Степной ужас

– Все опасности, с которыми вы до сих пор встречались, были, так сказать, людскими, – ответил он. – В моем лице вы можете встретиться с опасностью совершенно другого рода. От которой у людей нет защиты…

– Ага, – сказал я. – Вы про колдовство?

– Совершенно верно. Вы в него не верите? Должен вам сказать, оно может оказаться смертельно опасным и для того, кто в него не верит…

Он этак небрежно пошевелил пальцами, и рядом с ним возник человек в нашей летной форме, со знаками различия капитана. Словно бы вполне реальный человек из плоти и крови, не какой-нибудь полупрозрачный призрак. Только не живой, а мертвый. Без сомнения, мертвый: глаза остекленевшие, синюшно-бледный, во лбу дыра, вроде бы от пули, и от нее до бровей – потек засохшей крови. Мне даже почудилось, что в комнате завоняло разлагающимся трупом – знал я этот запашок…

Не было страха, только раздражение и злость на эти факирские штучки, на то, что этот долбаный фокусник старался разлучить меня с Мэри. Я навскидку кое-что придумал и тут же претворил это в жизнь: взял со стола свой блокнот с записями разбора полетов и, как мяч в бейсболе, запустил в своего двойника. Получилось, как я и ожидал, – блокнот прошел насквозь, словно через дым или туман, со стуком ударился о стену, упал на пол. Призрак, конечно. Мираж. Наверняка такими же бесплотными были и «гостьи», которых он приводил к Мэри…

– Вот так, – сказал я, чувствуя определенное злорадство. – Но впечатляет. Точно вам говорю, в каком-нибудь бродячем цирке вы б неплохо заработали.

Он вновь шевельнул пальцами, уставясь на меня глазками-колючками, и призрак исчез.

– Вот так, – повторил я. – Так-то лучше. Нашли чем пугать… Меня ни немцы, ни русские не запугали, а ведь они всерьез старались меня прикончить. Вот что, дядюшка Пак. Идите-ка вы отсюда к чертовой матери и постарайтесь не попадаться мне на глаза. А то ведь я не из робких и в морду не дам разве что дряхлому старику. А вам, сдается мне, до дряхлой старости далековато… Или вы своими фокусами можете и выбитые зубы назад вставить?

Он не шелохнулся. Процедил сквозь зубы:

– Ты и не представляешь, мальчишка, с кем связался…

– Прекрасно представляю, – сказал я. – С наглым, самоуверенным типом, который считает: если он лопается от денег, может корежить другим людям судьбы, как ему заблагорассудится. Повидал я и таких. Все вы одинаковые, кто бы ни были по национальности. А вдобавок вы еще пыжитесь этими факирскими штуч-ками…

– Мальчишка, – повторил он презрительно.

И с места не сдвинулся. Так и подмывало заехать ему по физиономии, но я не потерял головы и от этой заманчивой идеи отказался. Не из благородства души, а потому что понимал: даже выбей я ему все до единого зубы, это ничего не решит и ничему не поможет. Нужно было поступить по-другому, тем более что задумка была обсчитана еще вчера…

Телефон стоял на столе у меня под рукой, так что я снял трубку, не вставая. С Билли мы эту задумку тогда же обговорили: если объявится такой вот незваный гость, я позвоню, скажу нехитрую условную фразу, и Билли пришлет в темпе парочку своих ребят, а те голубчика сграбастают и отвезут к Билли. А уж Билли с ним сумеет потолковать по душам. И неважно, бедняк он или карманы набиты чековыми книжками, кореец он или какой-нибудь папуас. Суть дела от этого нисколечко не меняется: некий нахальный тип вздумал всерьез угрожать офицеру ВВС США. А это, знаете ли, чревато для нахала неприятными последствиями, он, в конце концов, всего лишь распоясавшийся богач и даже не миллионер, и родственников из сенаторов или генералов у него точно не найдется…

Тут я едва не заорал от безмерного удивления. Как любой на моем месте. Такого я еще не видывал… Вместо гудков послышался неприятный скрежет, пронзительный визг наподобие крысиного – и трубка стала размягчаться у меня в руке, так что я побыстрее разжал пальцы, и она шлепнулась рядом с телефоном, уже изрядно деформированная, вся какая-то корявая. Телефон тоже менялся, оплывал, оседая, словно был не из бакелита, а из воска и оказался вдруг на раскаленной сковороде…

Я и тут не потерял присутствия духа. Кольт, как все последние дни в городе, был у меня в кармане. Достал пистолет, звонко загнал патрон в ствол и, держа оружие дулом вверх, уставился на чертова факира взглядом, вряд ли исполненным христианского смирения. Процедил сквозь зубы:

– Интересно, а пули ты умеешь взглядом останавливать, факир драный? Или нет?

Ни малейших угрызений совести не чувствовал: как ко мне, так и я. Хотя, конечно, стрелять ни за что не собирался: получилось бы натуральное убийство. Просто хотелось посмотреть, как у него с нервами.

Надо отдать скоту должное: он явно отличался нешуточным самообладанием. Сидел невозмутимо, как статуя из буддистского храма. Правда, на лбу у него предательски блеснула пара-тройка бисеринок пота: должен был понимать, что от человека с пистолетом в руке, которому только что всерьез угрожал, всего можно ожидать…

– Ну, что сидишь? Проваливай! – рявкнул я. – И если снова окажешься у меня на дороге, как бог свят, получишь пулю в лоб. С парнями из Арканзаса лучше не связываться – зубы обломаешь…

Он встал, очень медленно, неторопливо пошел к двери. В дверях оглянулся, прямо-таки прошипел:

– Ну все, наглый щенок, ты покойник…

И вышел, слышно было, как хлопнула входная дверь. Я спрятал пистолет, и меня прошиб идиотский смех, с которым я ничего не мог поделать: эта сцена, наши реплики как две капли воды походили на эпизод из вестерна о Диком Западе. Разве что у дядюшки Пака не было пистолета.

Я сходил в кухню и принес виски. Налил себе на три пальца, содовой добавлять не стал, отхлебнул добрый глоток и прислушался к себе. Все, в общем, было в порядке: руки не дрожат, голова ясная, ни капли не испуган – только все те же злость и раздражение не унимаются, что вполне понятно…

Следовало, не откладывая, обдумать дальнейшее с учетом его факирских штучек. И думал я не особенно долго. «Фак офф, факир!» – вот и все, что можно сказать. Все, что я только что видел, ничего, в общем, не меняет в первоначальном плане: заключить брак с Мэри, в лепешку разбиться, но уговорить ее и отправить в Арканзас. Даже если он ее там найдет, беспокоиться не о чем. Наоборот, игра сразу пойдет в мою пользу, с разгромным счетом: все обстоит гораздо легче, чем сначала показалось, факир-гипнотизер гораздо легковеснее мафии и далеко не так опасен, как гангстеры с «томпсонами». Вряд ли он может своим гипнозом отвести от себя пули из «винчестера» или «кольта», а на наших фермах и то, и другое найдется, хорошо ухоженное…

Вот только одно оставалось единственным темным пятном и портило всю картину, потому что гипнозом никак не объяснялось: мой бедолажный, напрочь искореженный телефон. И он, и трубка такими и остались: изрядно оплыли, едва походили на себя прежних. Я осторожно потыкал в телефон указательным пальцем – твердый, как ему и полагается, нисколечко не мягкий. Я поднял трубку к уху – нормальные гудки, хоть сейчас набирай любой номер. Вот только это не удалось бы: наборный диск превратился в овал.

Вот этому объяснения не было. Но и тут не следовало верить прадедовским байкам о колдовстве. Что-то другое. Приходилось мне краем уха слышать о людях, умевших взглядом передвигать или корежить разные предметы. Не скажу, чтобы я этому так уж верил, но почему бы не допустить, вспоминая журнал «Удивительные истории» и комиксы моего детства, что есть такое умение, хоть и крайне редко встречается? Мало ли в Азии всяких загадок? И в любом случае следует удержать это при себе и никому не рассказывать. Не поверят. Решат, что я все выдумал и ради розыгрыша засунул телефон в духовку, так что он изрядно расплавился. Я сам бы так и подумал, расскажи мне кто и покажи такой вот изнахраченный телефон.

Есть и положительный момент – с моим пистолетом он ничего не сделал, а это позволяет думать, что на оружие его штучки не простираются. Что только к лучшему: значит, не сможет завязать узлом стволы отцовского «винчестера» или «кольтов» нашего соседа Бака Смизерса. Значит, еще побарахтаемся. Главное, о чем сейчас надо думать, – как вызвать Мэри на свидание и как ее окончательно убедить поступить так, как я придумал. Убедить, что дядюшкины фокусы не имеют ничего общего с колдовством – в которое я по-прежнему не верил…

Не удалось – примерно через полчаса после того, как я вернулся на базу, нас, девятерых, собрал у себя командир эскадрильи. Боевая задача была поставлена, в общем, привычная: прикрыть наши бомбардировщики во время очередного рейда на территорию противника. Вылет – через полтора часа.

Тут уж было не до каких-то личных дел. Через полтора часа я залез в кабину своего «Сейбра».

И сразу увидел эту штуку – бросалась в глаза, как монах в борделе.

Она висела на рычажке выпуска шасси – нечто вроде ожерелья длиной примерно в фут. На черном крученом шнурке, похоже, шелковом, были старательно прикреплены пучочки каких-то высохших, как в гербарии, цветков, желтых и красных, сухая трава вперемешку с куриными косточками и свернутыми в трубочки разноцветными бумажками. Одним словом, предельно странная хрень. Я ее потрогал – все самое настоящее, ничуть не миражное, не призрачное.

Ох, и удивился я! Вы б на моем месте тоже удивились не на шутку. Кто бы ухитрился средь бела дня пробраться на строго охраняемый военный аэродром и повесить эту хреновину в кабине истребителя? Розыгрышем тут и не пахло – всякий розыгрыш имеет какой-то смысл, но зачем присобачивать в кабине совершенно необъяснимую штуковину? О том, что своего дядюшку Мэри подозревает в колдовстве, я ни одной живой душе не рассказал. Черт знает что…

Только не было времени ломать голову над очередной странностью, и удивляться стало некогда – с командного пункта дали по радио команду на прогрев двигателей. Так что я просто-напросто брезгливо, двумя пальцами взял эту хреновину, словно дохлого мыша за хвост, вышвырнул на бетонку, задвинул фонарь и дальше действовал чисто автоматически: прогрев, команда на взлет, рулежка, взлет… Всё, как десятки раз до того.

…Где-то на середине маршрута на нас посыпались сверху, из белых пухлых облаков, ваши истребители – три тройки. Не было ни малейшего замешательства – насквозь привычное дело, не в первый раз и даже не в десятый. И тактика для таких случаев прекрасно известна: часть самолетов связывает боем истребители прикрытия, стараясь втянуть в бой всех, а другая группа бросается на бомбардировщики. Никаких загадок или неясностей, военная авиация любой страны именно эту тактику применяет.

Роли были расписаны заранее, каждый знал, что ему делать, – и четверка наших осталась прикрывать бомберы, а мы пятеро пошли навстречу МиГам. Я сразу определил, кто из ваших выбрал целью именно меня, и не в первый раз подумал: ну, мы еще посмотрим, кто у кого будет мишенью… В таких делах всегда бабушка надвое сказала.

Мы с русским разошлись на горизонталях, развернулись и опять стали сближаться. Он не столько целился на меня, сколько пытался прорваться к бомбардировщикам, а я соответственно должен был ему помешать. Довернул с небольшим левым креном, прикинул, что в следующие секунды сделаю…

Вот тут и началось…

Мой истребитель вдруг потерял управление. Совершенно. Двигатель работал исправно, но что бы я ни делал – всё впустую. «Сейбр» стало швырять и мотать, как обрывок газеты в бурю, потом машина самостоятельно, словно бы по своему хотению, закрутила «бочки». Что-то похожее – правда, без «бочек» – было со мной однажды над Германией, но тогда наши два звена попали в жуткую грозу, которую метеослужба прохлопала ушами, – и тогда я кое-как мог управлять самолетом, что-то делать, а сейчас абсолютно потерял управление.

Противника я уже не видел. Стрелки приборов плясали как полоумные, небо и земля крутили в бешеной карусели, меня мотало и швыряло, как спичечный коробок в бурном горном ручье…

И тут МиГ меня достал. Фонарь разлетелся, пахнуло гарью, все лицо омахнуло болью, правый глаз прожгло болью так, словно в него вогнали раскаленный гвоздь, а левый стала заливать кровь, и я форменным образом ослеп. Почувствовал, как самолет провалился вниз, словно брошенная в воду гиря, нащупал рычаг катапульты и рванул его вверх. В лицо по-прежнему бил тугой ветер, словно жесткой метлой хлестал, – но это вдруг кончилось, и я понял, что катапульта, в отличие от прочего, исправно сработала. Над головой хлопнул парашют, меня тряхнуло, и я поплыл к земле, которую не видел. Ничего не видел – правый глаз нестерпимо болел, левый залило кровью. На ощупь сорвал перчатки, отер ладонью левый глаз и смог им худо-бедно видеть, хотя кровь еще ползла по лицу. Схватился за лямки – земля была уже близко. Получалось плохо, но все же я сумел приземлиться на сомкнутые, согнутые в коленях ноги и завалился на бок, в общем, не особенно и ушибившись. Валялся, как манекен, сил отстегнуть лямки уже не было. Хорошо еще, стояло безветрие и меня не поволокло по земле, хотя при сильном ветре вполне могло – парашют в таких случаях работает как парус.

Валялся я так, словно мешок с тряпьем, и вдруг меня форменным образом прошило. Будто на совесть тряхнуло током или обрушился солнечный удар. Одной-единственной мыслью прошило, и эта мысль была по-настоящему жуткой. Потому что напрочь обрушилась часть моих представлений о мире, с которыми я прожил всю сознательную жизнь. Я о колдовстве, в которое никогда не верил, а теперь поневоле приходилось признать, что оно на свете все же есть и в конце концов свалилось на меня самого.

Вот именно, колдовство. Стоило подставить его на место икса в задаче – и она моментально решалась. Все то, что раньше казалось случайностью, совпадениями, факирскими штучками, получало простое объяснение, ничуть не противоречившее логике, наоборот. Теперь не было никаких сомнений: дядюшка Пак и в самом деле колдун. Только его колдовскими штучками можно было объяснить то, что произошло с моим самолетом. И все остальное, о чем рассказывала Мэри, в том числе и то, что дядюшка точно назвал место, куда они поехали после выпускного бала. Холмы неподалеку от Фриско, безлюдные места, бездорожье – но такое, по которому могла без труда проехать машина. Никакой другой машины за все время, что они там провели, и близко не было, а уж случайные пешеходы там никогда не шлялись.

Оживающие куклы, «гостьи», смерть Джейн, череда неприятностей, сорвавших три их свидания, беда с Патриком. Ничего удивительного, что дядюшка Пак узнал точный адрес квартиры, нашего любовного гнездышка, не посылая за нами никаких соглядатаев. И мой полурасплавившийся телефон. Стоило допустить, что колдовство существует, – и все происшедшее с другими и со мной укладывалось в эту версию идеально, как патроны в обойму…

Раньше не верил, а сейчас приходилось поверить, потому что никакого мало-мальски подходящего объяснения не было. Только колдун мог пробраться, никем не замеченный, средь бела дня на охранявшийся множеством часовых военный аэродром, только его колдовская штука могла вытворить такое с моим самолетом, который я знал как свои пять пальцев…

Мысль эта меня опустошила, только она и осталась в голове. Я лежал, не в силах пошевельнуться, бессмысленно таращился в небо, в котором уже не было ни единого самолета – как часто случается, воздушный бой ушел куда-то далеко в сторону. Лежал, и сознание понемногу заполняла, как бассейн водой, самая черная депрессия, апатия, полнейшее равнодушие ко всему на свете. Жить не хотелось…

Кровь подсохла, перестала течь, так что левым глазом я видел небо и кучерявые белые облачка, неспешно проплывавшие там и сям. Не знаю, сколько времени прошло, на часы я не смотрел – зачем, какой в этом смысл? Вяло шевельнулась мысль, что я, несомненно, приземлился на территории противника, но и она не имела значения. Все на свете не имело никакого значения, коли уж мир, в котором я прожил двадцать восемь лет, который знал, как собственную квартиру, и считал не таившим никаких загадок, вдруг повернулся ко мне совершенно неожиданной, жуткой стороной…

Потом появились корейские солдаты. Что вы говорите? Китайские? А собственно, какая в моем положении разница? Взяли в плен и взяли. Ничего так парни, они со мной обращались очень даже вежливо. Подняли, перевязали, повели к раздолбанному грузовичку, на котором приехали, – русскому, конечно, ни ваши корейцы, ни наши не делают своих автомобилей. Так я к вам и попал – и долго еще был самой настоящей куклой. Я вам очень благодарен за то, что меня из этого поганого состояния вывели. Хотя легче от этого не стало, наоборот. Свободного времени у меня девать некуда, дни напролет валяешься на койке и думаешь. Про то, что авиация теперь для меня закрыта, что торчу в плену и неизвестно, когда отсюда выберусь. Но главным образом про то, что я торчу у вас в камере, а Мэри осталась там, в полной власти клятого колдуна. Черт, да я бы, наверное, душу дьяволу продал, чтобы побыстрее вырваться отсюда! Никогда не верил, что дьявол существует на самом деле, но коли уж жизнь заставила поверить в колдовство, почему бы заодно не поверить в дьявола? У вас, случайно, нет знакомого дьявола, который скупал бы души? Честное слово, у меня нашелся бы для него добрый товар… Нет? Жалко. И вы сами не дьявол? Жалко. Вот видите, я опять шутить могу. Но и в самом деле продал бы душу за шанс побыстрее вернуться к Мэри, и это уже никакая не шутка. Невыносимо думать, что она там совершенно одна, что ее заставят выйти замуж за того типа…

На этом, собственно, наша беседа и закончилась, больше ему было нечего рассказывать. Я звонком вызвал конвойного, и он увел капитана к месту постоянного проживания. Наш разговор я не записывал ни на бумаге, ни на проволоке[5 - В тогдашних магнитофонах часто вместо ленты использовалась тонкая стальная проволока.], хотя магнитофон сразу, едва я в том кабинете обосновался, был вмонтирован в тумбу стола, а микрофон замаскирован под одну из деталей письменного прибора. Не подумайте, что я этим нарушал какие-то служебные регламенты. Вовсе нет. Видите ли, чтобы разговорить клиента, заставить раскрыть душу, пойти на откровенность, расположить к себе, часто приходилось долго беседовать на разные отвлеченные темы, не имевшие никакого отношения к военным вопросам. В таких случаях мы отписывались стандартно: дата, время начала и конца разговора и незатейливая формулировка: «Разговор на посторонние темы». Или делали такие вставки в протокол допроса. Никто никогда не интересовался, что за темы – кроме вербовщиков.

Вот, кстати, о вербовщиках. В мои задачи вербовочная работа не входила, этим согласно нашей специализации занимались другие, но я всякий раз должен был составлять для них свои соображения – насколько, на мой взгляд, очередной собеседник годится для вербовки и годится ли вообще.