Русский плен. Невыдуманные истории
Я зашёл на сайт университета и увидел проверенный библиотекой список публикаций профессора: да, действительно, в прошлом году пять работ. Вошёл в e-library, российскую научную электронную библиотеку: уже две. Вот как… Заглянул в международную базу Scopus: статей профессора Отсутствие статейки с конференции понятно – но где работа в солидном западном журнале? И что это за страницы у статьи, если смотреть по институтскому списку: с первой по пятую? А на каких же тогда титульный лист журнала, оборот титула, оглавление номера? нет!
На сайте журнала статья просто отсутствовала; и вообще с начала нулевых годов профессор там не публиковался. Вторая исчезнувшая статья была неправильно оформлена: заметку в материалах школы (и как он туда попал, в его-то годы?), опубликованных в приложении к журналу, шустрый старичок выдал за статью в самом журнале. молодёжной
Печально, – скажете вы, – если время вынуждает ветеранов заниматься подлогами! Печально, – соглашусь я, – но кто же заставляет ветеранов тыкать в нос коллегам подложными достижениями, прикрываясь фиговым библиотечным листком? Сидел бы в тени со своим мелким жульничеством да помалкивал – оно и сошло бы с рук!
Действительно: что побуждало старичка выходить с ним на свет самому?
И пришла в мою голову другая история, случившаяся несколько лет назад и известная мне в кое-каких подробностях. Чем-то она напоминает этот неловкий эпизод…
Б.Б. защищал докторскую диссертацию, по общему мнению, поздновато. Так уж получилось: лет пятнадцать он занимался малопонятными вопросами, которые коллегам казались чисто формальными изысканиями, не представляющими интереса на общей исследовательской ниве, да и публиковался в скромных местных изданиях. Потом произошёл прорыв: Б.Б. сумел вдруг решить несколько задач, за которые никто и не брался – слишком велики были общеизвестные трудности вопросов такого рода. Его диссертация появилась за два-три года, почти как Афина Паллада из Зевесовой головы. Успех озадачивал и сотрудников собственного отдела, и московский головной институт. Решительно поддерживали соискателя только некоторые, включая Г.Г., его начальника; наверное, поэтому особых препятствий по дороге к защите у Б.Б. не возникло. Но что будет на самой защите? Одно дело, когда чьи-то работы постепенно завоёвывают известность и признание, а люди привыкают думать о соискателе как о состоявшемся докторе и воспринимают его амбиции как нечто закономерное. Совсем другое, если докторские амбиции обнаруживаются внезапно – тогда поведение научной среды и членов учёного совета становится не слишком предсказуемым.
Встречая накануне защиты иногороднего оппонента, Б.Б., как на грех, немного опоздал: хлопот у него было предостаточно. Но тот оказался очень доброжелательным человеком и замечательным собеседником. Уже возле ведомственной гостиницы, где гость должен был расположиться на ночь, они простояли почти час, беседуя на самые разные темы. В какой-то момент Б.Б. осторожно поделился своими опасениями: скорость его выдвижения может завтра сыграть против него…
– Да ну! – возразил оппонент, – Бросьте! У фактора скорости две стороны: та, о которой вы говорите – и противоположная. Чтобы найти веские аргументы против присуждения вам степени, надо основательно подготовиться… А мы все люди занятые, и кому это надо? Дельная критика тоже не появляется в одночасье.
– Никому вроде бы не надо, – отвечал Б.Б., – и серьёзную дискуссию никто, конечно, не станет готовить, да и трудно в моих чащобах продираться. Можно промолчать – и понакидать «чёрных шаров»…
– Нет, такого я не припомню, чтобы диссертации проваливали молчком! Раньше в этом отношении побаивались ВАК – особенно при Кириллове-Угрюмове…
Б.Б. вспомнил, что в те годы, когда он защищал кандидатскую, председателем Высшей аттестационной комиссии действительно был человек с весьма красноречивой фамилией… А оппонент продолжал:
«…в присуждении учёной степени —
отказать!»
И с расстановкой:
«Без
права
повторной
защиты».
Кириллов-Угрюмов поворачивался и уходил… Всё, точка! Ну, да сейчас кое-что изменилось: в ВАК тоже не всё просто…
Продрогнув, оба вошли в холл гостиницы, Б.Б. провёл гостя в заказанный номер – скромный, но приличный; заглянул ко второму оппоненту, разместившемуся здесь же пораньше, и зашагал домой.
Казалось бы, он должен был сосредоточиться на завтрашнем выступлении, но мысли с деталей доклада переключались на услышанную историю. Б.Б. представлял себе, как средних лет соискатель из какой-нибудь Костромы или Вологды съездил в недальний Ярославль и защитил кандидатскую. Оплатив неизбежный в те годы банкет и выслушав на нём немало напутствий на будущее, провёл недельку в оформлении документов, отправил папку в ВАК и с облегчением вернулся восвояси, прикидывая, как теперь пойдёт жизнь… Обойтись без банкета для земляков было тоже немыслимо, так что снова под звяканье стаканов звучали добрые слова и пожелания… Сидя с семейством на картошке и огурцах с тёщиного огорода, диссертант ожидал почтовой карточки из Москвы, повышения в должности, прибавки к зарплате.
Но вместо карточки приходит приглашение в ВАК. Что бы это значило? Ни с кем такого не бывало, спросить – и то не у кого. Дядя с тётей говорят, мол, ты же большая умница, замечательную работу написал! Тебя и зовут в столицу, чтобы вручить диплом в торжественной обстановке… Жена спрашивает: как ты думаешь, костюм нужно новый, или я этот постираю и отутюжу?.. Сынок ноет: пап, возьми меня в Москву!..
И вот стоит кандидат в кандидаты между Абрамом Аркадьевичем и Юрием Яковлевичем, немного недоумевая из-за неторжественности обстановки и неприветливости приёма. Вздрагивает посреди монотонного списка при оглашении своей фамилии, поскольку думает уже о чём-то постороннем. И не сразу понимает, услыхав: «В присуждении отказать!.. Без права повторной защиты!»
И после этого стоит, уже не слыша, как кто-то говорит: «Где получить решение на руки», кто-то: «Куда жаловаться», стоит, не понимая: зачем он здесь, в Москве? Надо попытаться что-то сделать или можно возвращаться домой? А как теперь возвращаться домой? Что сказать жене? Что – дяде с тётей? Что говорить на работе?.. И куда теперь диссертацию – в мусорное ведро, на макулатуру? Вовка вон защитился – по такой ерунде! А Гошка – вообще по чужим результатам…
Главное, к чему этот совершенно не советский садизм? Вызывать в Москву ради того, чтобы сказать: проваливай к себе в Кострому и впредь не суйся! – думал Б.Б., возвращаясь домой…
На ночь он выпил полбутылька валерьянки и приготовил бутылёк элеутерококка на утро. Заснул, но сон был беспокойный. В голову лезли мысли не столько о защите и докладе, сколько о том, как накрыть стол для членов совета, и что надо отправить микроавтобус за теми, кому далеко добираться, и что у оппонентов надо забрать экземпляры отзывов… Сквозь сон вдруг спохватывался, что не заготовил проект решения диссовета, и, уже подняв голову, успокаивался: проект, конечно, был готов…
А защита пошла неплохо. Речь соискателя мало-помалу наладилась и стала бойкой и уверенной, слайды на экране смотрелись хорошо, оппоненты говорили кратко и убедительно. Только вечный скептик Д.Д., взяв слово, принялся задавать вопрос за вопросом, но ответы лежали на поверхности и не требовали от Б.Б. размышления; его руководитель, переименованный в научного консультанта и вынужденный молча следить за дискуссией, кивал головой, сияя на весь зал…
Наконец прения окончились. Совет избрал счётную комиссию и приступил к голосованию. К Б.Б. подошёл один из членов совета и с оговоркой «заранее не поздравляю» выразил одобрение. Б.Б. отвечал: «Ну, поблагодарить-то вас я могу!» Оппоненты, удовлетворённо улыбаясь, беседовали о чём-то друг с другом. Г.Г., его начальник, тоже весело улыбался – но не приближался…
Объявили результаты: двадцать голосов «за», три «против». Б.Б. принимал поздравления и благодарил всех-всех-всех уже на полных основаниях. Прощаясь с последним из уходящих членов совета, он спросил:
– А три «против» – это не многовато?
– Нет, – ответил тот. – Скорее хорошо: ВАК увидит, что была настоящая дискуссия, мнения разошлись… Даже при шести «против» ты считался бы защитившимся, – у тебя двукратный запас!
– Честно говоря, я не понял: кто же, собственно, «против»? Голосовал-то против кто? – просто к слову, без особой надежды на ответ спросил Б.Б. – Ну, Д.Д. – это понятно, а ещё двое?
– Да Г. Г. со своим замом, конечно. Кто ж больше…
Весьма озадаченный Б.Б. простился и начал собирать бумаги.
Всё развивалось по плану; как и заседание, день шёл к концу без аварий и осложнений. Защитившийся не был ни счастлив, ни умиротворён: он просто делал, что нужно, и следил, чтоб ничего не упустить. Время от времени вспоминая о трёх «чёрных шарах» и последних услышанных словах, он думал: «Да с какой стати? Г.Г. всегда поддерживал, подсказывал: что, куда и как… И вдруг – против?..» Думал, пока под вечер не ожил его сотовый телефон.
– Б.Б., помните, я обещал вам премию в случае успешной защиты? – без приветствий и предисловий начал звонок Г.Г.
– Спасибо! Но я вас за премию отдельно поблагодарю, сегодня хочется за другое, – начал было Б.Б.
– Ладно-ладно, всё другое понятно, – оборвал его Г.Г., – ну, так выписал я премию и обещание сдержал!
– Вы так много сделали для меня… Я считаю это нашей общей победой…
– Хорошо, хорошо. Празднуйте! – и Г.Г. прервал разговор.
Да, пожалуй, этот и проголосовал, – подумал Б.Б., – иначе чего бы он так спешил отчитаться… Ну, премия так премия… Отступное…
Вот собственно, и всё. Докторскую Б. Б. утвердили, и на удивление быстро.
А старичок-профессор получил было выговор: компьютерная проверка кафедрального отчёта не сошлась с цифрами сайта, и подлог его вскрылся. И опять он долго носил по инстанциям объяснительные, написанные от руки или распечатанные на принтере, так что выговор в конце концов сняли, – ибо виноватыми посчитали тех, кто проверял: библиотекарей. К счастью, без выговоров.
Запорожец
Однажды мне позвонил старинный друг и предложил вместе поехать с ночевкой на дачу к людям, о которых я был от него же наслышан; почему-то я недолго колебался.
Описывать поездку в машине сквозь дождливый августовский вечер нет никакого смысла: от всех подобных она отличалась тем, что по дороге мы слушали концерты Моцарта где солировал Рудольф Фиркушны. Описывать дачу тоже незачем: от всего прочего загородного новостроя она отличалась разве что городской евроотделкой да числом этажей. Участок? Хм, участок… Одной стороной, спускаясь по косогору, он выходил к большому пруду; а в себе самом заключал небольшой прудик. Насаждения – в том числе необычных видов – пока не успели разрастись. Два здоровенных пса? Мне ни за что не вспомнить их пород. Господи, да всё это любой из нас неоднократно видел по телевизору! Кстати, в гостиной стоял и телевизор с экраном метр на полтора; но той ночью сборная России от этого лучше не заиграла.
А вот хозяева – милейшие люди, таких по телевизору не увидишь. Мужа, оказывается, я знал в лицо по годам в Институте, где он числился научным сотрудником, а я – аспирантом. От ужина в памяти остался салат из помидоров; я думал, что в спелом состоянии они бывают красные и жёлтые, ну, розовые у некоторых сортов; здесь же отведал необычно коричневых и необычайно вкусных. Проговорили до четырёх; поднялись не рано. После завтрака засобирались домой. Явно не выспавшаяся хозяйка вышла проводить нас на крылечко и, глянув вдаль, произнесла нечто странное:
– Вон Пётр Косой поехал, – хорошо бы вам успеть до него…
Я, как и остальные, пропустил её слова мимо ушей. Пётр Прямой, Пётр Косой – какая нам разница! Простившись, мы сели «Тойоту» и тронулись. А вскоре поняли, чтó хозяйка имела в виду…
Безразмерная просёлочная дорога, перевитая колеями, как растрепавшаяся девичья коса, поворачивала направо. Мы ехали по самой правой колее и свернули по дуге меньшего радиуса. А по дальней дуге нас обошёл красный «Запорожец» – так лихо, что на небольшом ухабе он взлетел, как на трамплине, пронёсся метра четыре по воздуху, шмякнулся наземь и попылил дальше. В этот момент в память и врезался профиль водителя – явно веселившегося всю ночь без перерыва и теперь погнавшего за добавкой. Помните картину Василия Сурикова «Взятие снежного городка»? Лицо всадника прямиком перешло к водителю «Запорожца»…
Ну, а нас взятие тогда миновало.
Молодая-то была…
― Красивая не была, а молодая-то была, – говаривала при случае моя бабушка. А вот пара историй от моих коллег.
Н.Н., с которой мы много лет работаем на одной кафедре, рассказывала про большого чудака, так сказать, профессионального читателя, многие годы бывшего завсегдатаем ГПНТБ. Однажды она встретила его в качестве кондуктора троллейбуса. Обилечивая вновь вошедших, он внимательно посмотрел на Н.Н. через свои бипризматические очки неимоверной толщины, решительно произнёс: «Ну, здесь всё ясно!» – и обернулся к следующей пассажирке.
– Я убираю кошелёк, бормоча себе под нос: «А чтó, собственно, ему ясно?» – до пенсии мне тогда оставалось два-три года. Стоящая рядом дама укоризненно говорит ему вслед: «Кондуктор, куда вы пошли? Женщина-то молодая!» Тогда он разворачивается, снова подходит ко мне, наводит на меня очки и после секундной паузы веско чеканит: «Была!»
М.М. в коридоре поведывал мне и нашему общему знакомому краткую сводку своих стоматологических злоключений. Мои собеседники сошлись на том, что с возрастом надо отводить здоровью твёрдую долю своего бюджета, а если посчастливится ей уцелеть – резервировать на будущее.
– Годы своё берут! – резюмировал М.М., остававшийся, однако, видным мужчиной. Когда-то он, несомненно, привлекал к себе немало заинтересованных взглядов, так что продолжение его рассказа полно иронии.
– Еду я недели две назад в метро, стою, держусь за поручень. Сидит передо мной девушка, уже не в пальто или брюках, а в капроновых чулочках. Смотрю я на её коленки и думаю: «Ну, если девушки выходят с голыми ногами, весна действительно пришла!»
А она, поймав мой взгляд, встаёт и говорит: «Садитесь!»
Ослепление
Такого я сроду не видывал. Возле умеренно быстро едущей по широкому полю мимо перелесков и небольших болот Chevrolet-Нивы собрался неожиданный кортеж. Поддерживая нашу скорость, машину сопровождали десятки слепней, некоторые из которых достигали вполне справочных размеров в три сантиметра. Когда машина притормаживала на ухабистых участках, они бились в стёкла с угрожающим щелчком.
Добравшись до цели нашей поездки – ягодных мест, – мы отважились выйти наружу. М. достала аэрозоль, а я прихлопнул одного за другим нескольких деловито жужжащих , покусившихся на меня. Странное дело, запах показался приятным – видимо, до нашего появления слепни подкреплялись цветочным нектаром, как пчёлы. Но машина почему-то представлялась им желанной добычей. На правом зеркале заднего вида образовалась сплошная серая масса, и, когда я хлопнул руками вплотную к поверхности, между ладоней осталось сразу четыре. Хорошо, что не семь, как у храброго портняжки, поскольку из них брызнула зловонная жижа. Что пьют эти твари? Почему они не высыхают на лету под июльским солнцем и ветром? Или какой-то из четверых уже напился бычьей крови и оставил на моих руках разлагающуюся лимфу? Морщась, я растёр в ладонях кисти лабазников. Но, хотя дихлофос помог мало, люди интересовали этих двукрылых чудовищ меньше, чем «Нива». Вот комары – тех не проведёшь… дронов
И смородина в березовых околках, и полевая клубника на лугах оказались зеленоваты. Для сбора клубники это хорошо, но мы не захватили корзин, да и выискивать ягодные кустики в такой высокой траве не слишком увлекательно; поесть – конечно, а собирать?
Мы увезли с собой только чайных трав да берёзовых веток на веники. А также три-четыре дюжины слепней, бессмысленно кружившихся в салоне и ползавших по стёклам безо всяких попыток напасть. Странное дело: окажись вместо них осы, мы бы буквально не знали, как спасаться, но эти почему-то вели себя обречённо и, частично помилованные открытыми на ходу окнами, не создавали никаких хлопот.
М. сказала: «Когда нас дедушка возил на „Жигулях“, паутов иногда набивалось не меньше. Они слетались под заднее стекло и там подыхали. Мы их собирали и кормили кур…»
Ох и странные урожаи взращивают порой родные сибирские лесостепи!
Оёшские байки
В тот раз Виктор Васильевич открыл при мне сарай, который всегда стоял на замке и потому не привлекал к себе внимания. Ну, сарай и сарай за собачьей конурой ― мало ли сараев у него на подворье? Но по мере того, как он оттаскивал широкую дверь, бороздившую грунт наподобие циркуля, и находящееся внутри открывалось взгляду, моё удивление нарастало: один за другим на свет явились мотоцикла! Последним ― вишнёвая «Ява», мечта юности каждого второго из моих ровесников, едва ли не единственная иномарка, распространённая в Стране Советов. Два других тоже были без колясок, что в деревне редкость, и, как было ясно даже малосведущему взгляду, относились к разным временам. Небольшая экспозиция мотостроения в сарае! три
– Правый, «Иж» 49-й ― очень хороший мотоцикл! ― заговорил Виктор Васильевич.― По любой дороге идёт! Я на нём однажды от милицейского прямо по пахоте ушёл!
Что мотоцикл этот очень хорош, неудивительно. Как я прочитал позже, «Иж-49» производился на трофейном немецком оборудовании и представлял собой усовершенствованный немецкий DKW ― «Dampf Kraft Wagen», «паровоз» (хотя популярнее была псевдорасшифровка «Das Kleine Wunder» ― «маленькое чудо»); оригинал дорабатывало советское КБ под руководством создателя ― немецкого гонщика и конструктора Германа Вебера.
Я знал, что Виктор Васильевич по молодости был заядлым охотником и рыбаком, так что теоретически мог нарушать какие-то из наших порядков ― хотя какие там порядки в здешних болотах?! Семьдесят лет советской власти промелькнули для них незаметно и бесследно, так же как у меня в голове промелькнула одна из его охотничьих историй…
Но чтобы удирать от милиции?!
Видя моё изумление, Виктор Васильевич продолжил:
– В колхозе выработку начисляли в трудоднях; деньги платили только трактористам и комбайнёрам. Выдавали в Михайловке, и бухгалтер там сидел, и кассир…
Я вспомнил кассу в центральной усадьбе, где и сам пару раз когда-то получал командировочные. Виктор Васильевич продолжил:
– Мотоцикл мне пригнали прямо перед тем; я на него сел и сразу поехал ― как влитой! Ну, и за деньгами тоже на нём, ещё без номеров, без прав, без никаких! А в Михайловке наши получили деньги и говорят: «Виктор, у тебя мотоцикл, езжай в Кремлёвку за водкой!» У нас магазина тогда не было, в Михайловке водку свои разбирали, а в Кремлёвке она всегда стояла…
– Да уж, ― сказал я, вспомнив типичный прилавок сельпо, половину которого занимали однообразные бутылки с водкой, четверть ― серый хлеб, а на остальном пространстве ютились серая лапша, серая соль, дешёвая карамель и тому подобные товары.
– Наши скинулись, вышло на ящик без малого; дали мне в напарники Сашку Глебова, мы и поехали. Взяли водку, выходим, а тут как раз тамошний участковый: «Твой мотоцикл без номеров? Пошли за мной, ― говорит, ― под арест поставлю твоё транспортное средство!» Я веду мотоцикл перед собой и шепчу: «Сашка, как он будет гараж отпирать, прыгай на заднее седло! Ящик держи крепче и сам держись!» И едва он, открывая дверь, отошёл сам, как я одним толчком «Ижа» завёл и рванул! С поворота гляжу: участковый свой «Урал» выводит. Ладно, думаю, догоняй! А как ему по наезженному не догнать: милицейские-то выпускались с пятью скоростями! Слышу ― рядом! А тут у кремлёвских слева от дороги пошёл пар, я туда и свернул! И вот веришь ― нет: по паханому как поплыли, хоть не шибко быстро. Нас двое, «Иж» на второй [передаче] буксует, но тащит. А «Урал» ― тот нет, не пойдёт! Будет только пыль подымать! Отъехали. Я обернулся: участковый глядит нам вслед с накатанной… А мы по тракторной колее с того краю пахоты и ушли…
Я подумал, что оставлять мотоцикл без прав и без документов под арестом в чужом селе ― большой риск, каким бы ни был тамошний участковый. А каково бы было Сашке пятнадцать километров переть на горбу ящик водки!
мы разучились нищим подавать
Мы разучились нищим подавать,дышать над морем высотой соленой,встречать зарю и в лавках покупатьза медный мусор – золото лимонов…Так писал в 1921-м Николай Тихонов.
Это на ¾ не про меня. Я учился и учусь всему, начиная с высотного дыхания, над морем или в горах – но вот нищим не подаю почти никогда. Ни увечным, ни узбечкам, ни старушкам, ни подружкам. Помните, были такие подружки, которые вдвоём шастали по Вокзальной, потому что им вечно не хватало «на электричку до Академа»? Когда однажды на просьбу двадцати рублей на билет я изумлённо спросил: «Как, опять?» – они начали меня обходить. Впрочем, манера игнорировать просящих (и попрошайничающих) возникла несколько раньше, но укрепилась благодаря некой женщине, много лет побирающейся в вагонах метро. Низкого роста, неопределённого возраста, как будто бы не калека. Довольно бесцеремонно идёт по вагону, ничем не мотивируя и даже, кажется, ничем не проявляя своей нужды, кроме странной одежды 50-х годов. Смотрит отнюдь не просительно – требовательно.
В этом взгляде всё дело. Бесцветные глаза за толстыми линзами похожи на лампочки карманных фонариков моего детства, и есть в них нечто странное: убогое – и отталкивающее. Поэтому я неприязненно отвожу глаза, хотя другие ей изредка подают.
Нынешним сентябрём мы с М. оказались в Петербурге; к командировке приплюсовалась пара выходных, и в субботу перед отлётом домой мы зашли в Фонтанный Дом – дом-музей Ахматовой. Первый и последний раз я был там в 1990-м, вскоре после основания. Конечно, изменилось многое – но главное осталось прежним: просто «её стены» и предметы, принадлежавшие самой Анне Андреевне и той эпохе. И в этот раз за окнами светилась на солнце «её листва» – ещё летняя зелень Шереметевского сада…
Помимо ахматовских впечатлений было одно, скажем так, постороннее.
Подойдя к билетной кассе (она расположена в парке), я опознал в вышедшей из неё женщине знакомую из новосибирского метро. «Ты обознался, это не она, – сказала М., – да и волосы у нашей седые, а у этой тёмные…» На последнее возразить было нечего, одета посетительница музея была скромно – но прилично. Но глаза трудно спутать с чьими бы то ни было, а их я приметил. М. не согласилась со мной и позже, когда мы увидели метро-нищенку в очереди на посадку – мы возвращались одним рейсом. В салоне самолёта мы встретились с ней взглядами, правда, теперь я пробирался между стоящими пассажирами, расталкивающими по полкам свой багаж, а она сидела в кресле возле прохода. Волосы действительно были выкрашены тёмной хной. нашей
Недели через две я увидел её в метро за обычным делом, в прежних очках и с тёмно-рыжими волосами, выглядывающими из-под косынки. Почитательница царскосельской музы была в весьма поношенной, но опрятной одежде. Помимо застарелой неприязни, я ощутил что-то вроде интереса: надо же, собирать милостыню с пассажиров, чтобы слетать в Питер, к Ахматовой!
Но – стоит ли ей подавать?
Ветеринарная эвтаназия
Прочитал сегодня запоминающееся стихотворение Simon’s Cat о том, как старуха возле метро предлагает кота:
В связи с этим необычным поворотом темы мне вспомнилось два давних эпизода в приёмной ветеринарного пункта. Что интересно, пациенты – в основном собаки и кошки – вели себя просто образцово, в полном соответствии с буквальным переводом слова patience: терпение.
Врач С. М. вынес старой женщине кота – чёрного с несколькими белыми пятнами: «Большая внутренняя гематома; или дверью где-то прищемили, или ногой хорошо поддали. Вряд ли выживет, усыплять надо».
– Сколько возьмёте?
– Двести пятьдесят это стоит.
Хозяйка молча взяла кота на руки и побрела – наверное, вдвое медленнее, чем шла сюда. Пусть уж бедный примет свою смерть … даром
А второе посещение пришлось на зиму, при сильном морозе. Неудивительно, что в приёмной было пусто. Я пристраивал своего уже перевязанного кота в большую сумку с несколькими изношенными свитерами, когда в дверях появился пожилой мужчина с овчаркой. Заметно выпивший, в ожидании приёма он заплакал. Как я понял из его разговора с ветеринаром, ему вскоре предстоял переезд в ближнее – но зарубежье, а старую собаку он не мог взять с собой. И отдать некому. Вот и повёл, рыдая, выгуливать в последний раз…