Герцог вопросительно взглянул на Гримо, но тот равнодушно смотрел в сторону.
– Хорошо, ступайте, – сказал герцог, – только возвращайтесь поскорее.
– Вероятно, вашему высочеству угодно отыграться после вчерашней неудачи?
Гримо чуть заметно кивнул головой.
– Разумеется, угодно, – сказал герцог. – И берегитесь, Ла Раме, день на день не приходится: сегодня я намерен разбить вас в пух и прах.
Ла Раме ушел. Гримо, не шелохнувшись, проводил его глазами и, как только дверь затворилась, вытащил из кармана карандаш и четвертушку бумаги.
– Пишите, монсеньор, – сказал он.
– Что писать? – спросил герцог.
Гримо подумал немного и продиктовал:
– «Все готово к завтрашнему вечеру. Ждите нас с семи до девяти часов с двумя оседланными лошадьми. Мы спустимся из первого окна галереи».
– Дальше? – сказал герцог.
– Дальше, монсеньор? – удивленно повторил Гримо. – Дальше подпись.
– И все?
– Чего же больше, ваше высочество? – сказал Гримо, предпочитавший самый сжатый слог.
Герцог подписался.
– А вы уничтожили мяч, ваше высочество?
– Какой мяч?
– В котором было письмо.
– Нет, я думал, что он еще может нам пригодиться. Вот он.
И, вынув из-под подушки мяч, герцог подал его Гримо.
Тот постарался улыбнуться как можно приятнее.
– Ну? – спросил герцог.
– Я зашью записку в мяч, ваше высочество, – сказал Гримо, – и вы во время игры бросите его в ров.
– А если он потеряется?
– Не беспокойтесь. Там будет человек, который поднимет его.
– Огородник? – спросил герцог.
Гримо кивнул головою.
– Тот же, вчерашний?
Гримо снова кивнул.
– Значит, граф Рошфор?
Гримо трижды кивнул.
– Объясни же мне хоть вкратце план нашего бегства.
– Мне велено молчать до последней минуты.
– Кто будет ждать меня по ту сторону рва?
– Не знаю, монсеньор.
– Так скажи мне по крайней мере, что пришлют нам в пироге, если не хочешь свести меня с ума.
– В нем будут, монсеньор, два кинжала, веревка с узлами и груша.
– Хорошо, понимаю.
– Как видите, ваше высочество, на всех хватит.
– Кинжалы и веревку мы возьмем себе, – сказал герцог.
– А грушу заставим съесть Ла Раме, – добавил Гримо.
– Мой милый Гримо, – сказал герцог, – нужно отдать тебе должное: ты говоришь не часто, но уж если заговоришь, то слова твои – чистое золото.
Глава XXII
Одно из приключений Мари Мишон
В то самое время, как герцог Бофор и Гримо замышляли побег из Венсена, два всадника, в сопровождении слуги, въезжали в Париж через предместье Сен-Марсель. Это были граф де Ла Фер и виконт де Бражелон.
Молодой человек первый раз был в Париже, и, по правде сказать, Атос, въезжая с ним через эту заставу, не позаботился о том, чтобы показать с самой лучшей стороны город, с которым был когда-то в большой дружбе. Наверное, даже последняя деревушка Турени была приятнее на вид, чем часть Парижа, обращенная в сторону Блуа. И нужно сказать, к стыду этого столь прославленного города, что он произвел весьма посредственное впечатление на юношу.
Атос казался, как всегда, спокойным и беззаботным. Доехав до Сен-Медарского предместья, Атос, служивший в этом лабиринте проводником своим спутникам, свернул на Почтовую улицу, потом на улицу Пыток, потом к рвам Святого Михаила, потом на улицу Вожирар. Добравшись до улицы Феру, они поехали по ней. На середине ее Атос с улыбкой взглянул на один из домов, с виду купеческий, и показал на него Раулю.
– Вот в этом доме, Рауль, – сказал он, – я прожил семь самых счастливых и самых жестоких лет моей жизни.
Рауль тоже улыбнулся и, сняв шляпу, низко поклонился дому. Он благоговел перед Атосом, и это проявлялось во всех его поступках.
Что же касается самого Атоса, то, как мы уже говорили, Рауль был не только средоточием его жизни, но, за исключением старых полковых воспоминаний, и его единственной привязанностью. Из этого можно понять, как глубоко и нежно любил Рауля Атос.