Одержимость справедливостью

– Виноват, товарищ старшина, выполняю приказ товарища лейтенанта.

– Ах ты, негодяй! Ты ещё и клевещешь! Не мог лейтенант такой преступный приказ отдать! Марш за мной, я тебя сейчас выведу на чистую воду!

Дальше, меня чихвостили все вместе, и лейтенант, и старшина, и сержант. Через весь лагерь, посередине тянулась дорожка, шириной метра два. Обложенная по краям, свежим дёрном с яркой, зелёной травой, дорожка казалась красной из-за того, что была покрыта мелкой кирпичной крошкой. Дорожка называлась, генеральской. Говорили, что по ней генерал пойдёт, когда приедет. Но, никакие генералы в лагере не появлялись. К дорожке привыкли и почти не замечали, лишь регулярно освежали её новым дёрном и битым кирпичом. По ней никто никогда не ходил. Моё «чудовищное преступление» заключалось в том, что торопясь выполнить приказ лейтенанта, чтобы сократить путь, я переступил генеральскую дорожку, оставив на ней след от моего сапога. За этим «подлым занятием» меня и застукал старшина.

– Каков негодяй! – брызгал слюной лейтенант, – даже начальник лагеря не смеет ступить на генеральскую дорожку! Такого пренебрежения к воинскому долгу, я представить себе не мог! Это в моём подразделении, потенциальный дезертир, провокатор! Разве можно такому доверить оружие?!

– Товарищ лейтенант, я этого негодяя давно приметил, – старшина гневно сверлил меня глазами, – он, отказывался в учебный лагерь ехать. Кричал, что на него «персональная заявка!»

– Так вот, откуда ноги растут, – понял лейтенант, – он у нас «особенный», не такой, как все! Вот что, старшина, и ты сержант, вот этого вот «особенного», загрузить «особенными» заданиями. Загрузить, по полной! Понятно?

– Так точно! Обеспечим!

– Ну-ка, художник, выбирай сам, куда сегодня пойдёшь, пластинки крутить, или в очко играть?

Заподозрив, что «игра в очко» ничего хорошего не сулит, я выбрал пластинки. Оказалось, что «крутить пластинки», означало – мыть алюминиевые тарелки за весь учебный лагерь, штук четыреста за раз. На это уходило почти вся ночь. А «играть в очко», означало мыть деревянный солдатский туалет с дырками в полу, что, по словам старшины, было «особенно полезно, для художников». Вообще, «играть в очко» оказалось легче, чем «крутить пластинки». Сначала моешь шлангом, только иногда нужно шваброй, если кто из солдат случайно в очко не попадал, а затем, хлоркой посыпал, и всё. Работы максимум на час. Но то, что я неправильно выбрал, ничего не меняло. Потому, что в следующий раз я уже не пластинки крутил, а играл в очко, а затем снова крутил пластинки.

Старшина следил, чтобы я без работы не остался. Скидок при этом никто не давал, гоняли вместе со всеми. Маршировать, бегать и стрелять, ещё куда ни шло, а вот уставы учить, было самым страшным. Сев за стол в учебном классе я из-за недосыпа, буквально вырубался. Это обижало офицера, читавшего науку уставов, и он сразу причислил меня к разгильдяям. В наказание снова отправляли в наряд. Я стал подумывать о том, что тот старший лейтенант, к которому я приходил на КПП, решил проучить меня, чтобы я не пытался откосить от армии. Судьба сыграла со мной злую шутку, в какие-то моменты, «играя в очко» и вспоминая Димку, его белую рубашку и декольте Танечки, мне уже стало казаться, что это было сном, или плодом моего воспалённого Мононуклеозом, воображения. Я считал проклятые дни, надеясь, что когда перевезут в город станет полегче.

Но вот, однажды, объявили о том, что приедет начальство и будет смотр, что проверять будут всё. Я понял, что туалет должен быть вымыт особенно чисто, и что снова не высплюсь. Но вместо этого вызвал замполит роты и вдруг спросил, почему старшина называет меня художником?

– Не любит он меня, товарищ старший лейтенант.

– А, почему художником, а не сапожником?

– Наверное, так ему кажется смешнее.

– Так ты художник или нет, чёрт возьми?

Я подумал, что если скажу, хуже всё равно не будет. Ну, что ещё они могут придумать….

– Виноват, товарищ старший лейтенант. Художественное училище закончил.

– Да? Боевой листок нарисовать, сумеешь? Справишься?

– Я сегодня в наряде, товарищ старший лейтенант, «в очко играю». Там рисовать не получится.

– Ты мне тут не паясничай, от санобработки места общего пользования на сегодня я тебя освобождаю. И от занятий освобождаю. Но чтобы к концу дня боевой листок висел, вот тут! Если обманул, до конца службы в очко играть будешь. Иди к старшине и получи всё необходимое.

– Так ты что, и вправду художник? – удивился старшина, – а чего раньше не сказал? Я думал, ты дурака валяешь. Был тут один художник. Вот он, настоящий художник. Молодой совсем, и такой талант. Он такой пейзаж забабахал, что начальник лагеря его сразу себе в кабинет повесил. Ему домик отдельный выделили, вон тот. Вот там он и жил. Дима и меня нарисовал, на рыбалке. Услышал, что я рыбак, и нарисовал. Ни разу с удочкой и без формы меня не видел, а нарисовал, как будто вместе ловили. Жене очень понравилось. Мы его потом пельменями угощали. Вот это, мастер! А всего ведь 20 лет человеку.

Дима? Димка?! – у меня потемнело в глазах. Тот самый Димка, из-за которого я тут «пластинки кручу»? Он тут был, в этом самом лагере. Только он в очко не играл, он в отдельном домике жил. А этот самый старшина, который с первого дня издевался надо мной, его пельменями кормил.

– Он, наверное блатной, сынок чей-нибудь, правда товарищ старшина? Почему он в домике жил, а не как все?

– Почему блатной? Не как все, потому, что он не такой, как все. Он талант, понимаешь! В армии, я тебе скажу, таланты ценят. Если кто поёт хорошо, или на музыке играет, или художник, как Дима, незамеченным не останется. Вот и в дивизии заметили. А ты что, знаешь его? Ишь, как глазки у тебя забегали. Завидуешь? Ох, не нравишься ты мне, художник! Ладно, иди в столовую, рисуй. Там, стол свободный найдётся.

– А может, в домик можно, чтобы не мешали?

– В домик? Ну, ты наглец. Вон твой домик, – старшина показал на солдатский туалет, – ну-ка, пошёл вон!

И всё же, заданию я был рад. В столовую не пошёл. Там всё время толклись люди. Работать пришлось в душкой спальной палатке моего отделения. На единственной, стоявшей здесь тумбочке сержанта. После почти трёх месяцев мучений, я снова держал в руках коробку с гуашью и старую истёртую кисть. Наверное, это Димкина кисть, кого же ещё, – подумал я, и снова вспомнил Танечку и белую фуражку. Если его тут пельменями кормили, то не исключено, что и Танечка к нему приезжала, в отдельный домик.

Друзей у меня тут не было, дружить было некогда. А в первые дни, однажды утром, после команды подъём, я не нашёл своих сапог, и встал в строй босиком. Оказалось, что кто-то ночью выбросил мои сапоги из палатки потому, что они воняли хлоркой и дерьмом. Кто это сделал, так и не сказали. Скорее всего, это сержант, командир нашего отделения, их сам и выбросил. Другие не решились бы. Теперь, каждый раз после «игры в очко», я тщательно мыл сапоги. Но после того случая, все кто жили в палатке стали подозрительно относиться к моим сапогам, а заодно и ко мне.

Весь день в спальные палатки никто не заходил, и к вечеру Боевой листок был готов. Нарисовал знамя, горниста, и крупными буквами написал тексты, которые дал замполит. Повесил туда, куда он указал и стал ждать приговора. Листок заметили, после ужина подходили солдаты, смотрели. Горнист всем нравился. Спрашивали, сам ли нарисовал, или может, перевёл откуда-то. Некоторые заговаривали, хотели познакомиться. А замполит сказал, – упустил я тебя, упустил. Думал, «художник», это кличка такая. А ты, и правда, художник.

Глава-14 Спи спокойно, товарищ

Признание пришло ко мне слишком поздно. Школа молодого бойца закончилась и меня вместе со всеми привезли в часть. В казарме было тесно и нечем дышать, всё заставлено кроватями в два этажа. По-русски, вокруг меня, почти не разговаривали, кругом были какие-то азиаты. Они общались на своих совершенно непонятных языках, и меня не замечали. Поговорить было не с кем. Я уже морально приготовился тянуть лямку, хоть пластинки крутить, хоть в очко играть. Однако, на третий день неожиданно вызвали в политотдел дивизии.

В кабинете сидел тот самый старший лейтенант, теперь уже капитан.

– Ну, как устроился? Как настроение? Боевое? Будет много работы, – вопросы капитана были риторическими, мои ответы его совершенно не интересовали, – сейчас пойдёшь в дивизионный клуб и найдёшь там начальника Оформительской Мастерской. Поступишь в его распоряжение. Выполняй.

В клуб я летел как на крыльях. Мастерская, мастерская! Неужели больше не нужно крутить пластинки. Клуб оказался очень приличным концертным залом с лоджиями и балконом. Говорили, что здание построено ещё до революции и акустика в нём настолько уникальная, что раньше здесь даже записывали оперные арии для граммофонных пластинок. Но однажды артисты напились, набедокурили, и с тех пор с улицы в этот зал никого уже не пускали.

Наконец, где-то за сценой удалось найти небольшие помещения напоминающие мастерскую. В коридорах клуба бродили какие-то ленивые солдаты, таскали туда-сюда стулья и прочий хлам. Я громко спросил, где найти начальника мастерской. Из боковой двери появилась фигура офицера.

– Я начальник, кто меня спрашивал? – в темноте коридора его звание разглядеть не удавалось.

– Товарищ начальник, прибыл в Ваше распоряжение, – я назвал свою фамилию.

– Дима? Ты что ли? – раздался знакомый голос, – а ты, как здесь оказался?

Да, начальником мастерской был тот самый Димка. Я сначала растерялся, потом обрадовался, увидев, наконец, первого знакомого за несколько месяцев. Димка тоже искренне обрадовался, и сходу полез обниматься. Он по-прежнему был рядовым, с толку сбивала его милицейская офицерская форма. Почему же он рядовой, если он начальник мастерской? Но спросить я не успел, Димка сам засыпал вопросами. В помещении, где мы разговаривали, какой-то солдат в зелёной, такой же, как у меня форме, ползая по полу, огромными буквами писал какой-то лозунг на большом красном, натянутом на подрамник материале. Оказалось, что он тоже был художником. Димка, почему-то звал его «Особистом». Это и была вся мастерская, всего три солдата.

Рассказывая о том, как три месяца надо мной издевались, мне стало так себя жалко, что я даже всплакнул.

– Да, вид у тебя не геройский, – посочувствовал Димка, – что же ты меня не нашёл, ты же знаешь что я здесь служу, я бы помог.

– А как бы ты помог, ты же не генерал?

– Да, хоть советом. Знаешь, здесь совет иногда дорогого стоит. Может, не пришлось бы в очко играть, ну, или хотя бы не так часто. Знаешь, я думаю, тебе для начала нужно отоспаться. А то ты какой-то заторможённый. Сначала сходим в столовую пообедаем, а потом я тебя уложу.

– Как уложишь? – казалось, что Димка шутит. Ни кровати, ни дивана, или даже матраса, нигде не было видно.

– Ладно, идём, покажу. После обеда сам туда залезешь. Только ужин не проспи. И к отбою, в казарму иди, там спи дальше, до утра, чтобы не искали, а после завтрака, снова в мастерскую придёшь. Тебе задание какое-нибудь дали?

– Нет, сказали, ты дашь. В смысле, начальник мастерской.

– Да? Хорошо, вот тебе задание, обедать и спать.

Место для сна, солдаты обслуживающие клуб, оборудовали над сценой. Забраться туда можно было только по узкой шатающейся подвесной лестнице, типа пожарной. Там, на стропилах была оборудована площадка для тайного спанья. Лежало несколько матрасов-тюфяков, сложенных один на другой.

– Ты, только не шуми там, и не храпи. И курить, ни в коем случае! Спи спокойно, если будут искать, я тебя прикрою. Ну, ладно, пошли обедать.

Глава-15 Красная рыба