Оценить:
 Рейтинг: 0

Непал. Винтажный роман

Год написания книги
2021
Теги
<< 1 2 3 4 5 >>
На страницу:
4 из 5
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

В Непале несколько больших и красивых озёр. Например, озеро Фева, на котором стоит довольно большой город Покхара, – тёплое, уютное, в нём много рыбы. Можно наблюдать, как она плещется, а можно заказать эту прекрасную пресноводную рыбу на обед или ужин. Но Тиличо – иное пространство: это озеро расположено на высоте около пяти тысяч метров, и никакой рыбы, и вообще ничего, кроме скал, снега, льда здесь нет. Но озеро чрезвычайно красиво; в зависимости от освещения, времени суток оно меняет свои цвета: то серое, то зелёное, то голубое.

Поднявшись на перевал, мы увидели семитысячники Гангапурна и Чонгор. Вскоре показалась гора в виде огромной широкой белой глыбы. Это точно восьмитысячная Аннапурна…

Морис подобрался и задумался.

– Вы знаете, дальше начинается совсем другая история. Мне больше нечего добавить про культуру, обычаи, особенности страны, которые вас вроде бы интересуют – разве что мы вернёмся к этому потом, если мне удастся рассказать, а вам дослушать всю историю до конца. Вот вы смотрите на мои руки и видите, что на них почти нет пальцев. Если я сниму ботинки, вы поймете, что пальцев нет и на ногах. Вы думаете, я родился без пальцев? Нет, я родился с пальцами. Дальше надо было бы поведать о том, как я их потерял. Нужно ли вам это?

Глава II

Два Володи

Я любил походы и турслёты. Сначала по лесам Московской области. Потом по Кавказу. По Тянь-Шаню. По Алтаю. Эх, времена! Палатки ещё «промокашки» – брезентовые, спальники ватные, банки с тушёнкой жестяные, картошка «живая», хлеб – буханками, для огня – бензиновые примусы, сам бензин – в канистрах. Рюкзак-«абалак», названный по имени конструктора – знаменитого в прошлом горовосходителя Виталия Абалакова, похож на подушку. Туристская романтика.

Вот с рюкзака всё и началось. На походной тропе мы случайно пересеклись с отрядом альпинистов. Рюкзаки у них были принципиально другие: с множеством регулирующих лямок, в форме правильного овала, без всяких болтающихся снаружи предметов. Вместо облезлых тёмно-зелёных штормовок на «бойцах» привлекательно смотрелись лёгкие, ярких цветов куртки-анораки. В руках почему-то они держали лыжные палки, хотя на дворе стояло лето. Сели вместе передохнуть.

Один из альпинистов – назовём его Володя-старший – сказал:

– Вот ты, вижу, здоровый парень, а занимаешься всякой мутатой. Что это за рюкзак у тебя времён русско-турецкой войны? Стыдобень! А одежда? А снаряга?

– Ну, как, – отвечаю, – рюкзак заслуженный, «абалаковский», и штормовка – непременный атрибут туристской жизни. Песня есть про то, как «выштопан на штормовке лавины предательский след». Про альпинистов братьев Абалаковых слышали, наверно?

– Сынок! С Абалаковым общался вот как сейчас с тобой. Не только слышал, но и ходил. А ты: «слышал ли»… Рюкзак он изобрёл, да, но произошло это очень давно. И песню «Люди идут по свету» знаю и люблю. Но рюкзаки старинные, о двух лямках, не выношу. И штормовки тоже. Какие теперь штормовки, когда нормальное снаряжение есть?! Ты думай, что несёшь: Абалакова в туристы записал! Знаешь, что слово «турист» у серьёзных людей означает почти ругательство? Вот видишь человека на тропе: рюкзак прямо как… подушка, если поласковее выражаться; котелок закоптелый по жопе стучит. Это турист! Порнография! Не зря вас называют зелёными чудовищами.

– И что ж теперь?

– Если сделаешь правильные выводы по жизни, то всё сложится нормально. Езжай-ка ты в альплагерь, начнёшь реальную спортивную карьеру…

Вот так я и прибился к серьёзным людям. Володя-то старший, как выяснилось, был мастером спорта международного класса по альпинизму и одним из лидеров спартаковской альпинисткой команды. Лидер и участник крутейших восхождений во многих странах мира. И вскоре после несложных с бюрократической точки зрения процедур и, напротив, непростых спортивных зачётов я оказался рядом с ним на Западном Кавказе, в альплагере Узункол. Лагерь культовый, прославленный в песнях и стихах. «Альпинизм – школа мужества» – написано на лагерном плакате. «Туризм – школа замужества», – добавляли от себя шутники.

«Рядом с серьёзными людьми» – это сказано, надо признаться, слишком громко. Как может турист-второразрядник встать рядом с альпинистом – международным мастером? Никак! Наблюдать за мастерами – мы, храбрясь, иронично называли их «великими», но они и вправду были великими, – считалось уже за счастье. Если же удавалось рядом посидеть да послушать песни-разговоры, так это вообще рассказываешь потом годами. А послушать было что, поскольку рядом с Володей-старшим обычно находился его друг Юра.

В альпинизме Юра ушёл от меня недалеко: он заработал второй разряд и выше в формальной спортивной иерархии не продвинулся. Однако рядом с мастерами Юра присутствовал постоянно и полноправно. Как так получилось? Ну, если бы вы снялись в фильме «Семнадцать мгновений весны» да написали сотню песен, то и вам бы железно досталось место в ближнем кругу великих. Поскольку «старину Бормана» из «Мгновений» каждый знает. И песню «Милая моя, солнышко лесное» – тоже.

Тут, конечно, встаёт другой вопрос: великие «ходили», то есть делали сложные скальные и ледовые восхождения, непосильные для второразрядника Юры. Так что ж! Иные симпатичные особы женского пола становились даже мастерами спорта рядом с великими, карабкаясь вторым-третьим-четвёртым номером по провешенной ими с трудностями и риском верёвке и (или) разделяя, так сказать, ложе на предвершинном бивуаке.

Юра ничего такого не разделял: это с ним великие разделяли песни и обаяние. Юра и сам ходил на простые маршруты, а на сложные сопровождал великих до штурмового лагеря. И встречал после победы над вершиной, писал новые песни и пел старые, и пировали они как следует все вместе. А уж когда спускались в лагерь, песни и звон посуды гремели порой всю ночь. Как же после этого идти на следующую вершину? Да без проблем: после восхождения полагается день отдыха, и очередной штурм происходит уже на свежую печень и голову.

«Наблюдать», сидя поблизости, за великим альпинистом Володей-старшим и великим артистом-бардом Юрой, пусть не чокаясь и не братаясь, считалось делом почётным. Во-первых, потому что сам я, как большинство моих товарищей по альплагерю, пока не дотягивал до великих, к тому же были они лет на двадцать постарше. Но вот по части бухла…

Пить и курить в лагере категорически запрещалось. Неположенные поступки преследовались и карались отчислением из отряда. Так не светись! К тому же запрет на курение носил скорее символический характер: нас окружали деревья и кустарники, высокая трава, ручьи, скалы, так что было куда слинять буквально за пять минут и позатягиваться всласть. Что же касается выпивки, то дело обстояло несколько сложнее. Расстояние от «Узункола», стоявшего на высоте две тысячи двести метров, до ближайшего селения Хурзук с магазинами, где продавалось спиртное, составляло ни много ни мало восемнадцать километров, да ещё с перепадом высот метров в восемьсот. То есть вниз-то сбежать для спортивной молодёжи не являлось проблемой, а вот переться обратно… Но, представьте себе, пёрлись! И вниз действительно бежали бегом: а что, молодому альпинистскому «коню» восемнадцать вёрст нипочем! Затаримся в ауле каким-нибудь местным дешёвым портвейном, дёрнем по стакану и не торопясь шагаем обратно. Часа за четыре с половиной в оба конца укладывались – чем не тренировка выносливости?!

Потом и вообще произошло чудо: в лагере появился начинающий альпинист Валера, который в гражданской жизни был молодым, но уважаемым деревенским доктором. Он тоже пришёл снизу, из Хурзука, с рюкзаком за плечами и с крайне неудобной для переноски большой хозяйственной сумкой в руках. В ней, переложенные одеждой, содержались семь бутылок чистого медицинского спирта. Великие от угощения не отказались, а мы вместе со щедрым Валерой приблизились к ним, во всяком случае на время распития, и были избавлены от необходимости совершать регулярные почти марафонские забеги: разведем ввечеру спиртюган с каким-нибудь соком, послушаем или потравим в своем кругу истории про подвиги великих, заодно привирая про подвиги свои, – и спать.

Своим чередом шла жизнь в лагере: у нас тренировки, лёгкие восхождения; у великих – выходы покруче. Однажды когорта великих пополнилась Володей-младшим. По возрасту он был всего на пару лет старше меня, а вот по опыту оторвался очень далеко. Мало того, что мастер спорта, Володя и уважение среди великих имел весьма приличное. Впрочем, альпинистская «молодость» долгая: покоряя серьёзные вершины в двадцать пять, многие делают то же самое и в сорок, и в пятьдесят-шестьдесят: такой вот специфичный спорт, любящий, конечно, ловких и быстрых, но ещё больше волевых и опытных.

Если Володя-старший был высок, строен, с чернявым зачёсом на лбу – про таких говорят «казак» и «красавец», – то Володя-младший выглядел совсем по-другому: приземистый, рыжеватый, кучерявый, с примесью каких-то поволжских народностей во внешности. Володя-старший смешлив, говорлив, задорен; Володя-младший серьёзен, немногословен и очень спокоен. В общем, почти как у Александра Сергеича: «Волна и камень, стихи и проза, лёд и пламень». Но вот по части спортивной «старый конь» и «молодой олень» не уступали друг другу.

Кто «великие», а кто «новички»; кто «инструкторы», а кто «участники», но жили мы в лагере одной жизнью, скорее совместной, чем обособленной. И всё происходящее в этой жизни воспринимали с интересом и близко к сердцу. Пришло время, и мы ближе познакомились и разговорились с Володей-младшим. В лагере чаще всего мы, конечно, – не смотрите на рассказанное выше, – не бухали, а чаёвничали, а на выходах – так и всегда. Наберём в ручье воду, закипятим на примусе в кастрюле или котелке, нальём в трехлитровую банку, насыплем туда растущего буквально под ногами чабреца, добавим чёрного чая и балагурим. Чай пили с сахаром, а ещё лучше, когда кто-то доставал банку варенья или сгущёнки: работающий организм требовал калорий и с удовольствием принимал и сладкое, и жирное, и мучное, а диеты не приветствовал.

Где чай – там и разговор. О чём? О восхождениях, разумеется; в целом правдиво, но с разными оттенками. Рядом с Володей-старшим обязательно сидела какая-нибудь молодая участница отряда, которую он в свободное от работы на маршруте время не гнушался опекать, и рассказ Володи приобретал обязательный характер подвига. Володя-младший женским полом интересовался мало и подвигами особо не хвастался, а стремился разбирать всякие проблемные ситуации в горах.

Про него самого я узнал, что Володя-младший окончил физтех, где, как и многие, услышал про институтскую альпсекцию, в ней и начал путь восходителя. Быстро получил значок «Альпинист СССР» – это по тем временам соответствовало вступлению в пионеры в обычной жизни. Кто получает значок «Альпинист СССР»? Кто приезжает в альплагерь, тот и получает. «Рискуя жизнью» в процессе отработки приёмов горной страховки между… сосновыми деревьями. Многие в лагерь больше не попадают никогда в жизни, но про «риски» и «суровые» восхождения азартно повествуют.

Володя приехал снова и снова. Вскоре стал третьеразрядником, что, если уж рассуждать в выбранной советской логике, приравнивалось к рядовому комсомольцу. В силу чрезвычайной талантливости, которая выражалась в первую очередь в виртуозном лазании по скалам, а во вторую – в выносливости, всего через четыре года после третьего разряда заработал звания «Мастера спорта СССР» и чемпиона Союза, что в переводе на идеологический язык следовало квалифицировать как активный и статусный деятель коммунистической партии. Было в это время «деятелю» двадцать пять лет, работал он – а тогда нельзя было не работать – в ракетной организации «Энергия»; чем там занимался, я не очень понимал, но, видимо, приносил инженерную пользу.

Склонностей к лирическому философствованию вокруг альпинизма у Володи-младшего не наблюдалось. На проникновенные вопросы вроде «Как ты себя нашёл в горах?» или «Какой смысл ты вкладываешь в альпинизм?» он отвечал примерно так: «Мне это нравится, это моё, это мне нужно». А про смыслы и того проще: «Нет здесь никакого смысла!»

Августовским днём великие собрались на очередное, столь же великое, восхождение. Речь шла о стенном маршруте на вершину Трапеция. Не углубляясь особо в горовосходительную специфику, немножко всё же поясню. На бытовом уровне принято считать, что альпинизм – это когда высоко. И самые распространённые вопросы, которые задаются несведущей персоной любому альпинисту, это «Был ли ты на Эвересте?» или, в крайнем случае, «Восходил ли на Эльбрус?». Но дело в том, что Эльбрус с двумя куполами в пять тысяч шестьсот с лишним метров, даже будучи самой высокой вершиной на Кавказе и в Европе, к числу высотных, а также трудных вершин не относится. Однако стоящие рядом с ним пяти-, четырёх- и даже трёхтысячные вершины вполне могут считаться трудными, и вовсе не из-за высоты. Скальной стены протяжённостью в несколько сот метров и углом наклона в пятьдесят и более градусов вполне хватит для того, чтобы восходителю с гордостью сказать: «Я ходил – на Кавказе или в Гималаях – такую-то стену» – Безенги, Далар, Шхельду и так далее, а понимающим слушателям отреагировать: «Ух ты!» Это так называемый технический альпинизм, основанный на умении преодолевать, не срываясь, сложные скальные рельефы, используя любые естественные выступы, а где их нет – крючья и закладки.

Неискушённый читатель может спросить и про лёд. Отвечу, что на льду тоже нелегко, но поуютнее, чем на скалах, и вот почему: крючья-ледобуры, которые вворачиваются в лёд, как шуруп в дерево, держат значительно надёжнее и более прогнозируемо, чем скальные. Кроме того, на льду используются «кошки» для ног и «айс-фифи» – своеобразные «серпы» с рукоятками – для рук, что обеспечивает дополнительную надёжность.

То и другое применяется и выше пяти тысяч метров, и даже на Эвересте, но там к техническим трудностям приплюсовываются высотные. Восхождение на семи- и восьмитысячники считается высотным альпинизмом и предполагает обязательную акклиматизацию и работу на рельефе в условиях недостатка кислорода. Отсюда это вершины повышенной, а порой и запредельной трудности.

Относительно темы восхождения на Эверест. Такой вопрос, когда задаётся дилетантом даже среднему по уровню подготовки альпинисту, нужно признать и вовсе дурацким: в «зоне смерти» организм при любой акклиматизации способен продержаться лишь считанные дни, а потом затухает и умирает, так что восхождение на вершину мира – «не для средних умов».

Но вернёмся к кавказскому альплагерю Узункол, августу и вершине Трапеция. По высоте она не дотягивает и до четырёх тысяч метров, а взойти на вершину можно по гребню – это квалифицируется как несложный маршрут. Но группа, о которой я рассказываю, пошла в лоб, на стену, на те самые несколько сот метров суперсложного рельефа. У многих альпинистов «горел глаз» на эту стену. Её редко «делали» раньше только по одной причине: стена била камнями, да так, что камнепады простреливали весь маршрут и уходили на прилегающий ледник.

Вышли к Трапеции впятером. Юра сопровождал пятёрку до штурмового лагеря, который разбили на ледниковой морене, и как-то особенно беспокоился, приговаривая: «Вы, мужики, с ума сошли!» Потом вернулся в Узункол, а группа восходителей весь следующий день наблюдала ситуацию на стене, ещё день обрабатывала её, забивая крючья и провешивая верёвки, на третий же день пошла на штурм. Начали затемно, когда текущие на горе ручьи застывают, а камни, соответственно, вмерзают в них. С восходом солнца началось постепенное таяние, мелкие камешки сперва тихо покатились, потом стали набирать скорость и застучали поактивнее; затем появились булыжники покрупнее – от них приходилось виртуозно уворачиваться и предупреждать товарищей коротким криком «камень»; и, наконец, полетели огромные «чемоданы» – их движение, падение, расколы напоминали разрывы мин или снарядов.

Самый сильный «обстрел» разгорелся к середине дня, но группа, счастливо не побитая и даже не задетая камнями, прошла опасную стену и поднялась на гребень Трапеции. Здесь началась непогода, наступала грозовая облачность, всё затянуло туманом, и видимость исчезла. В таких условиях даже самые сильные альпинисты прекращают движение и пережидают погодные катаклизмы. Так и сделали: поставили палатку, тесную для пяти человек – брали-то её на всякий случай, и вот такой случай настал. Вскипятили на примусе чай и прилегли, залезли в спальные мешки, не раздеваясь, чтобы, как только развиднеется и откроется ледник, сразу спускаться вниз. Вышли по рации на вечернюю связь и сказали, что всё в порядке, что стену прошли, но не спускаемся пока, а пережидаем непогоду. Приняли поздравления с победой, мало-помалу погрузились в сон…

Володя старший проснулся от странного и крайне дискомфортного ощущения, что в палатку проник кто-то посторонний. Высунул голову из спального мешка и замер. На высоте около метра от пола плыл ярко-жёлтый шар величиной с теннисный мяч, который вдруг зажил своей жизнью. Шар подлетел и исчез в спальном мешке Олега, одного из восходителей. Раздался дикий крик, после которого Олег затих, а «мяч» выскочил из мешка и начал «ходить» по остальным.

Когда шар прожёг и мешок Володи-старшего, альпинист почувствовал адскую боль, словно его пытали сварочным аппаратом, и потерял сознание. Потом сознание то возвращалось, то уходило, и ни он, ни другие ребята не понимали, что и сколько времени происходит. Очевидным было лишь то, что шаровая молния – стало ясно, что это именно она, – соблюдая только ей известную очерёдность, проникала в мешки, и каждое такое посещение вызывало отчаянную, нечеловеческую боль и вопль как реакцию на неё. Этот ужас повторился несколько раз.

Потом шар исчез. Люди не могли пошевелить ни рукой, ни ногой, тела превратились в очаги огня. Но оказалось, что участника группы Виктора молния зацепила всего раз, в пятку, и он мог двигаться. Виктор вышел по рации – странно, но она осталась невредимой – на связь с лагерем, обрисовал ситуацию и запросил спасательный отряд. Появилась надежда, и ребята в полуобморочном состоянии, поочерёдно приходя в сознание и уходя из него, стали ждать.

Как потом выяснилось, Володя-старший получил восемь контактов с шаровой молнией, Володя-младший и Саша – последний из участников восхождения, которого я ещё не упомянул, – по шесть. При этом у Саши здорово обожгло ниже пояса. И вот ведь мужики! Забыв про всё остальное, Саша вслух и серьёзно переживал именно за «мужскую силу». «Юмористические» воспоминания пришли гораздо позже. А тогда… У Володи-младшего обгорели пространства выше левого глаза и на пятой точке. Олег получил три касания молнией, а касание в солнечное сплетение стало роковым: Олег умер. Лишь Виктор отделался единственным несильным ожогом, он оставался на ногах и помогал раненым.

Ожоги были… как описать-то? Куски мышц, вырванные до костей, зрелище не для слабонервных. Когда подтянулся спасотряд, доктор бегло осмотрел раны и предложил обработать их спиртом. Все трое тяжёлых были в отключке, но как только ватка дотронулась до Володи-старшего, он очнулся и заорал: «Давай нам по сто грамм спирта внутрь, а потом сделай обезболивающие уколы!» Так и поступили. Володя-младший не реагировал ни на какие прикосновения; челюсть, чтобы влить спирт, ему пришлось отжимать ножом.

Спасатели принесли акьи? – это такие сборные алюминиевые носилки для переноски раненых и погибших по горам. На ледовом рельефе их можно везти по льду, на скальном – спускать на верёвках, прикрепляя карабинами за специальные дырки. В эти же дырки те, кто нес раненого, цепляли репшнуры, а их уже – себе на плечо. При наличии достаточного числа людей одна смена на одной акье составляла шесть человек; когда людей не хватало – четыре. Меньшее число в принципе не представлялось возможным. Это я к тому, что иногда в фильмах мы видим, как некий герой берёт пострадавшего в горах человека на руки и несёт его. Ну да, как невесту. Понесёшь, как же!

Юра пришёл со спасателями. Когда Володя-старший приоткрыл глаза, Юра спросил: «Как дела, капитан?!» – «Нормально», – ответил тот и опять потерял сознание.

Много трагического в альпинизме. И много мистического. И всё связано между собой. Абсолютно точно известно, что в ночь с шаровой молнией Юра «телепатил», а если выражаться точнее, то сидел в узункольском домике, пил чай и сочинял песню. «Ту самую песню», написанную тем самым августом, знают все прошедшие Узункол. Она о том, как в домике альплагеря уютно горит свечка, за окном стучит дождь, в соснах висит туман и так хорошо идёт обыкновенный чаёк. Песня, в общем-то, про непогоду. Обидно, конечно: смена пропала, в непогоду на восхождения не ходят. Вот Юра и не пошёл, но ребята пошли и попали в переделку. И очень хочется, чтобы завтра они смогли спуститься в лагерь…

Это были те самые горы. Та самая непогода. Тот самый Узункол. А вот пожелание они не выполнили, спуститься – так вышло – не смогли. Сами не смогли. По гребню, по леднику, по скалам, по травянистым склонам их несли в лагерь. Мы, здоровые, толкались возле домика-медпункта, то и дело задавая глупый вопрос: «Ну как?»

Когда происходили перевязки, из домика неслись крики, преимущественно матюки. Когда перевязки заканчивались, нас пускали к раненым, хотя бы для того, чтобы их немножко отвлечь от постоянных болей. И вскоре я уже общался с Володями, старшим и младшим. Они очень переживали, а вот о чём переживали, вы вряд ли догадаетесь. Воспроизведу кратко их реакции на происходящее; причём не столько на случившееся, сколько на спортивную перспективу.

Володя-старший:

– Ожоги? Ну да, ожоги! Из-за них, блин, я на первенство Союза пролетаю! Заживут ожоги! Я всё равно ходить буду! Но первенство Союза точно накрылось голубой панамой!

Володя-младший:

– Жалко, конечно. Сейчас набирают команду в Непал, на Эверест. На первое в истории советское восхождение. Я имел все шансы войти в команду. А теперь вот точно не войду: пока я тут валяюсь, утвердят списки, и пиши пропало…
<< 1 2 3 4 5 >>
На страницу:
4 из 5

Другие электронные книги автора Александр Николаевич Чумиков