Годунов. Последняя кровь
Пожарский на радостях порывисто притянул к себе и обнял гонца и спросил:
– А что король после такого вызова воеводы? Ведь понял же сукин сын, что его послали…
Гонец с улыбкой сказал:
– Король идёт налегке без тяжёлых осадных орудий. Стоять у городища и осаждать ему не резон. Когда послали короля, то Сигизмунд пошёл куда подальше…
– А куда подальше – на Москву?
– Нет, воевода, наши разведчики говорят, на Волоколамск пошли основные силы короля, а какой-то конный отряд поляков идёт в сторону Москвы.
Действительно, скоро Пожарскому доложили, что конный отряд Адама Жолкевского был встречен в окрестности села Ваганькова, атакован и наголову разбит.
– Пленные были? Сколько их? – спросил докладывавшего воеводу Пожарский.
– Да мы пленных не брали, – смутился воевода, – по примеру казаков всех в капусту изрубили.
– Плохой пример взяли у казаков, – недовольно пробурчал Пожарский. – Впрочем, после победы историю пишут всегда победители, а не пораженцы. – Видя тень тревоги и сомнения на лице воеводы, «говорить или не говорить неприятные известия», Пожарский поторопил воеводу: – Говори всё как есть, нечего таиться.
– Нашего воина, смоленского дворянина Ивана Философова, поляки в плен в бою взяли…
– Зарубили?
– Нет, раненого с собой увели, князь…
– Вот, видишь, даже поляки пленных не рубят…
– Знамо дело, не рубят потому, что хотят о наших силах получить какие-либо сведения или ещё что узнать…
Потом, уже от других своих людей, Пожарский узнает, что раненого Философова допрашивал сам командир полка Адам Жолкевский и хотел узнать от пленного: хотят ли по-прежнему москвичи королевича Владислава? А ещё спрашивал, не голодает ли столица, много ли там жителей после сдачи польского гарнизона, людна ли Москва. Пленный без страха отвечал: «Москва людна и хлебна. Все жители в столице стоят за православную веру. А королевича, приверженца латинской веры, на царство брать не будут после победы над поляками народного ополчения и казаков».
Потом всё это повторит слово в слово Пожарскому сам отпущенный из польского плена Иван Философов, добавив, что он и королю Сигизмунду сказал то же самое, что и Жолкевскому. «А что король?» – спросил Пожарский и услышал ответ: «Сник король и лицом почернел». Потеряв надежду овладеть Москвой, где короля напугало сильное войско, показавшее свои зубы под Ваганьковом, Сигизмунд хотел овладеть хотя бы крепостью Волоколамска, захватить её для дальнейшего броска на Москву. Но крепость обороняли крепкие опытные воеводы Епанчин и Нелюба. Королевское войско трижды штурмовало крепость Волоколамска, но трижды было отбито со значительными потерями. К тому же третий штурм ознаменовался вылазкой казаков, отбивших у поляков несколько пушек. В самом конце октября Сигизмунд отдал приказ своему войску отходить в Польшу, только и с отходом, если не бегством, всё вышло неладно: из-за холода и голода по дороге поляки потеряли несколько сотен воинов.
В конце октября – начале ноября Пожарский и Трубецкой решили рассчитаться с казаками, что было знаковым событием перед организацией Земского избирательного собора, который должен был рассмотреть всех кандидатов на престол и выбрать самого достойного претендента от «всей Русской Земли». В ходе «разбора казаков на круге» было выбрано около одиннадцати тысяч «самых лучших и старших», которым раздали захваченные в Москве и её окрестностях ценные вещи, оружие и деньги. Атаманы получили по восемь рублей, есаулы – по шесть рублей, вольные рядовые казаки – по пять рублей на человека плюс небольшие «кормовые» деньги. С помощью протекции Трубецкого нескольким тысячам казаков-разбойников, входящим в разные отряды атаманов, позволили строиться в окрестностях Москвы и в других городах, не платя никому два года налогов и долгов.
Однако, как писал Троицкий келарь Палицын: «Казацкого же чина воинство многочисленно тогда бысть, и в прелесть великую горше прежнего впадало, отдаваясь блуду, питию и зерни, и пропило и проиграло всё своё имение». Через несколько дней всё казаками было пропито, проиграно и прогуляно с гулящими девицами. Большинство казаков опять остались без средств к существованию, поэтому «богатую» непьющую рать дворянского ополчения Пожарского «воровские казаки» ненавидели, привыкнув к разбою и «пожалованиям» от самозванцев-«воров». Считали, что мало им пожаловал претендент на престол Пожарский, а другой претендент «Трубецкой» не препятствовал ущемлению прав казацкой вольницы, потому и два военачальника после «недостойной расплаты с казаками» резко ухудшили свои шансы быть избранными на царство.
У казаков, в первую очередь донцов, было значительное представительство на Земском Соборе: грамоты с призывом высылать выборных людей в Москву были разосланы уже в ноябре, а сам Собор собрался в Москве на праздник Крещения – 6 января 1613 года. С некоторыми оговорками насчёт спешности созыва и неорганизованности Собор «всей Русской Земли» можно считать подлинным общенациональным форумом, когда в работе Собора принимало участие всё чёрное и белое духовенство, московское и поместное дворянство, посадское купечество и даже черносошное крестьянство. Всё вроде хорошо и правильно, только у выборных казаков, с опорой на всю казацкую массу, особое положение и формы давления. С установлением сильной централизованной власти в руках Пожарского и даже Трубецкого воровским казакам-разбойникам, которые бедокурили и грабили безнаказанно тайно или открыто, придётся отвечать за содеянное.
Поэтому возникшая откуда-то неожиданно пропаганда партии Романовых – изнутри из Москвы и извне из Польши от названного патриарха Филарета – за 16-летнего стольника стала для казаков воистину благой вестью. Как могли тот же «тушинский патриарх» Филарет, получивший сан от Первого Самозванца, или его сын Михаил, получивший чин стольника от Первого Самозванца, укорить воровских казаков на службе у обоих Лжедмитриев. Без пропаганды партии Романовых и откликнувшихся на пропаганду донских казаков, а также всех других «местных» подмосковных, костромских, брянских и прочих казаков шансы у болезненного, необразованного малолетнего стольника были практически нулевые. Именно русский разброд и шатание в рядах выборных людей на Соборе, позиция церковников с из «проромановскими иерархами», а также давление казаков, не желающих видеть на престоле «спасителей Отечества», ни Пожарского, ни Трубецкого вдруг сделало кандидатуру стольника Михаила «проходной» на трон.
Пожарский недаром беспокоился насчёт своей кандидатуры архимандрита Исаии на Крутицкую митрополию. Только из-за высоких церковных интриг, при явном влиянии издалека Филарета, Исаию не избрали митрополитом Крутицким, а дали более низкий сан архимандрита Симонова монастыря на окраине Москвы. А митрополитом Крутицким избрали в начале 1613 года знаменитого своим наушничеством и интригами архимандрита Иону, ставленника прежнего митрополита Пафнутия, бывшего игумена Чудова кремлёвского монастыря, всем известного поддержкой партии Романовых и интригами против Годунова. Только церковные интриги, с избранием митрополитом Ионы как кандидата в предстоятели церкви и местоблюстителя патриаршего престола, тем более при распущенном Пожарским ополчении и давлении казацкой вольницы, сделали весомым «казацкий переворот» и воцарение отрока Михаила «на саблях» казаков.
Фактический местоблюститель патриаршего престола митрополит Ефрем Казанский появится в Москве только летом, чтобы 11 июля 1613 года в Успенском кафедральном соборе совершить венчание и миропомазание нового государя Михаила Романова на царство. А в знаковый день, 21 февраля 1613 года, претендент на престол, сын Филарета стольник Михаил, ничего – ни ухом ни рылом не знает о том, что его избирают на царство, находясь далеко от Москвы со своей матушкой. Но именно в Неделю православия, в знаковый день 21 февраля знаковую позицию фактического местоблюстителя патриаршего престола занимает Крутицкий митрополит Иона.
Вряд ли удалось совершить «казацкий переворот» казакам в феврале 1613 года, если бы местоблюстителем патриаршего престола был ставленник Пожарского Исаия. Но Исаию «не пустили наверх» на митрополию Крутицкую церковники, сторонники партии Романовых, провели туда «карманного митрополита» партии Иону, с правом патриаршего местоблюстителя. А тогда, в феврале, согласно сохранившимся церковным хроникам того времени, случилось следующее нелицеприятное событие:
«…Бояре тянули время на Соборе, стремясь решить вопрос “втайне” от казаков и дожидаясь их выезда из Москвы. Но те не только не уезжали, но вели себя активней. Однажды, посоветовавшись “всем казацким воинством”, они послали к Крутицкому митрополиту Ионе. Насильно, выломав ворота, ворвались к нему во двор и “грубыми словесами” потребовали: “Дай нам, митрополит, царя государя на Россию, кому нам поклониться и служить и у кого жалованья просить, до чего на “гладною смертию измирати”».
Дворец Трубецкого и дом Пожарского были тогда окружены вооружёнными толпами агрессивных казаков, возбуждённых романовской пропагандой о справедливом, неподкупном царе Михаиле, ничего плохого никому не сделавшего из-за своего юного возраста. Куда деваться Ионе, если его самого в ходе хитрых церковных интриг провели на Крутицкую митрополию и в местоблюстители патриаршего престола, в обход верного союзника Пожарского, архимандрита Исаии. Только «казацкий переворот» был совершён на уровне государственного переворота, когда противники Пожарского и Трубецкого, изолировав их, силой оружия требовали от агента партии Романовых, выученика интригана Пафнутия, митрополита Иона: «Дай нам, митрополит, царя Михаила».
А «смертная» тайна тайн февральского переворота заключена ещё и в следующем: венчание на царство юного стольника Михаила Романова в 1613 году, а также приезд его отца патриарха Филарета Романова в 1619 году. Приехав в Москву в мае и совершив венчание на царство Михаила Романова 11 июля, владыка Ефрем в декабре выехал из столицы в Казань, но в дороге 26 декабря 1613 года скоропостижно, возможно, от отравления, скончался, унеся свои тайны восхождения на трон и венчания на царство Михаила Романова… После таинственно скончавшегося владыки Ефрема местоблюстителем патриаршего престола, управляющим православной церковью, какое-то время был Крутицкий митрополит Иона, по мнению его церковных современников, «человек, мало к тому “управлению” способный как по своему недальному образованию, так и по недостаткам своего мелочного, упрямого и мстительного характера». Владыка Иона был смещён с места местоблюстителя в период «междупатриаршества» и так же скоропостижно умер перед возвращением из «почётного плена» Филарета Романова, чтоб не болтать и не проболтаться о тайне восшествия на престол сына Филарета «на казацких саблях». Только и новый «старый» местоблюститель митрополит Кирилл (Завидов) Ростовский и Ярославский (участвовавший в коронации царя Михаила) как-то «вовремя» умер поздней весной, 7 мая 1619 года, как раз к срокам возвращения Филарета в православное Отечество 1 июня 1619 года по перемирию с Польшей на реке Поляновке на рубеже за Вязьмой. Филарет пробыл в польском плену восемь лет, полтора месяца и два дня и занял освободившийся «под него» патриарший престол, став из «тушинского, названного» «законным патриархом» после местоблюстителей Ефрема, Ионы, Кирилла.
Так церковные интриги скрестились с интригами партии Романовых, окружение которых агитировало на выборах царя даже не за малоизвестного болезненного стольника Михаила Фёдоровича. Но агитировало активно за его отца Фёдора Никитича, митрополита Филарета, личность которого была чрезвычайно популярна в среде воровских казаков, поскольку именно тушинский патриарх окормлял в вере в Тушинском лагере всех казаков, поддерживавших обоих Самозванцев, Лжедмитриев Первого и Второго.
Чувствуя, что почва государственной политики уходит у них из-под ног, теряется массовая поддержка их потенциальных союзников, претенденты на престол Пожарский и Трубецкой, дабы заручиться поддержкой выборных Земства, ещё не подъехавших на Собор, совершили очередную ошибку: объявили 7 февраля 1613 года перерыв в работе Собора на две недели. Именно тогда, в феврале, дерзкие своевольные казаки и совершили свой переворот, или «февральскую революцию», заметив не постепенное, но сильное убывание сил русского дворянского ополчения Пожарского. А казаки Войска Донского и прибывающие казаки с окраин увеличивали свою численность.
И был взят в оборот дерзкими казаками новоизбранный в ходе церковных интриг карманный митрополит Романовых Иона, всего считаные дни занимающий позиции местоблюстителя патриаршего престола. А Иона и не сопротивлялся «дать русского царя» казакам, когда ими были окружены дома проживания Пожарского и Трубецкого, князьям сопротивляться казакам и звать подмогу из провинции было бесполезно, тем более на всех выездах из Москвы дежурили хорошо вооружённые конные разъезды. Знамо дело, местоблюститель Иона был за то, чтоб дать казакам и всем выборным Собора русского царя. Он присутствовал при разговоре послов шведских от воеводы Делагарди, друга Скопина-Шуйского, с выборными людьми из духовенства. Послы-шведы были присланы сказать, что королевич Филипп едет в Новгород, чтоб быть избранным в Москве на Соборе. А послам в ответ были даны московские расклады выборных людей:
– А у нас и на уме нет, чтобы взять иноземца на престол Московского царства.
То же было сказано польским послам выборными людьми из духовенства, опять в присутствии местоблюстителя Ионы, когда уже шляхтичи-послы стали напирать на то, что королевичу Владиславу Москва и почти все города русские крест целовали. А послам-шляхтичам в ответ:
– Присяга королевичу Владиславу отменена.
– Кем?
– Земством.
– А избираться королевич Владислав может?
– Может, конечно, избираться не запрещено, но у выборных людей нет на уме желания посадить на трон московский Владислава-королевича, которого когда-то звали, а он не приходил на трон, не любя православие.
Главные действующие лица «февральской революции» – казаки и выдвинутый за кулисой от партии Романовых местоблюститель патриарха, новоиспечённый митрополит Иона – независимо друг от друга, были за публичное выдвижение и непременное избрание стольника Михаила, а не других русских претендентов (князей Голицына, Воротынского, Пожарского, Трубецкого, Василия Шуйского).
По приказу донских атаманов казаки местоблюстителя митрополита Иону и всех ответственных за процедуру избрания собрали вместе в Кремле и объявили решение казацкого круга: «Царь Фёдор Иванович, последний сын Ивана Грозного, благословил державствовать в Московском государстве князя Фёдора Никитича Романова, нынешнего владыку Филарета. А коль скоро владыка Филарет в Польше полонён, то от благодоброго корня и отрасль добрая и честь есть, юный сын его князь Михаил Фёдорович».
А в итоге искренне и без обиняков выдали свою казацкую волю за Божью волю:
«Да подобает по Божьей воле на граде Москве и всём Московском государстве царствовать государю и великому князю Михаилу Фёдоровичу».
По старинной казацкой были, на общем Земском Соборе казаки через своего атамана выдвинули единственного претендента на царство Михаила Романова. После выдвижения атаман, глядя в упор в глаза остолбеневшим выборным людям, положил «атаманскую отписку» с требованием утвердить Собором в качестве претендента отрока Михаила; на текст грамоты атаман небрежно швырнул обнажённую саблю.
В «Листе земских людей Новгорода Великого к королевичу Карлу Филиппу» земские люди признавались:
«…В Московском государстве воры одолели добрых людей; мы также узнали, что в Московском государстве казаки без согласия бояр, воевод и дворян и лучших людей всех чинов своим воровством поставили государем Михаила Романова».
Вопрос ребром, как будет реально царствовать затюканный, болезненный, необразованный 16-летний отрок, мало беспокоил избравших его казаков. Казаки были уверены, что царь Михаил их не обидит, когда по всем городам русским 25 февраля 1613 года были разосланы грамоты с известием об избрании Михаила Романова – казацкого ставленника:
«И вам бы, господа, за государево многолетие петь молебны и быть с нами под одним кровом и державою и под высокой рукой христианского государя, царя Михаила Фёдоровича. А мы, всякие люди Московского государства от мала до велика и из городов выборные и невыборные люди, все обрадовались сердечной радостью, что у всех людей одна мысль в сердце вместилась – быть государем царём блаженной памяти великого государя Фёдора Ивановича племяннику, Михаилу Фёдоровичу. Бог его, государя, на такой великий пост избрал не по чьему-либо заводу, избрал его мимо всех людей по своей неизречённой милости. Всем людям о его избрании Бог в сердце вложил одну мысль и утверждение».
Действительно, новый царь скоро ввёл для избравших его казаков Войска Донского право беспошлинной торговли во всех русских городах, выслал на Дон богатый «государев отпуск», для оперативного решения проблем донского казачества был учреждён Казачий приказ…
Глава 16
Буквально сразу же после избрания на царство ставленника казаков Михаила Романова тайные враги Пожарского распространили слухи, что князь Дмитрий Михайлович, «докупаясь государства», истратил 20 тысяч рублей из казны ополчения. Пожарский догадывался, откуда «растут ноги» этих клеветнических слухов – от предателей-бояр, которых он пощадил, не отдал на расправу казакам, желавшим тех унизить, побить и пограбить.
Минин знал о таких непотребных слухах и утешал, как мог, главного воеводу давно распущенного ополчения:
– Не держи обиду на сердце, Дмитрий Михайлович, отсылай всех клеветников и распространителей слухов ко мне. Я им все счета и расписки покажу с доказательствами, что ни копеечки на себя главный воевода не потратил…
– Кому-то слишком хочется вывести меня из себя после выборов, чтобы я оправдывался, опровергал обвинения… – Пожарский недовольно покачал головой и после заметной многозначительной паузы продолжил: – А мне гораздо важнее, чтобы запомнили люди добрые не очевидный факт моего фактического неучастия в выборах царя, а то, что защитил беззащитного больного отрока Михаила от поругания толпы, видя его плачевный болезненный вид при выходе из Кремля. Чего мне стоило признать «пленником ляхов» этого золотушного племянника и дядю его, боярина Ивана Никитича из партии Романовых, которые участвовали во всех боярских интригах против царей Годунова, Шуйского, поддерживали двух самозванцев, выдававших себя за царя воскресшего Дмитрия Ивановича, сына Грозного…
– Не нужно иметь семи пядей во лбу, Дмитрий Михайлович, чтобы разуметь, что самым желательным, победным выходом из Русской Смуты было бы твоё воцарение на престоле… – Минин пожевал губами, подбирая нужные весомые слова. – Если бы ты знал, князь, как я желал, как я молился, чтобы тебя избрали на царство государем-победителем как освободителя Москвы, к тому же прямого Рюриковича из рода великих князей Стародубских и Суздальских…
– Просто рода князей Суздальских, – поправил Минина, дёрнув щекой, Пожарский, – но это не важно… Понимаешь, для меня гораздо важнее, что я ни разу не изменил себе и своему долгу ни перед государями Годуновым, Шуйским, ни перед своим Отечеством… Конечно, юный князь Скопин-Шуйский как военачальник и полководец был талантливей меня… Возможно, он один бы без казаков Трубецкого разбил бы поляков Ходкевича и пленил гарнизон Гонсевского и Струся… Может, зря я отказал Прокопию Ляпунову помочь в заговоре против Василия Шуйского с целью воцарения его племянника… Но его, гениального полководца Скопина-Шуйского, уже нет на белом свете… Именно Скопин-Шуйский должен бы сесть на царство Московское, и я бы был верен ему до конца дней своих… Но боюсь, ему бы в Москве пришлось биться с воровскими казаками и не признавать «пленниками ляхов» бояр Романовых, Мстиславского, Воротынского, чтобы утвердиться на царстве…
– Помянуть бы надо Михаила Васильевича Скопина, – задумчиво сказал Минин, – надо же, я с тобой, князь, ни разу не выпивал ни в горе, ни в радости.
– Повезло тебе, староста, биться с поляками с непьющим главным воеводой. Чтоб ты знал, в нашем роду никто не пил, ни отец, ни дед, ни прадед, ни капли зелья… – Пожарский улыбнулся как-то горько и беззащитно. – Вот и наши ополченцы знали, что с непьющим воеводой легче службу воинскую ломать, потому что от трезвого, разумного и справедливого военачальника трудно, даже нельзя ожидать измены, жестокости, подлости, лицемерия… А вот неудачником меня могут назвать, ибо через меня хотели бы получить коврижки царской власти, чины и должности, вознаграждения… А без моего воцарения могут потом отозваться как о случайном никчёмном воеводе, проигравшем и соперничество с Трубецким, и с интриганами Романовыми…
– Будя тебе, Дмитрий Михайлович, не трави души ни мне, ни себе… Для меня лично ты, князь, достойнейший из достойнейших, честнейший из честнейших… Но и скромнейший излишне…
– Вот и спасибо, староста, что выделил мой главный недостаток характера – излишняя скромность… Скромность, помноженная на жуткую невезучесть…
– Не наговаривай на себя, Дмитрий Михайлович, насчёт жуткой невезучести… Мне по душе твой мягкий характер, добродушие, умение находить общий язык с людьми всех сословий – от холопа до боярина… Хотя немного везучести тебе бы, князь, не помешало…
– Какой везучести? Судить или казнить на месте бояр-предателей, не давать им защитного кокона «пленников ляхов»? – Пожарский поморщился. – Тогда бы мне пришлось дать новый виток Смуты с казнями, отмщением, бумерангом новой мести… Пусть меня запомнят главным воеводой, не замаравшим руки кровью своих соплеменников, пусть из прохвостов и предателей… Пусть вспомнят, что я мог быть причастен к пролитию русской крови, но отказался проливать… А то, что в цари не вышел – так какой из меня царь?.. Царём должен бы быть по своему таланту и призванию Михаил Скопин-Шуйский…
– А стал царём Михаил Романов, который Михаилу Васильевичу Скопину в подмётки не годится…
– Вот и поможем новому царю Михаилу Романову, чтоб он хоть в подмётки своему тёзке Скопину-Шуйскому сгодился… Ведь ничего не остаётся, как служить царю верой и правдой… – сказал серьёзным голосом без тени усмешки на лице и в интонации Пожарский. – …Защищая, как прежде, от врагов своё дорогое православное Отечество…
– Только так, дорогой моему сердцу соотечественник Дмитрий Михайлович, – пылко откликнулся Минин.
Пожарский протянул руку Минину, крепким рукопожатием благодаря за всё содеянное самого близкого своего соратника в народном ополчении, и сказал напоследок:
– И пусть мы не всё до конца сделали в наших победных свершениях и в череде неудачных попыток установить идеальный божеский порядок на нашей земле, но пусть потомки запомнят нашу ополченческую тягу к совершенству порядков бытия – во всей их нереализованности, незавершённости, недосказанности…
А 2 мая 1613 года новый избранный царь, мгновенно повзрослевший, по призыву первых митрополитов церкви Ефрема и Кирилла торжественно въехал в Москву для венчания на царство. Царь Михаил с матерью отстояли пышный молебен в Успенском соборе, после чего Михаил Фёдорович Романов допустил к своей руке своих подданных, одними из первых были допущены Дмитрий Михайлович Пожарский, Кузьма Минин и Дмитрий Трубецкой.
Перед своим венчанием царь Михаил пожаловал в бояре стольников князей Дмитрия Михайловича Пожарского и двоюродного брата царя, 32-летнего Ивана Борисовича Черкасского. Тем самым царь отдал должное главному воеводе ополчения, признав его неоценимый вклад в очищение Москвы и Отечества от оккупантов, а также вклад боярской партии Романовых в лице своего родича Черкасского по продвижению его руками бояр и князей партии Романовых и саблями казаков на царский престол. А через два месяца с небольшим, 11 июля 1613 года, состоялось венчание Михаила Романова на царство. Во время коронации после молебна, проведённого митрополитом Ефремом Казанским, «пленник ляхов» Мстиславский осыпал голову Михаила золотыми монетами. Другой «пленник ляхов», дядя царя Иван Никитич, держал шапку Мономаха. При этом боярин Пожарский держал державу, а боярин Трубецкой держал скипетр. На радостях царского венчания царь Михаил пожаловал в думные дворяне Кузьму Минина. Минин попросил царя дать ему «за заслуги» небольшое поместье, но неожиданно в этом ему отказали, но в качестве компенсации положили неплохой по общим меркам государственный оклад – 200 рублей в год. Сметливый Минин решил посчитать, «окупит» ли он лет за пять царскими деньгами, предположим, за пять лет до конца 1618 года, умножив двести на пять: получилось 1000 рублей. Это было намного меньше, в разы, того, что он внёс сразу на финансирование народного ополчения из собственного кармана, а потом добавлял по мере надобности-необходимости. Откуда Минин знал в 1613 году, что безжалостная смерть настигнет его раньше планируемых пяти лет «безбедной жизни». Русский герой, спаситель Отечества Кузьма Минин, удостоившийся своего изображения на памятниках в Нижнем Новгороде, в Москве на Красной площади, а также на памятнике «1000-летие России» в Великом Новгороде, умер 21 мая 1616 года и похоронен в гробнице Спасо-Преображенского собора Нижегородского кремля.