ШиКоКуГ, а также Врубель. Рассказы о художниках

Оказалось, впрочем, что не совсем так… Осенью пришло новое скорбное известие. На сей раз из Ялты, где лечился Фёдор Васильев. Он скоропостижно скончался 22 лет от роду. Впоследствии побывав в Крыму, Шишкин поставит памятник на его могиле.

В апреле 1874 года, ненамного пережив брата, умерла от туберкулёза Евгения Александровна Васильева, жена Шишкина. А вслед за ней ушёл из жизни и маленький их сын. Осталась дочь Лидия.

Все эти смерти близких людей подкосили Ивана Ивановича, буквально подрубили, словно дерево, бестрепетное прежде. Он растерялся, забросил работу и начал, как говорится, топить горе в вине.

Только Крамскому удалось привести Шишкина в чувства и возвратить интерес к живописи, к искусству. Он начал сотрудничать с либеральным журналом «Пчела», где печатал так называемые «выпуклые офорты», о которых говорили как о новом слове в гравировальном искусстве.

В 1877 году Шишкин с маленькой дочерью Лидией выезжает в Елабугу – впервые за последние шесть лет. Он пишет этюды на Лекаревском поле, собирает материал, которым воспользуется, создавая картину «Рожь».

Эта известнейшая картина была закончена в следующем году и сразу представлена на шестой выставке передвижников. Среди пейзажных работ тех лет не было таких, которые бы сравнились в монументальности и эпичности с «Рожью».

Как писали критики, картина «одухотворена большой общественной идеей».

В пейзажах Шишкина всегда улавливали гражданственный подход, свойственный передвижникам, – «сочетать критику действительности с утверждением положительного идеала». Пейзажист должен был воссоздавать не только размытые осенней непогодой русские просёлки да развалившиеся избы, но и бескрайние русские нивы, зелёные леса, полноводные реки. Словом, всё то, что могло стать источником народного богатства, да так, увы! до сих пор и не стало.

Вот и в картине «Рожь» вроде бы мечты об изменении положения русского крестьянина, о преобразованиях в стране. Зрители якобы задумывались над причинами нищенского существования русской деревни. Когда в стране столько природных богатств, такие просторы, Россия вполне могла бы быть могучей и обильной, а жизнь каждого человека в ней – обеспеченной и счастливой.

«Какие деревья! В сущности, какая красивая жизнь должна быть возле них», – эти строки из пьесы А.П.Чехова «Три сестры» вспоминаются, конечно, при взгляде на живопись Шишкина.

Хотя в наши времена довольно сложно отыскать в этой картине идеи передвижников более чем столетней давности. Шишкина, скорее, можно заподозрить в уходе от цивилизации, в пантеизме или синтоизме, когда каждый колосок ржи, облака, дорога, сосны говорят о присутствии Создателя. В картине «Рожь», пожалуй, увидишь ныне преклонение перед красотой и совершенством Божьего мира, томительное ожидание ещё более чудесного Преображения.

Кажется, что вся Вселенная перед нами, а сосны в поле подобны ветхозаветной Троице, создавшей всё мироздание, вечную природу. Словом, в этой картине – библейская величественная первозданность. Пейзаж космогоничен. Вдруг отворяются глаза, и понимаешь, что вокруг рай, в котором постоянно пребываем, не замечая, не отдавая себе отчёта, как прекрасна жизнь на этой земле!

В октябре 1878 года группа художников, среди которых были Шишкин и Крамской, командирована в Париж, на Всемирную выставку. Там они пробыли около месяца и ознакомились с французским искусством. Шишкин ценил старую школу барбизонцев – Руссо, Коро, Добиньи.

Однако новую школу, и на Западе, и в России, отвергал. Впрочем, как и представители новой школы отвергали Шишкина.

Тем не менее, он всегда был окружён молодёжью. Летом на этюдах его непременно сопровождали ученики. Иван Иванович один из первых стал готовить смену, дабы Товарищество передвижников процветало.

Рисунок прежде всего, считал маэстро. Ему не по душе были живописцы, утверждавшие начало цвета над формой. Обучая, Шишкин непременно использовал фотографию, именовавшуюся тогда «дагерротип», по фамилии изобретателя – французского художника Дагера.

«Картина должна быть полной иллюзией, а этого невозможно достичь без всестороннего изучения выбранных сюжетов», – говорил Шишкин.

Зимой его ученики в основном рисовали и писали с фотографий.

Но Иван Иванович бывало спрашивал, припоминая слова Аполлона Мокрицкого: «Отчего на фотографию смотрим мы холодно, с меньшим интересом, чем на мастерское произведение искусства или даже на удачный эскиз?» И сам же отвечал: «Оттого, что фотография даст нам всё, не оставляя ничего воображению»…

Впрочем, сам он зачастую поступал в живописи именно «дагерротипно», фотографично, мало чего оставляя воображению. Хотя, конечно, у кого какое воображение…

Среди молодых художников Шишкин особенно выделял Ольгу Антоновну Лагоду, вольнослушательницу Академии. Очень немногие умели, как она, нарисовать самые простые луговые и лесные растения. Живя на станции Сиверской, Шишкин помогал Ольге Антоновне овладеть разнообразными живописными приёмами.

И вскоре, во второй половине 1880 года, она стала женой Ивана Ивановича. Но счастье их было очень недолгим. Всего-то через год, – месяц спустя после рождения дочери Ксении, – Ольга умерла от воспаления брюшины.

Шишкин впал в отчаяние – «тоска и обида судьбы угнетали и давили». Сердце замирало от боли. В этом горе поддерживала его Виктория – сестра Ольги Антоновны. Она заботилась о новорожденной Ксении, о Лидии, дочери от первой жены, да и о самом Иване Ивановиче.

Трудные годы жизни Шишкина как-то совпадали с тяжёлыми периодами в истории России. Хотя сложно сказать, когда были лёгкие времена в этой истории.

В 1883 году на 11 передвижной выставке Шишкин представил полотно «Среди долины ровные». Литературная основа этой картины очевидна. За название взята строка из стихотворения «Одиночество» поэта Мерзлякова.

Среди долины ровные,

На гладкой высоте

Растёт, цветёт высокий дуб

В могучей красоте.

Дуб-великан в картине явно несоразмерен. Он настолько огромен, что наводит на мысль о каком-то мифологическом персонаже, о древнем гиганте-полубоге. Возможно, это иносказательный автопортрет самого художника-друида.

Пожалуй, Иван Иванович остро ощущал одиночество – не только бытовое, человеческое, но и творческое. Он вроде бы успешен и в то же время постоянно в сомнениях, чувствуя некую художественную неполноценность.

Мало кто из знатоков сомневался в значительности, талантливости его графики – рисунков, офортов. Конечно, Шишкин один из лучших рисовальщиков и крупнейший гравер-офортист своего времени.

Но к живописи Ивана Ивановича относились с известной долей иронии, высокомерия, даже пренебрежения. Ничего выдающегося от него не ожидали. Многие говорили о нём как о засыхающем, отжившим свой срок дереве. Никто не спорил, что он умелый, достойный мастер – профессор, академик. А нет у него такого полёта чувств, такого поэтического настроения как у покойного Фёдора Васильева или у А. И. Куинджи.

Вообще с приходом в изобразительное искусство этого «чародея», как называл Шишкин Архипа Куинджи, художники стали относиться внимательнее к цветовому решению своих картин, к их колориту.

Общение с Куинджи придавало Шишкину творческого движения. Он, видно, желал доказать всем и себе, что способен на большее. Старался развить умение изобразить свет и воздух. Часто они вместе обсуждали новые работы, чертя мелом на полу контуры задуманной картины.

Шишкин даже специально отправился в Крым, полагая, что это даст толчок его живописи. Он интересуется изменчивыми, краткими состояниями природы, её оттенками, полутонами.

Словом, мучительно стремится овладеть несвойственным для себя видением мира – пленэрной живописью. Сами названия его полотен – «Лесные дали», «Туманное утро» – говорят об этом новом подходе. Именно в эти годы появилось шутливое двустишие, опубликованное в «Петербургской газете», – «Иван Иваныч, это вы ли? Какого, батюшка, тумана напустили».

Известнейший пейзажист В.Д.Поленов говорит об этюде «Сосны, освещённые солнцем. Сестрорецк» – «Я никогда ничего такого живого у Шишкина не видал».

Действительно, картины Ивана Ивановича понемногу наполняются воздухом – единством и обобщённостью колорита. Он делает успехи именно в живописи. Всё это так! Но легко ли ему, академику и профессору, человеку уже пожилому, более тридцати лет занимающемуся изобразительным искусством, слышать о себе такие одобрительно-удивлённые отзывы, как о начинающем?

На автопортрете, написанном в 1886 году, взгляд художника беспокоен – в нём умудрённость и в то же время растерянность. Он пытливо всматривается, пытаясь уразуметь, чего не так делает, что ещё следует ему понять и прочувствовать. На лице его какая-то взбудораженность, как в дубовой роще после урагана. Вполне читаются прожитые годы – отшумевшие бури и солнечные дни.

Может быть, Иван Иванович обдумывает ответы на вопросы анкеты, ходившей среди друзей-художников.

«Главная черта моего характера? – Прямота, простота.

Моё главное достоинство? – Откровенность.

Мой главный недостаток? – Подозрительность, мнительность.

Мой идеал счастья? – Душевный мир.

Что было бы для меня величайшим несчастьем? – Одиночество.

Кем я хотел бы быть? – Действительно великим художником….

Страна, в которой я всегда хотел бы жить? – Отечество.

Как бы я хотел умереть? – Безболезненно и спокойно (моментально).

Что меня теперь больше всего интересует? – Жизнь и её проявления, как всегда.