Две Дианы

– В добрый час. Per Bacco,[7 - Слава богу (лат.).] как говорят эти пьянчуги кардиналы. Будь спокоен, Габриэль: Франциск Лотарингский, герцог де Гиз, в любом деле горячо поддержит тебя в твоей любви или в твоей ненависти. Ведь нами втайне движет либо то, либо другое из этих чувств, верно же?

– Но, возможно, и то и другое, монсеньор.

– Ах, вот как? Но если так переполнена душа, как не излить ее перед другом?

– Беда моя в том, монсеньор, что я почти знаю, кого люблю, и совсем не знаю, кого ненавижу.

– Правда? А вдруг у нас общие враги? Не замешался ли в их среду этот старый распутник Монморанси?

– Вполне возможно, монсеньор, и если мои подозрения основательны… Однако сейчас не обо мне идет речь, а о вас и о великих ваших замыслах. Чем могу я быть полезен вам, монсеньор?

– Прежде всего тем, что ты прочтешь мне письмо моего брата, кардинала Лотарингского.

Распечатав и развернув письмо, Габриэль взглянул на него и возвратил бумагу герцогу:

– Простите, монсеньор, письмо написано особым шифром, я не сумею его прочитать.

– Ах, вон оно что!.. Значит, письмо это особенное, к нему нужна решетка… Подождите, Габриэль.

Он отпер железный резной ларец, достал из него лист бумаги с расположенными в определенном порядке прорезями и, наложив его на письмо кардинала, сказал Габриэлю:

– Возьмите теперь и читайте!

Тот, казалось, колебался. Тогда Франциск взял его за руку, пожал и повторил, доверчиво глядя на молодого человека:

– Читайте же, мой друг.

Виконт д’Эксмес прочитал вслух:

– «Господин мой, высокочтимый и знаменитый брат (когда же смогу я называть вас коротко „государь“)…»

Габриэль опять приостановился, а герцог улыбнулся:

– Вы удивлены, Габриэль, но, надеюсь, ни в чем не заподозрили меня. Да сохранит господь корону и жизнь государю нашему Генриху Второму. Но трон французский – не единственный на свете. Раз уж случай привел нас к полной откровенности, то я не хочу ничего таить от вас и посвящу вас, Габриэль, во все мои замыслы и мечты.

Герцог встал и принялся расхаживать по шатру.

– Наш род, породнившийся со столькими королевскими домами, может, по-моему, притязать на самые высокие посты в государстве. Но притязать – это еще ничего не значит… Я же хочу добиться… Наша сестра – королева Шотландии; наша племянница Мария Стюарт помолвлена с дофином Франциском; наш внучатый племянник герцог Лотарингский – будущий зять короля… Итак, мы вправе притязать на Прованс и на Неаполь. Удовлетворимся временно Неаполем. Разве эта корона не больше к лицу французу, чем испанцу? Для чего я прибыл в Италию? Для того, чтобы взять ее. Мы в родстве с герцогом Феррарским, в свойстве с Караффа, племянниками папы. Павел Четвертый стар; мой брат кардинал Лотарингский наследует ему. Неаполитанский трон шатается, я взойду на него. Вот отчего, свидетель бог, оставил я позади себя Сиену и Милан и сделал бросок к Абруццо. Это была великолепная мечта, но очень боюсь, что она пока останется только мечтою. Вспомните, Габриэль, у меня не было и двенадцати тысяч солдат, когда я перешел Альпы. Но семь тысяч солдат обещал мне герцог Феррарский, а Павел Четвертый и Караффа похвалялись, что под их влиянием восстанет могущественная партия в Неаполитанском королевстве. Они сами обязались помочь мне людьми, деньгами, снабжением – и не прислали ни единой души, ни единого фургона, ни единого экю. Мои офицеры колеблются, мое войско ропщет. Но все равно, я дойду до конца! Только крайняя необходимость заставит меня покинуть эту землю обетованную, которую я попираю, и если я покину ее, то еще вернусь сюда, еще вернусь!

Герцог топнул ногою о землю, словно для того, чтобы вступить во владение ею. Его глаза сверкали. Он был великолепен.

– Монсеньор, – воскликнул Габриэль, – как я горжусь теперь тем, что смог принять участие в столь славных начинаниях!

– А сейчас, – улыбнулся герцог, – получив от меня двойной ключ к этому письму моего брата, вы сможете, полагаю, прочесть его и понять. Итак, я вас слушаю.

– «Государь!..» На этом слове я остановился, – заметил Габриэль. – «Должен сообщить вам две дурные вести и одну хорошую. Хорошая состоит в том, что бракосочетание нашей племянницы Марии Стюарт с дофином окончательно назначено на двадцатое следующего месяца и будет торжественно отпраздновано в Париже. Первая дурная новость получена сегодня из Англии. Туда прибыл Филипп Второй Испанский и повседневно уговаривает супругу свою, королеву Марию Тюдор, которая слепо ему повинуется, объявить войну Франции. Никто не сомневается, что это ему удастся вопреки интересам и воле английского народа. Уже говорят об армии, якобы сосредоточенной на границе Нидерландов под командованием герцога Филибера-Эммануила Савойского. В этом случае, дражайший брат мой, при том недостатке людей, какой мы тут испытываем, король Генрих Второй вынужден будет отозвать вас из Италии, и тогда планы наши относительно этой страны придется отложить… Но, в конце концов, поймите, Франциск, что лучше отсрочить на время, чем потерять навсегда. Опрометчивость и чрезмерный риск недопустимы. Сестра наша королева Шотландская будет напрасно грозить Англии разрывом; поверьте, что Мария Английская, безумно влюбленная в своего молодого супруга, не посчитается с такими угрозами, и действуйте сообразно с этим!»

– Телом Христовым клянусь, – перебил чтение герцог де Гиз, ударив с размаху по столу кулаком, – брат мой совершенно прав! Это хитрая лисица с отличным нюхом. Да, смиренница Мария, несомненно, даст себя увлечь законному супругу, и я, конечно, скорее откажусь от всех королевских тронов на свете, чем ослушаюсь короля, когда он потребует от меня обратно солдат при таких трудных обстоятельствах. Итак, моя проклятая экспедиция натолкнулась на новое препятствие. Скажите откровенно, Габриэль, вы находите ее безнадежной?

– Я не хотел бы, монсеньор, чтобы вы отнесли меня к числу унывающих, но все же, если вы требуете от меня откровенности…

– Я понимаю вас, Габриэль, и разделяю ваше мнение. Предвижу, что те великие дела, о которых мы только что говорили, на этот раз не свершатся. Но клянусь, это лишь отложенная игра, и в каком бы месте ни нанесли удар Филиппу Второму, это будет и ударом по его Неаполю. Но продолжайте, Габриэль. Если не изменяет мне память, нам предстоит узнать еще одну дурную новость.

Габриэль стал читать:

– «Другая неприятность, которую я должен вам сообщить, касается только наших семейных интересов, но тем не менее она весьма значительна. У нас, однако, есть еще время ее предотвратить. Поэтому-то я и тороплюсь уведомить вас о ней. Вам следует знать, что со времени вашего отъезда господин коннетабль Монморанси, разумеется, все так же неприязненно и озлобленно относится к нам. Он, по своему обыкновению, не перестает ревновать государя к нам и оскорбительно высказывается по поводу милостей, оказываемых престолом нашему дому. Предстоящее венчание нашей дорогой племянницы Марии с дофином не может, конечно, привести его в доброе расположение духа. Равновесие между домами Гизов и Монморанси, поддержание которого король считает одною из задач своей политики, сильно нарушено этим браком в нашу пользу, и старый коннетабль громко требует противовеса. Такой противовес найден коннетаблем: им явился бы брак его сына Франциска с…»

Молодой граф не дочитал фразу. Голос у него пресекся, лицо побелело.

– Ну? Что с вами, Габриэль? – спросил герцог. – Как вы вдруг побледнели! Что случилось?

– Ничего, монсеньор, решительно ничего, легкая усталость, нечто вроде головокружения… Все уже прошло… С вашего разрешения, я продолжаю, монсеньор. На чем я остановился? Ах да, кардинал говорил, кажется, что существует средство… Нет, дальше… Вот, нашел:

«…явился бы брак его сына Франциска с герцогиней Дианой де Кастро, узаконенной дочерью короля и Дианы де Пуатье. Вы помните, брат мой, что Диана де Кастро на тринадцатом году жизни потеряла мужа, герцога Орацио Фарнезе, который через полгода после женитьбы был убит при осаде Эдена, и провела эти пять лет в парижском монастыре Святых Дев. Король, по просьбе коннетабля, призвал ее снова ко двору. Она – чудо красоты, брат мой. Эта удивительная женщина сразу же покорила сердца, и в первую очередь родительское. Король, еще раньше подаривший ей герцогство Шательро, только что сделал ее герцогиней Ангулемской. Не прошло двух недель, как она здесь, а ее влияние на короля уже ни для кого не секрет. Дело дошло до того, что герцогиня де Валантинуа, почему-то не пожелавшая официально считаться ее матерью, в настоящее время, кажется, взревновала короля к новой восходящей звезде. Коннетаблю, следовательно, было бы крайне выгодно ввести в дом столь влиятельную родственницу. А вы прекрасно знаете, что Диане де Пуатье трудно в чем-либо отказать этому старому волоките. Король, со своей стороны, не прочь умерить слишком сильное влияние, приобретенное нами. Таким образом, весьма вероятно, что этот проклятый брак будет заключен…»

– Вот опять голос вам изменяет, Габриэль, – остановил его герцог. – Отдохните, друг мой, и дайте мне самому дочитать письмо. Оно меня чрезвычайно заинтересовало. Ведь это и вправду дало бы коннетаблю опасное преимущество перед нами. Но, насколько я знаю, этот болван Франциск женат на одной из девиц де Фиен. Дайте-ка мне письмо, Габриэль.

– Право же, я себя прекрасно чувствую, – поспешил уверить его Габриэль, успевший прочитать несколько следующих строк, – и мне совсем не трудно дочитать письмо!.. До конца осталось совсем немного.

«…весьма вероятно, что этот проклятый брак будет заключен. Но есть одно обстоятельство, которое нам на руку. Молодой Монморанси состоит в негласном браке с девицей де Фиен. Предварительно необходим развод, невозможный без согласия папы. Франциск отправился в Рим, чтобы выхлопотать разрешение. Поэтому ваша задача, дражайший мой брат, опередить его и воспользоваться вашим влиянием на его святейшество, дабы добиться отклонения ходатайства о разводе, несмотря на то что оно будет поддержано, предупреждаю вас, королем. Я же, со своей стороны, буду действовать со всею присущей мне энергией. В заключение молю господа, дорогой мой брат, о даровании вам счастливой и долгой жизни».

– Ну, ничего еще не потеряно, – заметил герцог де Гиз, когда Габриэль дочитал до конца письмо кардинала. – Отказывая мне в солдатах, папа может подарить мне, по крайней мере, буллу.

– Вы, стало быть, надеетесь, что его святейшество не даст развода Франциску де Монморанси с Жанной де Фиен и воспротивится будущему браку? – Голос у Габриэля дрогнул.

– Надеюсь. Но до чего же вы взволнованы, мой друг! Вы бесценный человек: как страстно вы входите в наши интересы!.. Я тоже – можете не сомневаться – весь к вашим услугам, Габриэль. И вот что: поговорим-ка немного о вас. Исход этой кампании мне совершенно ясен. Думаю, что вам вряд ли удастся прибавить в ней новые подвиги. А поэтому не начать ли мне теперь же возмещать вам свой долг, чтобы он не слишком меня тяготил, мой друг? В чем я могу вам помочь? Говорите же, будьте откровенны.

– О, монсеньор, вы слишком добры, – смутился Габриэль, – и я не знаю…

– Вот уже пять лет вы храбро сражаетесь в моей армии, – сказал герцог, – а ни разу не приняли от меня ни одного денье. У вас должна быть нужда в деньгах, черт возьми! Деньги надобны всем. Я вам предлагаю их не в дар и не в долг, а как возмещение ваших расходов. Бросьте со мною чиниться, и хотя, как вы знаете, мы весьма стеснены…

– Да, я знаю, монсеньор, что вашим великим замыслам недостает иной раз мелких сумм, а я столь мало нуждаюсь в деньгах, что сам собирался вам предложить несколько тысяч экю для нужд армии…

– В таком случае я их принимаю, ибо они, признаться, не лишние. Но неужели для вас решительно ничего нельзя сделать, о вы, не ведающий желаний молодой человек? Не нужны ли вам титулы, например?

– Благодарствуйте, монсеньор, в них у меня тоже нет недостатка, и, как я уже вам сказал, цель моих устремлений – не внешний блеск, а только слава! И так как вы полагаете, что здесь я многого не добьюсь и едва ли еще смогу быть вам полезным, то я бы с превеликой радостью отвез королю в Париж, к свадьбе вашей августейшей племянницы, завоеванные вами в Ломбардии и в Абруццо знамена. И вы бы меня совершенно осчастливили, если бы соблаговолили засвидетельствовать перед всем двором в сопроводительном письме на имя государя, что некоторые из этих знамен были захвачены лично мною, притом не без риска!..

– Что ж, это сделать нетрудно, и вдобавок это будет справедливо, – сказал герцог де Гиз. – Мне, правда, жаль расстаться с вами, но, если во Фландрии вспыхнет война, разлука наша будет непродолжительна. Ведь ваше место там, где сражаются! Когда же вы хотите ехать, Габриэль, чтобы вовремя доставить королю эти свадебные подарки?

– Чем раньше, тем лучше, монсеньор, если свадьба назначена на двадцатое мая.

– Это верно. Так поезжайте завтра, Габриэль, вам и то придется спешить. Идите спать, мой друг, а я тем временем напишу для вас рекомендательное письмо королю и ответ брату, который вы ему передадите, на словах же скажите, что я надеюсь уладить дело с папой.

– Возможно, монсеньор, – сказал Габриэль, – что мое присутствие в Париже будет способствовать желательному для вас исходу этого дела. Таким образом, и отъезд мой послужит вам на пользу.

– Вечная таинственность, виконт д’Эксмес! Но с вами к ней привыкаешь. Прощайте! Желаю вам спокойно провести последнюю ночь в моем лагере.

– Завтра утром я приду за письмами и вашим напутствием, монсеньор. Я оставляю у вас моих людей. Разрешите мне только взять с собой двоих из них, а также моего оруженосца Мартен-Герра – такого провожатого мне достаточно. Он предан мне и храбр, на всем белом свете он боится только двух вещей: своей жены и своей тени.