Вроде и устраиваются… Только смущает меня, уж больно ловко одна рука другую руку моет… – с глубоко скрытой горечью в голосе пожаловался Иван Анастасии. – Сначала Сильвестр с Адашевым на место твоих удаленных братьев ввели в ближнюю Думу князя Дмитрия Курлятева…. А потом уже Сильвестр с Адашевым и Курбским, пользуясь покровительством Курлятева, начали все под себя подминать, царскую власть веригами своих ограничений отягощать… На словах все гладко, а на деле – ой, как не сладко… Рисуют реформаторы благостную перспективу укрепления единодержавия и могущества царской власти… Токмо вериги тяжкие ограничений так грудь царскую сдавливают, что царю уже и не дыхнуть и не развернуться, ни волю не изъявить, ни приказом на нерадивых и корыстных обрушиться… Все в их системе управления страшными ограничениями опутано… Понимаешь о чем я говорю?.. Всех моих советчиков объединяла ранее решимость не допустить прихода к власти Захарьиных… А теперь, когда твои братья задвинуты, советчиками движет новая идея фикс – ограничить царскую власть… И все это под сладким соусом резкой критики боярских злоупотреблений – от Глинских, до Захарьиных…

– Осунулся ты, милый, помрачнел… Морщины резче выступают от дум твоих тяжких… Неужто думаешь, что за братьев буду заступаться?.. Твоей воли перечить не смею – если на твоя воля царская… Токмо если ты с чужого голоса и по чужой воле братьев удалил от себя, со двора прогнал – тогда Господь тебе судья… Думай и действуй твёрдо и решительно, без оглядки на советчиков своих… Я ведь раньше от всей души одобряла твою дружбу и с Алексеем Адашевым, и с Андреем Курбским, даже с Сильвестром…

– …Почему даже с Сильвестром?

– А потому что ты больше всего прислушивался к наставлениям и советам Сильвестра… А потом уже Алексея, Андрея… Иногда мне казалось, что, если Сильвестр сказал бы тебе, откажись от своей супруги Анастасии – так надо Господу, не гневи Бога! – ты бы отказался от меня… А что говорить о моих братьях Даниле и Никите?.. Наверняка, сказал тебе Сильвестр – откажись от Захарьиных, не гневи Бога… Вот ты и отказался от помощи самых преданных нам людей…

– Остановись, Анастасия… Сколько слез мы выплакали с тобой тогда на богомолье над гробиком несчастного Дмитрия…

– Но нельзя же его гибель приписывать только нерадивости моих братьев… Иван, милый, неужели ты по-прежнему считаешь, что в том несчастье виноваты только одни мои братья безвинные…

Иван попытался погладить Анастасию по голове, но царица спокойно и твердо отстранила его руку. Иван, немного задумавшись, произнес глухим не своим голосом, в котором было замешано столько тоски и печали:

– …Когда-то ты думала не так… – Иван поежился от пробежавших по спине мурашек. – …Это сейчас, когда у нас с тобой есть сын-царевич Иван, когда ты снова брюхата, можно вести такие речи… А вспомни, что было с нами тогда на Белоозеро?.. На тебя страшно было смотреть… Да и братья тогда у тебя и у меня в ногах валялись – о своей вине перед Господом голосили, что сгубили младенческую душу Дмитрия… Али позабыла, Анастасия?..

– Ничего не позабыла… – Анастасия тяжело вздохнула. – …Время раны душевные лечит… Наверное, ты прав, что, не будь сына, и не жди я снова ребенка, по другому бы на мир глядела… Черным мне бы этот мир без маленького Дмитрия казался – это точно… А сейчас… Не знаю, что сейчас… Ведь мне передается твое отношение с друзьями-советниками… Женское сердце – вещун великий… Разве я не ощущаю, что тон твоих речей с советниками старыми после изгнания из ближней Думы изменился?.. Разве я не вижу, что, несмотря на их радость при удалении от тебя Данилы и Романа – их трудами и помыслами – появилась натянутость в ваших взаимоотношениях… Разве я не замечаю жестокий блеск в твоих глазах, когда ты говоришь о Сильвестре, Адашеве, Курбском… Скажи, Иван, ведь они, а не мои братья виновны в гибели маленького Дмитрия – не так ли?.. Ведь они все так устроили и подговорили старца Максима Святогорца, чтобы он напугал тебя зачем-то зловещим пророчеством… Зачем им нужны были твои и мои страдания, муки не выносимые – словно они смерти нашей желали… Разъединить нас с тобой задумали… Словно знают, что мне без тебя не жить, а тебе без меня… Ты что-то не договариваешь… Не мучай меня, откройся мне, ладо мое…

«Может, сказать ей о том, что мне поведал с глазу на глаз перед ссылкой боярин Семен Ростовский?.. Об измене Сильвестра, Адашева, Курбского, их тайной связи с Владимиром и Ефросиньей Старицкой… – размышлял Иван, гладя нежно голову Анастасии. – Только зачем ее тревожить? Скоро ей снова рожать – ни к чему ей новые волнения и сомнения… То дела и тайны государственные – мужские… Незачем нежных жен вмешивать в государевы дела… В конце концов, удалось успокоить смуту в государстве, престол зашатавшийся укрепить… Совсем ни к чему вносит раздор в отношения ближних советников с царицей… Это только во вред делам и реформам продолжающимся… Ведь все же реформы заработали – что я, царь, без помощи своих ближайших советников… Нечего распаляться и царицу распалять ненужными подозрениями… Дмитрия-царевича не воротишь – царствие ему небесное… Может, то что я простил его возможных погубителей, я его в рай Небесный определил – малютку безвинного… Через него зло новое на Руси святой не будет уже столь страшным и безнаказанным… Потому и прощаю… Все простил изменникам, возможным его убийцам, что Господь меня утешил снова сыном-наследником, утешит и новыми сыновьями и дочками…».

Иван тяжело вздохнул, удрученно покачал головой и сказал:

– На богомолье, видя твои страдания и терзания над гробиком маленького царевича Дмитрия, которому я приказал присягать – и ведь все присягнули! – я в душе поклялся Богу найти виновных и никого не пощадить… Только мне потом странное видение во сне было… Никому и никогда не рассказывал – тебе первой говорю… Сразу же после рождения Ивана приснился мне старец Максим Грек… Машет мне рукой с небес, мол, что-то мне важное хочет сказать… Я без всякого удовольствия, помня о его жутком пророчестве, которое осуществилось самым дьявольским образом, мазнул ему рукой – спускайся на землю и говори, что хочешь сказать… А он спустился, встал передо мною на колени и произнес только три слова: «Прости за все!». Я его подымаю с колен, говорю – «В чем же твоя вина-то?». А он молчит и только плачет… И вдруг до меня мысль доходит, что его-то, мудреца-философа тоже втемную лихие ушлые людишки обманули, настроили его на пророчества… А сами слова его в дела страшные претворили… Да так хитро, что крайними твоих братьев Данилу и Никиту выставили… Я его спрашиваю: «Кто виноват? Кто убийцы и изменники? Говори…». А он только горько плачет и плачет… И чувствую я, что словом он клятвенным – с Богом ли, с Дьяволом ли, или с кем из лихих людей на земле повязан – что ничего ему нельзя сказать лишнего… Я разумею – он может только кивать головой, отвечая положительно или покачивать головой при отрицательном ответе… И еще я почуял, что мудрости он человек, что на земле, что на небе, – необычайный… И, догадываясь, что он может ответить таким образом всего на несколько насущных вопросов, я без всяких разговоров лишних спрашиваю: «Тебя после убийства царевича Дмитрия на богомолье отравили?». Он горько усмехнулся и кивнул головой. Интересно мне знать ведь, если он стал игрушкой в руках убийц, и сподобился на такое жуткое пророчество – стал он угоден Богу или Дьяволу, куда его определили на небесах? Я его спрашиваю: «За свое убийственное пророчество, за содействие вольное или невольное погубителям сына безвинного Дмитрия ты в ад попал?». А он снова еще горше улыбнулся и покачал головой, мол, нет, не в ад… И тут вдруг до меня дошло, что ему пора покинуть меня, и времени всего-то у меня всего на один вопрос – и то не известно, успеет или нет ответит преподобный старец… И я торопливо выдохнул: «Что мне делать с моими изменниками, погубителями Дмитрия безвинного – неужто простить и забыть все обиды и боли?» А он радостно закивал головой и быстро засобирался к себе восвояси… Совсем уже отлетел Максим Грек к себе на небеса, а я уже зная, что больше уже не получу от него никакого ответа, все же крикнул ему вослед: «Ведь так не бывает, чтобы изменникам, еретикам-отступникам да убийцам прощать…»… Знаю, что ответа Максимова не дождусь… И вправду никто мне не ответил… И проснулся я мгновенно в холодном поту – а в голове кто-то мне мысль, как острую иголку вонзил – «Почему не бывает?.. А вот и бывает!.. Ты же русский царь – наместник Божий на земле… Вот по-царски прости своим изменникам да еретикам-отступникам. Не цари бы им мстили – на полную катушку… А ты царь… В правой мести человек силу обретает, да душой тончает… В неправой мести человек любой, будь хоть царем, душу губит… А когда царь великодушно прощает даже зло своим подданным, то с Небес от святителей добрый знак получает…»

Анастасия внимательно заглянула в глаза прервавшему речи супругу и нежным грудным голосом сказала:

– Наяву ли, во сне ли все мои мысли, все мои дороги к тебе, мой царь-государь, к одному лишь тебе, родимый… Скажи, был ли после того сна добрый тебе знак?.. Или весь этот сон наваждением лихими обернулся?

Иван нежно обнял Анастасию и признался, как на духу:

– Да, конечно, добрый знак от святителя Николы Чудотворца случился скоро… Английский капитан Ченслер приплыл до русской земли – и к монастырю святителя Николая пристал… А после пира в честь капитана ли, святителя ли Чудотворца ты мне сына-наследника подарила… Вот так-то, Анастасьюшка, голубка моя сизокрылая… Такой добрый знак…

– И что же теперь?.. – царица вопросительно глянула в глаза царю, словно заглядывая в его душу.

– А то, что прощу я… уже простил своим изменникам… Царево дело – добро, а не лихо его людям делать… Господь со мной в таком царевом деле…

– И убийцам царевича Дмитрия простишь?.. Или все вины погибельные на согбенные спины несчастных моих братьев возложишь?..

Ничего не ответил царь, только тяжелее прежнего вздохнул… Только еще горше усмехнулся в душе – знать бы где еще соломки подстелить, чтобы падать насмерть сердцу не больно было на ледяных скользких виражах русской истории…

4. Сношения с морской державой

В 1555 году капитан Ченслер как посол королевы Марии Тюдор и ее супруга Филиппа Испанского вновь доплыл из Англии до русской пристани Святителя Николая Чудотворца на двух кораблях, принадлежащей английской торговой компании, с поверенными купеческого сообщества для заключения торжественного торгового договора с царем. Иван с новой милостью принял в Москве англичан, поскольку венценосные супруги Мария и Филипп письменно изъявили искреннюю благодарность и признательность русскому царю в самых сильных выражениях. Учитывая тот факт, что англичане создали у себя на родине торговую компанию, называемую «Русским торговым обществом» и стремящуюся к освоению новых рынков, царь со своей стороны предложил учредить особый смешанный совет с участием московских купцов для рассмотрения прав и вольностей, которые требовали для себя иноземцы.

Царь дал в честь капитана Ченслера и купцов компании Грея и Киллингворта несколько роскошных обедов, сажая англичан напротив себя и неоднократно подымая тосты за английскую королеву Марию, называя ее «любезнейшею сестрою». После чего уполномоченный царем дьяк Висковатый с лучшими московскими купцами приступили к многостадийным переговорам с англичанами. По результатам успешных переговоров царь Иван дал англичанам торговую жалованную грамоту, согласно которой они могли свободно купечествовать по всей русской земле без всякого стеснения, не платя никаких пошлин.

Положили, что главная мена товаров будет в Колмогорах (на месте нынешнего Архангельска) осенью и зимой и что цены остаются произвольными. Англичанам по льготной грамоте были предоставлены большие преференции в беспошлинной торговле: право свободного проживания в русских землях, иметь дома, лавки, слуг и работников. Англичане вправе брать клятву с наемных работников в точном исполнении обязанностей; при нарушении клятвы наказывать, увольнять и нанимать новых работников. Всякие обманы в купле-продаже и русских и англичан расценивались как уголовные преступления. В случае преступления англичанина в дело обязан был вмешаться и решать все сам царь – таково было условие подданных королевы.

Именем царя обещалось строгое и скорое правосудие при жалобе английских купцов на русских. Если – Боже упаси – на русской земле был бы убит или ранен кто-нибудь из англичан, то правительством русским обещался строгий и немедленный сыск – дабы преступник получил законное наказание в пример другим. Если же какой-либо английский купец арестовывался за долг, то пристав не мог подвергать его тюремному заточению, если за должника ручаются его поручители – при отсутствии поручателей должник отводится в тюрьму. Англичане высоко оценивали роль русского царя: только он, как законный судия, имел право отнять у преступника честь и жизнь, но не касался имения…

Именно с того приснопамятного времени, когда англичане, разыскивая путь в Китай и Индию через Ледовитый Океан послали на север три корабля, из которых один капитана Ченслера был занесен в устье Северной Двины к монастырю святителя Николая Чудотворца, та забытая Богом монастырская пристань оживилось и сделалась важным торговым местом. С легкой руки капитана корабля Ченслера те места быстро преобразились: неподалеку от бедного захолустного Николаевского монастыря с близлежащими пятью домиками англичане построили большой красивый дом и несколько огромных складских помещений для своих товаров – сукна и сахара. Распоряжением царя им дали землю, огороды и заливные луга.

Англичане, конечно, обрадовались царским льготам по торговле, только предлагаемые цены купцов русских за сукно и сахар английские казались им очень низкими. Потому, надеясь на значительно большее обогащение в далеких экзотичных землях, несравнимое с Русским Севером, английские капитаны и купцы по-прежнему стремились нащупать северный морской путь в Китай и Индию. Однако их капитаны от устья Двины доходили только до Новой Земли, откуда – устрашенные бурями и ледяными торосами – возвращались назад…

Царь сразу же после появления капитана Ченслера в Москве задумал заложить в устье Двины рядом с Николаевским монастырем крепость. Но по иронии судьбы только в год его смерти, в 1584 году царские воеводы заложили там деревянную крепостцу Новые Холмогоры, и этот год считается основание Архангельска… А задумки царя насчет англичан были большие: добиться от королевы согласия на свободный выезд из Англии в русские земли многих мастеров и инженеров, ремесленников, медиков и рудознатцев… Думал государь как использовать торговый союз с Англией и в противостоянии с Литвой и Ливонией для выхода Руси к Балтийскому морю…

26 февраля 1556 года Анастасия родила дочь Евдокию… Сразу же после этого царь вызывает к себе Осипа Григорьевича Непею – вологодского наместника – повелевает ему быть первым русским послом в Англии и представляет его Ченслеру. Царь кроме поручений общего характера и вручения королеве верительной грамоты наделяет посла особыми полномочиями вести с королевой доверительные переговоры политического характера от имени государя. Вместе с Ченслером Осип Непея отбывает из Москвы, с богатыми дарами для королевы Марии Тюдор и ее супруга Филиппа и с дружелюбной грамотой Ивана IV, желавшего упрочить государственные сношения с Англией.

21 июля 1556 года Ченслер отправился в Англию с пятью тяжело гружеными кораблями, на одном из них плыл царский посол Осип Непея. Счастье, дотоле всегда сопутствовавшее капитану Ченслеру, на этот раз ему изменило. Попав в сильнейшую бурю, корабли разбились о рифы, а сам Ченслер погиб у берегов Шотландии. Вследствие бури, посол Непея растерял все царские дары королеве и большую часть своего экипажа, а сам был выброшен на шотландский берег…