Годунов. Последняя кровь

Глава 10

Сражение 24 августа, начавшееся с утра, во многом напоминало ход сражения 22 августа: Ходкевич, имея перевес в коннице, применил массированный кавалерийский удар, противника встретили конные сотни Пожарского, не желая ничего и никому уступать. От Донского монастыря Ходкевич направлял в бой свои свежие подкрепления, стараясь переломить сражение в свою пользу. Пожарский лично покинул свой штаб с небольшим отрядом и попытался кардинально изменить картину боя на своём участке, однако не решился переправить все свои войска на помощь попавшему в трудное положение Трубецкому. Пожарский приказал переправиться через Москву-реку полкам воевод Лопаты-Пожарского и Туренина. Воеводы встали на правом фланге – у Крымского брода, рядом с укреплением казаков Трубецкого – и успешно, без потерь, отразили нападение поляков. Но центру и правому флангу германских полков гетмана Ходасевича удалось потеснить казаков Трубецкого. К тому же сильная венгерская пехота гетмана прорвала порядки казаков у Серпуховских ворот. Казаки Трубецкого не выдержали этого удара у Серпуховских ворот и обратились в беспорядочное бегство. В итоге польские отряды отбросили казаков и ополченцев к валу Земляного города. Поляки уже стояли неподалёку от Кремля и заняли один из острожков ополченцев.

Это был узловой момент сражения: Гетман Ходкевич приказал своей наёмной немецкой пехоте и спешившимся запорожским казакам начать штурм укреплений Земляного города. Здесь из последних сил держали оборону ополченцы, ведя прицельный огонь из пушек, пищалей и луков, время от времени вступая в жестокие рукопашные схватки с врагами. Несколько часов продолжался ожесточённый бой на Земляном валу, но всё же ополченцы не выдержали натиска противника и начали сдавать свои позиции, отступать. Гетман Ходкевич лично сам руководил наступлением своих войск на дрогнувших ополченцев; русский летописец, современник страшной сечи, писал: «Гетман скачет по полку всюду, рыкая на своих, повелевает крепче бить оружием своим».

Несмотря на замешательство, ополченцы, как могли, закрепились на развалинах сожжённого города, засев в ямах и городских развалинах, как-то сумели замедлить наступление противника. К тому же польские всадники среди развалин сожжённого города не могли действовать с должной скоростью, уверенностью и эффективностью. Пожарский воспользовался заминкой поляков в сражении, спешил часть конников-ополченцев, благодаря чему создавал в нужных местах перевес своей пехоте.

Только казаки Трубецкого, наблюдая за тем, как бьются ополченцы Пожарского, то отступая, то тесня противника, не предпринимали никаких действий, стояли пассивно и ждали распоряжений военачальников. А команд-распоряжений вступить в бой на помощь ополченцам не было. Некоторая часть казаков открыто говорила, что и Трубецкой им не указ, они вообще отказываются драться даже при приказе князя идти на помощь дворянам-ополченцам. Эти казаки в решительные моменты сражения заявляли:

– Они, дворяне, богаты и ничего не хотят делать, мы же наги и голодны, и одни бьёмся…

– Так не выйдем с дворянами на бой вместе никогда…

– Пусть сами богатые дворяне воюют и победу ищут – только без нас…

Видя устранившихся казаков и бездействие их военачальника Трубецкого, Пожарский подозвал к себе Минина и послал того за келарем Троицкого монастыря Авраамием Палицыным. Впрочем, тут же исправился:

– Сам за Палицыным не ходи, ты мне здесь нужен. Пошли за ним… Пусть идёт к казакам и уговорит выступить. А я тебе в переломный момент дам три сотни отборных воинов на конях, и ты с ними по полякам ударишь!

– Знамо дело, в атаку поведу, ударим… Только с переломным моментом не прогадать… – Минин вытер вспотевший лоб и спросил: – Что обещать казакам Трубецкого, может, наших денег?

– Нет, без денег, – отрезал Пожарский. – Пусть Палицын их усовестит на свой манер так, чтоб проняло казаков… Келарь же выдумщик, во какие грамоты писывал. И пусть здесь тоже не промахнётся с казаками… Он же на них имеет огромное влияние…

– Это точно, Авраамий влияние имеет на казаков побольше нашего… – Минин закашлялся. И, откашлявшись, осторожно спросил Пожарского: – Может, Авраамий пообещает казакам выплатить жалованье из монастырской казны? А мы им казну потом восполним – как?

Пожарский пожевал губами, ничего не ответил, только покачал головой, пусть решение примет сам келарь Палицын, пришедший с ополченцами в Москву. И подумал, тяжело вздохнув, князь Дмитрий Михайлович: «Вот я надеялся на помощь игумена звенигородского монастыря Исаии – только где она, эта помощь? Наверное, нет у него возможностей занять митрополичью кафедру в Крутицах. Наверное, митрополиты Ярославский и Казанский мне не помощники – пока… Или совсем не помощники… А кому они помощники, если вообще устранятся от помощи народному ополчению и Земскому правительству?..»

Таким образом, уговорили Авраамия в сопровождении многих дворян-ополченцев пойти в стан казаков, убедить их выступить против поляков, не позволить тем провезти обоз с продовольствием в Кремль. Келарь пошёл к самому важному месту, к Клементьевскому острогу, где стояла толпа казаков, и обратился к ним с речью:

– От вас началось дело доброе, вы стояли крепко за православную веру и прославились во многих дальних государствах своею храбростью. А теперь, братья, хотите такое доброе дело одним разом погубить? Нельзя так. Бог поможет вам в святом освобождении Отечества от врагов Московского государства.

Слова Авраамия о том, что он посулил казакам всю монастырскую казну, если те помогут Пожарскому, тронули казаков. Они отвечали, что они готовы выступить и умереть за православную веру, и без победы к себе назад не возвратятся, только пусть келарь едет в другие таборы к казакам у Яузских ворот и также уговорит их выступить сообща. Палицын поехал и на берегу реки увидел множество полупьяных, мучавшихся бездельем или играющих в зернь казаков. Всех казаков уговорил келарь выступить против поляков, рассказав им об одном из великих чудес святого Сергия Радонежского.

– Сергиев! Сергиев! Сергиев!

С этим криком казаки на конях переправились через Москву-реку в Замоскворечье и ударили в правый фланг польских войск гетмана Ходкевича. Видя неожиданную помощь казаков, подвигнутых келарем Палицыным, ополчение Пожарского также двинулось вперёд. Острог Клементьевский снова был отбит у поляков, а пехота ополченцев залегла по всем ямам и канавам, чтобы не пропустить польское войско Ходкевича с его обозом в Кремль.

Уже начало темнеть, а решительного момента, о котором говорил Пожарский Минину, в сражении так и не наступало. По всем русским полкам пели молебны со слезами, с нижайшей просьбой воинства, чтобы Бог избавил Московское государство от врагов-оккупантов. Воинство ополчения всей ратью дало обет в случае очищения Москвы от поляков поставить три храма: во имя Сретения Богородицы, Иоанна Богослова и митрополита Петра. Надо было кардинально переломить ситуацию в сражении за Москву-столицу.

Сделать решительный шаг в сражении суждено было человеку, который начал великое дело Очищения Московского государства от оккупантов и предателей.

Минин подошёл к Пожарскому и завёл речь о решительном переломном моменте сражения:

– Не забыл, Дмитрий Михайлович, о нашем разговоре? Наступает решающий момент битвы.

– Не забыл. Сейчас или никогда…

– Лучше сейчас… Дай мне людей… Три или сколько там сотен… Чтобы промыслить над польским гетманом…

Пожарский ответил спокойно и с большим уважением к человеку, первым заговорившему об Очищении, много сделавшему, чтобы дело Очищения состоялось:

– Хорошо, бери кого хочешь и действуй!

Минин улыбнулся и сказал:

– Первым делом возьму известного тебе, князь, перебежчика ротмистра Хмелевского, у которого давние счёты с гетманом Ходкевичем… Для гетмана ротмистр, конечно, предатель… Вот и я хочу показать полякам, что не только у нас есть такие предатели, как засевшие в Кремле бояре или Гришка Орлов. Но и у поляков тоже есть предатели-перебежчики, как Хмелевский. Так что будем квиты, гетман, через наших и ваших предателей.

– Одного ротмистра-перебежчика тебе маловато будет, – улыбнулся Пожарский. – Может, и меня возьмёшь, ради хорошей компании, чтоб легче и проворней было ударить по пешим ротам Ходкевича.

– Тебя нельзя брать, Дмитрий Михайлович, – в тон князю, с добродушной улыбкой ответил Минин. – Кто же будет общее командование ополчением осуществлять, как не ты… Одного моего прорыва недостаточно будет, тебе же надо будет закрепить наш успех, бить поляков дальше… Так что вместе переломим ситуацию и вместе победим…

– Добро! Всё в наших руках. Но ты уж не подкачай со своим прорывом. Обрати поляков в бегство. А мы уже потом ударим по бегущим и застывшим от испуга…

Минин отобрал триста с гаком лучших дворян-конников вдобавок к ротмистру Хмелевскому и стремительно атаковал пешие роты поляков, стоявшие у Красных ворот. Нападение русской конницы, тем более вечером, когда поляки отдыхали от дневного сражения, было подобно грозе зимой или снегу летом. Поляки, завидев конницу Минина, не принимая встречного боя, бросились бежать наутёк к германскому стану, причём одна бегущая рота сминала другую, застывшую в ужасе и непонимании того, что происходит…

Пехота ополчения по приказу Пожарского вышла из ям и пошла в наступление в Замоскворечье, всё круша на своём пути. И пошла вперёд конница ополчения, и казаки поддержали порыв ополченцев, все вместе в дружном русском натиске били и били оккупантов. Поляки и наёмники некогда могучего войска гетмана Ходкевича спасались бегством, не в силах сохранить организованность и боеспособность в беспорядочном отступлении. Потеряв свыше 600 человек – а это огромные потери при не столь многочисленном польском войске, – Ходкевич отступил со своим войском на Воробьёвы горы и глубокой ночью в свой старый стан на Поклонную гору.

Разгорячённые ополченцы хотели преследовать поляков дальше в темень до их полного уничтожения, но воеводы, выполняя приказ Пожарского, остановили их. А казакам представилось вспомнить пророчество келаря Палицына о том, что Бог поможет казакам, если те помогут ополченцам Пожарского. Несколько сотен возов с разными запасами достались победителям, конечно, львиная доля польской добычи досталась казакам, те первыми ринулись на знатные трофеи и разграбили всё дочиста.

Узнав о грабеже казаков, Пожарский не стал шибко расстраиваться, сказал только Минину:

– Пусть потешатся, раз желание пограбить у казаков такое огромное.

Минин недовольно пробурчал:

– У меня тоже были свои планы на польский обоз… Казну ополченскую поправить, а то отощала казна-то наша в последнее время…

Пожарский нежно обнял Минина, утешил того без лишнего подтрунивания по поводу «упущенного польского обоза» и со слезинками на ресницах вдохновенно поздравил того:

– С победой! Заслужил ты победу, ополченский староста Минин!

– С победой, Дмитрий Михайлович! – ответствовал в слезах искренней радости Кузьма Минин. – Ты более меня заслужил победу нашу долгожданную, князь… Кремль очистим, всю Русь святую очистим, добьёмся, кровь из носа, очищения Отечества от врагов и предателей…

Они долго стояли в ночи, прислушиваясь к продолжающейся стрельбе, присматриваясь к зареву пожаров на западе столицы. Они знали, что сегодня они не уснут до тех пор, пока разведчики-ополченцы не доложат им, что восходящий рассвет застанет сильно поредевшую в московских битвах польскую армию гетмана Ходкевича, понуро двинувшуюся по Смоленской дороге к Можайску…

Глава 11

Поражение гетмана на подступах к Кремлю предопределило падение польского кремлёвского гарнизона. Как выяснилось, из знаменитой польской кавалерии осталось всего около четырёхсот воинов. Не могло быть никакой речи о пополнении войска гетмана в Вязьме, Смоленске и даже на территории коронной Польши. Более того, осознав, с каким «великим срамом» гетман побежал к Можайску, Вязьме и далее везде «без остановок», запорожские казаки тут же бросили неудачливого гетмана, предпочитая самостоятельно промышлять разбоем и грабежами на русской территории.

Уход польского войска буквально из-под стен Кремля вверг «кремлёвских сидельцев» в прострацию и ужас. Один из осаждённых польских шляхтичей, Невяровский, по примеру своего соплеменника-друга Самуила Маскевича, впоследствии вспоминал:

«О, как нам горько было смотреть, как гетман отходит, оставляя нас на голодную смерть, а неприятель окружил нас со всех сторон, как лев, разинувши пасть, чтобы нас проглотить, отнял у нас реку…»

В этом горьком стоне шляхтича сквозит ужас не только от голодной обречённости, но и от нехватки воды, а также полнейшей безысходности осаждённых под разинувшим пасть львом ополчения и казачества. Рядовые ополченцы и казаки, в отличие от их военачальников Пожарского и Трубецкого, ещё не догадывались, что московская битва и разгром польского войска Ходкевича стали знаковым, поворотным событием Смутного времени, излёта Смуты перед окончательным очищением Московского государства, когда ещё долго надо восстанавливать порядки управления в поруганном царстве поголовного предательства и разрухи.

Московские бои 22–24 августа со всей очевидностью показали, что ни народное второе ополчение под началом Пожарского и Минина, ни казачество подмосковных таборов под началом Трубецкого самостоятельно, своими силами, разбить бы войско Ходкевича не смогли бы. Совместная победа ополченцев и казаков отчасти сплотила их, но реальное объединение всех сил под стенами Кремля было насущной необходимостью, поскольку за кремлёвскими стенами окопался сильный боеспособный польский гарнизон полковника Струся. Да и в округе Москвы и на дальних подступах к столице бродили многочисленные разрозненные отряды польских и казацких авантюристов и разномастных банд разбойников.

Но как объединяться ополченцам Пожарского и казакам Трубецкого – под чьим общим командованием?..

Минин со всей присущей ему прямотой на сборе всех воевод ополчения пожаловался Пожарскому:

– Я-то, Дмитрий Михайлович, грешным делом надеялся, что поражение гетмана помирит нас с казаками, сплотит нас общая победа. А выходит, не так, много ссор с казаками… Не поймёшь толком, то ли раньше, до боёв с поляками, было больше ссор, то ли сейчас, после боёв…

– Говори яснее, – прервал его князь, – что ты имеешь в виду, говори как есть, без утайки перед воеводами…

– А чего таиться, – Минин неторопливо почесал затылок, – гонцы от князя Трубецкого ко мне зачастили… Приглашает нас с тобой, Дмитрий Михайлович, к себе…

– Это я знаю, ты мне говорил…

– Да только Трубецкой не просто так нас приглашает, зовёт нас под свою руку. Берёт он на себя общее командование, а мы с тобой, Дмитрий Михайлович, как бы в его подчинении оказываемся… Казаки шуткуют: а как иначе, не может стольник командовать боярином… Я и так, и сяк, только ссора нам с казаками ни к селу, ни к городу…

– Верно мыслишь и правильно говоришь, излишние споры и ссоры с казаками нам сейчас ни к чему. Прознают про это поляки за стенами Кремля, только возрадуются распрям между военачальниками казаков и ополченцев…

– Но это не всё, князь… – Минин пожевал губами, оттачивая мысль так, чтобы не обидеть Пожарского. – Сегодня с утра снова были гонцы оттуда. Боярин Трубецкой в ультимативной форме потребовал нашего с тобой подчинения ему. Более того, мы с тобой, Дмитрий Михайлович, чуть ли не ежедневно должны являться в стан к боярину за его приказаниями по войску ополчения…

«Ещё раз прямо в глаза меня уколол тушинский боярин низким чином стольника, – с нескрываемым отвращением к “тушинскому вору” и к его первому боярину тушинской думы Трубецкому подумал Пожарский. – Ведь не было у меня никакого желания бегать в Тушино за боярством, хоть люди вора и звали туда неоднократно. Но ведь и распря с Трубецким нам во вред. Надо решаться и ехать к нему, “тушинскому боярину”. Он поднял руку, призывая к тишине и вниманию загалдевших после слов Минина бояр, и спокойно, не форсируя голоса, произнёс:

– Хорошо, я поеду в стан Трубецкого…

– А как же я? – очнулся через какое-то время после удивившего ответа князя Минин.

– Куда же мне без тебя, одному? – улыбнулся одними губами Пожарский. – Вместе поедем, староста, собирайся…

Минин тут же встал и непонимающе переглянулся с воеводами. Те поняли многозначительный взгляд старосты. Послышались громкие голоса встрепенувшихся от недоумения воевод:

– Про Ляпунова позабыли…

– Тоже Трубецкой и Ляпунов поначалу ладили…

– А потом Трубецкой сдал Ляпунова…

– И обрёк тушинский боярин воеводу рязанского на гибель…

– На смерть напрасную обрёк «начального человека» Трубецкой…

Пожарский снова поднял руку, призывая к тишине и спокойствию, и сказал воеводам:

– Всё-таки победа над поляками гетмана должна нас сблизить с казаками. Если казаки уйдут от Кремля, то это будет поражением без боя нашего ополчения. Мы сегодня же, прямо сейчас едем с Мининым в стан Трубецкого для установления общего управления над войсками…

– Не прогадаешь, Дмитрий Михайлович? – спросил князя один из опытнейших воевод ополчения Лопата-Пожарский. – Ведь Трубецкой зовёт тебя под своё начало, пусть под свою правую руку… Но ты окажешься у него в подчинении…

– А лучше будет, если казаки без общего командования, вообще без всякого командования начнут разбегаться? – Пожарский ударил кулаком по столу и тут же без промедления продолжил: – Договоримся с Трубецким делать всё сообща при общем управлении. Так мы всё устроим, что все грамоты и приказы по войскам ополчения и казаков будут выходить от имени нас с Мининым и Трубецкого…

– Имя Трубецкого на первом месте будет или после твоего имени, князь? – допытывался неугомонный воевода Лопата-Пожарский…

– Разве есть значительная разница, чьё имя и подпись будет впереди? – спросил, поморщившись, князь Дмитрий. – Лишь бы содержание грамот и их предназначение было бы верным и необходимым для нашей окончательной победы, для полного очищения Москвы от врагов и предателей.

Пожарский мысленно уже решил, что при объединении обоих ратей ополчения и казаков во главе общего командования встанет новый твёрдый триумвират: Трубецкой, Пожарский и Минин, пусть при номинальном главнокомандовании боярина Трубецкого. «Покладистым и уступчивым меня с чином стольника не тушинское боярство Трубецкого сделало, а то, что я буду из всех сил содействовать тому, чтобы казаки из Москвы не разбежались, стояли до последнего. А там посмотрим, чья возьмёт после очищения Москвы от поляков, при создании Земского правительства, выборах царя на Земском Соборе» – так думал Пожарский, подъезжая вместе с Мининым к стану Трубецкого. Князь не взял нарочно никого из воинов сопровождения, чтобы казаки не подумали, что при объединении и сближении с ними они имеют дело с осторожными, слишком пекущимися о своей собственной безопасности трусами, не нюхавшими в бою пороха…

До общих грамот под тремя именами – Трубецкого, Пожарского и Минина – была отдельная грамота, известная из русских летописей, под именем одного князя Пожарского относительно поджигателей вражды между ополченцами и казаками:

«По благословению великого господина преосвященного Кирилла, митрополита Ростовского и Ярославского, и всего освящённого собора, по совету и приговору всей земли, пришли мы в Москву, и в гетманский приход с польскими и литовскими людьми, с черкасами и венграми бились мы четыре дня и четыре ночи. Божией милостью и пречистой Богородицы и московских чудотворцев Петра, Алексея, Ионы и Русской Земли заступника чудотворца Сергия и всех святых молитвами, всемирных врагов наших, гетмана Хоткеева с польскими и литовскими людьми, с венграми, немцами и черкасами от острожков отбили. В город их с запасами не пропустили, и гетман со всеми людьми пошёл к Можайску. Иван и Василий Шереметевы до 5 сентября к нам не бывали; 5 сентября приехали, стали в полках Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, и начал Иван Шереметев с старыми заводчиками всякого зла, с князем Григорием Шаховским, да с Иваном Плещеевым, да с князем Иваном Засекиным, атаманов и казаков научать на всякое зло, чтобы разделение и ссору в земле учинить, начали наговаривать атаманов и казаков на то, чтоб шли по городам, в Ярославль, Вологду и другие города, православных христиан разорять. Да Иван же Шереметев с князем Григорием Шаховским научают атаманов и казаков, чтоб у нас начальника, князя Дмитрия Михайловича, убить, как Прокофия Ляпунова убили, а Прокофий убит от завода Ивана же Шереметева, и нас всех ратных людей переграбить и от Москвы отогнать. У Ивана Шереметева с товарищами, у атаманов и казаков такое умышленье, чтобы литва в Москве сидела, а им бы по своему таборскому воровскому начинанью всё делать, государство разорять и православных христиан побивать. Так вам бы, господа, про такое злое начинанье было ведомо, а жить бы вам с великим опасеньем и к нам обо всем отписать, как нам против таких воровских заводов стоять».

Как в воду глядел Пожарский, опасаясь переменчивых настроений казаков в их пьяных подмосковных таборах: уже в начале – середине сентября среди них пошли опасные разговоры, что-де надо отъезжать от голодной Москвы и отправляться гулять по северным русским городам и добывать пропитание и трофеи разбоем. Их атаманы и простые казаки-рубаки открыто кричали в лицо ополченцам, что «люди таборов» голодны, раздеты и разуты и не могут долго стоять в осаде, а в Москве под кремлёвскими стенами пусть богатые дворяне князя Пожарского остаются.

К тому времени поляки были ещё в Китай-городе, но больше прятались за кремлёвскими стенами, каждый день ждали помощи: или от безденежного короля, или от других польских и казацких разбойничьих отрядов. Этого Пожарский допустить не хотел, как и того, что казаки, уйдя из Москвы, начнут грабить и разорять северные города. Трубецкой, как ни странно, попытался умыть руки, мол, его уход казаков мало волнует.

Пожарский вскипел:

– Как не волнует тебя уход твоих казаков, князь? Они ведь теперь не только тебе подчиняются, но и мне с Мининым…

– Ну и командуй ими, если сможешь, – задиристо бросил Трубецкой. – Они без денег, еды, одежды совсем озверели. Накорми их и одень, выдай им жалованье из казны ополчения… Может, тогда и удержишь казаков…

– Так они пойдут грабить северные земли, города и сёла на Севере будут разорять твои казаки-разбойники… – не унимался Пожарский… – Мы же договаривались удержать казаков до победного конца…

– Только победный конец как-то затягивается, князь… Ничего страшного… Пограбят, откормятся мои казаки, может, по дури своей ещё вернутся под кремлёвские стены, чтобы тамошних сидельцев дограбить, – попробовал отшутиться Трубецкой. – Авось, обойдётся как-нибудь, Дмитрий Михайлович, как раньше обходилось.

Пожарский не принял шутки Трубецкого и резко возразил:

– Не обойдётся! Другие твои отряды казаков тоже разбегутся, узнав о доблестном почине твоих казаков-предателей…

– Не надо так со мной говорить, стольник, в таком тоне, повышая голос на…

– …первого тушинского боярина, получившего боярство из рук наглого вора, выдававшего себя за воскресшего царевича Дмитрия, – оборвал его Пожарский. – Не надо кичиться своим званием, князь, а лучше надо думать, как твоих казаков у кремлёвских стен удержать…