Ясновидец Пятаков

Потом, уже в армии, он вовсе забыл о дедовском наказе, и немудрено. Безостановочная армейская беготня не предполагает пятнадцатиминутных пауз после подъёма и перед отбоем. А муштра и дедовщина даже и маленькие абзацы вышибут из головы, как кулак леденцы из зубов. Вместо них стали прилетать из дома новости.

Бабушка Дуся в одинокой жизни ослабела умом, перестала узнавать родню. Но перед самой смертью чётко и ясно сказала Нине: «Мишу берегите!» Потом как-то растопила печь, забыв открыть задвижку трубы, задохнулась и сгорела вместе с домом. У Серёги, врачи сказали, оторвался тромб, и он внезапно умер, не успев собраться. А брат Мишка, откосив от армии, гулял и веселился целый год, после чего разбился на мотоцикле. Голова отказала сразу. Сердце остановилось на третий день в реанимации.

Когда всех перехоронили, отец запил, ушёл из дома и пропал. Искали с милицией, не нашли. Гаврик вернулся из армии в другую жизнь. Железная мама Нина всё ещё продолжала работать в школе учителем истории. Гаврик как-то спросил её, почему она так истово верит Марксу и Ленину, на что она округлила глаза и ответила: «Но это же Маркс и Ленин! Непререкаемые авторитеты в области политической и экономической теории!» Однако вскоре эта теория рухнула вместе со страной, квартиру пришлось обменять на меньшую, маме пойти работать техничкой, а Гаврик поселился в общежитии.

5

– Тут такое дело, Танюша! – Гаврик, как арестант в тюремном дворике, бродил кругами по кухне, сжимая за спиной правый кулак в левой ладони. Таня пила кофе. Она не любила чай по утрам, от чая её мутило и портился цвет лица. А кофе бодрил. С молоком и без сахара.

– Сядь уже, Гаврик, не мельтеши, – устало вздохнула она, – успокойся! Что стряслось?

Гаврик сел на табурет, оперся локтями о колени и сжал пальцы в замок:

– Помнишь, рассказывал тебе про Андрюху-бича, в армии со мной служил?

– Смутно.

– Вчера вечером дал ему сотню, а сейчас узнал, что он ночью замёрз пьяный.

– Ужас какой, – проговорила она всё так же устало. – Зачем дал-то?

– Так получилось…

– …

– Хочу похоронить по-человечески. Больше некому, а он из-за меня замёрз.

– Чё это из-за тебя-то? – Безымянным пальцем Таня ковырнула уголок глаза, отчего брови её приподнялись, сделав лицо удивлённым.

– Так я же сотню дал…

– Ну и что? Ты ж ему водку в рот не заливал!

– …

– От меня-то что требуется?

– Денег немножко мне надо.

– Сколько «немножко»?

– Пятёрку хоть бы. А лучше десятку, – с трудом назвал цифру Гаврик.

Таня помолчала, глядя на Гаврика безо всякого выражения.

– Нет, – наконец сказала она так же спокойно.

– Ты же знаешь, я заработаю и сразу верну… – тихо начал Гаврик, но Танюша не дала ему закончить.

– Нет. Если каждого бомжа за десятку хоронить, никаких десяток не хватит. Есть специальные службы. Он тебе кто? Сват? Брат?

Гаврик почувствовал, как жгучая волна поднимается из желудка в голову, давит красным на глаза и гудит в ушах. Ему страшно захотелось крикнуть матом и треснуть кулаком по столу, но он зажмурился и сжал зубы.

– Ладно, – пробормотал он, вышел в прихожую и стал натягивать куртку, – поеду на работу.

Таня расслабленно сидела, полуприкрыв глаза. Гаврик тихо щёлкнул за собой дверным замком.

Денег у него оставалось только на бензин. Аванс за новый сруб был уже частью отдан Танюше, частью истрачен. «Займу завтра у ребят! – решил он по дороге, – а пока дотюкаю кое-что на верхнем венце. Потом в бытовке переночую. Сегодня воскресенье, всё равно хоронить не станут. Да и кому хоронить-то?»

На срубе он всё никак не мог успокоиться, торопливо перескакивал вдоль верхнего венца по набросанным наспех лесам и прокручивал в голове мысли и события сегодняшнего утра. Топор подрагивал в руках, и порой ему только усилием воли удавалось сдержать себя и не всадить с размаху его лезвие в упругую плоть бревна. «Ну, Танька! Ну, сучка! Да и я тоже осёл, сколько раз зарекался не отдавать ей весь аванс! Эх, надо было всё же треснуть кулаком по столу! Мужик я или… Водки пойти, что ли, взять на вечер? А толку? Ну и что тогда, сидеть психовать всю ночь в бытовке?..»

Тут не приколоченные к лесам доски поехали под сапогом, Гаврик качнулся и, успев только испугаться, сорвался и полетел спиной вниз с четырёхметровой высоты на строительный мусор. Выскользнувший из рук топор нырнул следом, крутанулся в воздухе и одновременно с жёстким падением Гаврика ударил его обухом в скулу под правым глазом. Вспышка от удара мгновенно погасла в мозгу, и всё пропало. Свет, звук и ужасные мысли…

– Ну что, друзья мои, долго нам ещё предстоит наблюдать этот срам? – раздался в пустоте тяжёлый бас.

Неизвестно откуда возникла мысль о свете и инициировала сознание. Увидеть свет пока не удалось, веки не открылись. Зато они вроде бы есть. И слышен звук.

– Витюша, друг мой, поправьте на нём простынку, – продолжал бас, – я больше не готов созерцать чресла этого несчастного.

В пустоте почуялось какое-то движение, и сознание попыталось шевельнуться ему навстречу. Опять не удалось. Зато появилась боль. Сначала в мозгу, и Гаврик понял, что он Гаврик, а потом она быстро заполнила всё тело до пояса. Болели полной ровной болью руки, шея, голова, спина. Ноги представлялись, но почему-то не ощущались, и его внезапно охватил дикий страх. Он моментально вспомнил, как рухнул с лесов, и вдруг увидел то, чего не мог видеть. Увидел себя лежащим на снегу манекеном в робе, подивился его неестественной позе. Рассмотрел синеющую вмятину на своём лице, потом полицейских и врачей, грузящих манекен в скорую. От ужаса он дёрнулся, прервав видение, и попытался сесть, чтобы потрогать ноги.

– Глядите-ка, оживает! – послышался совсем рядом другой голос, сиплый. – Глаза открыть пытается!

– Опустите занавес, Витенька! – перебил его бас. – Мы не в Мариинке, чтоб можно голяком.

Боль вдруг пробила брешь в пояснице Гаврика и горячо разлилась в ногах и копчике. От боли и радости он еле слышно замычал и понял, что на нём поправляют простыню.

– И за Ирой сходите! – добавил бас.

Гаврику всё же удалось разлепить левый глаз. Правый так и не поддался. Хоть свет и заставил левый сощуриться – выдавил воду из-под века, но резкость постепенно навелась. Гаврик услышал стук каблуков и увидел склонившееся над ним лицо медсестры. В очках, молодое и испуганно-любопытное, заслонившее серый потолок. Почти сразу его сменила голова доктора. Хмурое лицо, зелёная шапочка, жёлтые от табака зубы и борода с проседью.

– Вы слышите меня? – громко спросил доктор и нахмурился ещё больше. – Не надо пытаться говорить, вы в бинтах. И не шевелитесь. Просто моргните, если «да».

Гаврик моргнул одним глазом. Доктор щипнул его за палец ноги.

– Чувствуете?

Гаврик снова моргнул.

– Уже неплохо! – продолжил доктор. – Стало быть, новости такие. У вас тяжёлое сотрясение головного мозга, перелом носа и правой скулы и главное – компрессионный перелом позвоночника. Ушибы и гематомы я не считаю. Вам очень повезло, что чувствительность ног не потеряна, но пытаться вставать в ближайшие дни запрещаю. Особенно сидеть. Вы в корсете. Лежите пока на каталке. Сестра будет вас кормить и давать утку. Да, личность вашу мы установили через бригаду, жене сообщили. Она пока не появлялась, но её и не пустили бы в ИТАР. Сейчас уже можно. Позвонить ей?

Гаврик попытался отрицательно мотнуть головой, это у него не вышло, но доктор понял.

– Что ж, как хотите. Койку подготовят позднее и переложат вас с каталки. На этом пока всё, будем лечить и наблюдать. Выздоравливайте.

И он ушёл. Гаврик понял, что ему срочно нужно в туалет, но здесь, на людях, в утку… Он не сможет. Не будет этого, и всё. Врач сказал, запрещаю вставать. Значит, возможность встать всё же есть. Тогда он встанет. Просто встанет и пойдёт. Пусть и не просто.

Чингисхан, он же Алексей Алексеевич Темчинов, наш бригадир, лежавший на койке у окна и басом отдававший те распоряжения, что Гаврик слышал из темноты, рассказывал мне потом, как словно почувствовал замысел этого худосочного изломанного мужичка и отчего-то восхитился. Он понял, увидел, без сомнений – этот встанет. Ему вдруг показалось, что он слышит, как человечек думает, и потому Алексей Алексеевич, мужчина весьма опытный и многое видевший в жизни, очень удивился и слегка оробел. Даже оглянулся вокруг.